Боль пронзила запястье, острая, как расколотый лед.
Лидия Петровна Беляева сидела на скользком паркете в коридоре. Правая рука была вывернута под неестественным углом.
Сколько она так просидела? Минут десять? Она все ждала, что боль утихнет. Что это просто ушиб.
Но боль не утихала. Она становилась глухой и тяжелой.
Здоровой, левой, она дотянулась до телефона на тумбочке. Гудки. Длинные, ровные. Она смотрела на входную дверь, почему-то надеясь, что сейчас повернется ключ.
Наконец, голос Вадима, старшего.
— Да, мам.
— Вадик, я... кажется, руку сломала. Упала в коридоре.
На том конце провода что-то булькнуло. Громкая, веселая музыка. И отчетливый, заливистый смех его жены, Светы.
— Мам, я дико занят сейчас, — быстро сказал он. Раздраженно. — У нас люди. Ты серьезно?
— Мне больно, Вадик. Я не могу сама встать.
— Так, я понял. Я сейчас вызову тебе скорую. Адрес они знают. Все, давай, там разберутся.
И снова, громче, смех Светы и припев какой-то попсовой песни.
— Вадик, подо...
Короткие гудки.
Лидия Петровна смотрела на черный экран.
«Я дико занят».
Она была опорой. Всю жизнь. Вадиму — лучший вуз. Егору — спортивная карьера, травма, восстановление. Маше — сложное лечение в юности. Муж испарился давно, и она тянула всех.
Опоры не просят о помощи. Они просто стоят.
А сейчас она сидела на полу, и опора была нужна ей.
Скорая приехала через сорок минут. Два молодых хмурых фельдшера.
— Что ж вы, матушка, одна? — спросил тот, что постарше, помогая ей подняться.
— Сын. Старший. Он... занят. Он и вызвал.
Фельдшер хмыкнул, но промолчал.
В травмпункте был гул, запах лекарств и стойкий дух чужого несчастья. Конвейер.
Ей сделали снимок. Врач, молодой и уставший, смотрел на него на свет, не обращая на нее внимания.
— Перелом лучевой кости со смещением. В гипс, — бросил он медсестре.
Ей наложили тяжелый, неуклюжий гипс. Врач, не глядя, сунул ей бумажку: «Через неделю к хирургу по месту жительства».
Она вышла на крыльцо. Вечерний город шумел. Рука невыносимо ныла под гипсом.
Как теперь домой? Такси.
Она кое-как набрала номер левой рукой, уронив телефон дважды.
Дома она опустилась на кухонный стул. Телефон лежал перед ней. Он не звонил.
Вадим не позвонил.
Он не спросил, что сказал врач. Он не спросил, как она добралась до дома.
Он «вызвал скорую». Он «решил проблему». Рационально.
Для него это была просто логистическая задача.
А для нее — крушение всего.
Телефон завибрировал, и она вздрогнула. Егор. Младший. Из Новосибирска.
Лидия Петровна сглотнула. Она не хотела жаловаться. Она же сильная.
— Привет, мам! Как дела?
— Привет, сынок. Нормально...
— Что с голосом?
И ее прорвало. Она не собиралась, но слова полились сами. Про падение, про Вадима, про смех его жены на фоне, про то, как она сидела на полу.
На том конце провода повисло тяжелое, напряженное сопение. Не безразличие. Сосредоточенность.
— Мам. Я понял. Я сейчас.
— Егорушка, не надо, что ты... билеты же...
— Я сказал. Я сейчас.
Звонок прервался.
Через пять минут телефон пиликнул. Сообщение от Маши. Из Питера.
«Мама! Егор позвонил. Что случилось?! Почему ты молчишь? Я смотрю билеты. Буду утром».
Лидия Петровна смотрела на эти два сообщения.
Она думала, что у нее трое детей.
Оказалось — двое. А один — функционер.
Ночь была вязкой и тяжелой.
Боль в руке превратилась из острой в тупую, ноющую, постоянную. Гипс казался бетонной плитой.
Ей захотелось пить.
Бутылка с водой стояла на кухне. Она встала, держась здоровой рукой за стену. Правая бесполезно висела, и Лидия Петровна физически ощущала ее вес.
На кухне она левой рукой неуклюже пыталась открутить крышку. Не смогла.
Она зажала бутылку между коленями, кое-как свернула пробку. Вода пролилась на халат.
Потом захотелось в туалет. Она дошла до двери, но не смогла справиться со шпингалетом. Он был тугой. Она дергала его левой рукой, скуля от бессилия.
Лидия Петровна заплакала. Не от боли. От унижения.
Она, которая всегда решала все, не могла открыть бутылку воды. Не могла открыть дверь в туалет.
Она вернулась на кухню и села на стул. Так и сидела.
Телефон снова ожил.
Она посмотрела на экран. «Вадим».
Ее сердце дернулось. Может, одумался? Стыдно стало?
— Да, — сказала она.
— Ну что? — голос был бодрый, деловой. Музыки на фоне уже не было. — Врача дождалась? Гипс поставили?
— Дождалась. Поставили.
— Отлично. Я же сказал, разберутся.
Ни слова «Как ты?». Ни слова «Извини».
— Вадим, — ее голос дрогнул. — У тебя были гости. Я слышала.
— Мам, ну естественно. У Светы партнеры пришли, важный вечер. Я не мог все бросить и сорваться.
— Я руку сломала, Вадик.
— И я решил этот вопрос. Я вызвал специалистов. Я не травматолог, гипс бы я тебе все равно не наложил.
Это было так логично. И так чудовищно.
— Я не могу открыть бутылку с водой, — тихо сказала она.
На том конце провода вздохнули.
— Мам, есть службы доставки. Я могу заказать тебе воду с помпой. Или сиделку на пару часов, она все откроет.
— Мне было страшно, — прошептала она.
— Мам, давай без мелодрам. Тебе 62 года. Ты упала. Бывает. Главное — проблема решается.
На фоне послышался голос Светы: «Зай, ты идешь? Все стынет».
— Ладно, мам. Мне надо идти. Тебе что-то нужно? Лекарства?
Тепло. Мне нужно твое тепло.
— Нет, Вадим. Ничего.
— Вот и отлично. Я завтра забегу, если будет окно.
Он снова повесил трубку.
Он не спросил, как она будет есть. Или спать. Или мыться.
Он просто поставил галочку в списке дел.
Лидия Петровна кое-как стянула с себя одежду левой рукой, морщась от боли, и легла поверх одеяла.
Она не спала.
Рассвет был серым, грязным. Рука гудела.
В семь утра в дверь буквально забарабанили.
Лидия Петровна испуганно пошла открывать.
На пороге стояла Маша. Бледная, с огромными глазами, в которых стояли слезы.
— Мамочка!
Маша влетела в квартиру, отбросив рюкзак, и обняла ее — осторожно, боясь повредить гипс.
— Егор позвонил... Господи, рука... Как ты?
— Маша, зачем? У тебя работа...
— К черту работу! — резко сказала Маша. Она уже была на кухне, увидела неоткрытую бутылку, и ее лицо исказилось. — Ты даже не пила?
— Не смогла открыть, — виновато сказала Лидия.
Маша открыла бутылку и протянула ей стакан.
— Ты как открыла? Как ты вообще?
— Ну... левой рукой, — Лидия Петровна пыталась улыбнуться.
Маша смотрела на нее, и ее лицо каменело.
— А он где?
Лидия Петровна молчала.
— Понятно. «Занят».
Маша достала телефон.
— Егор звонил из такси, он летел всю ночь, с пересадкой где-то. Будет с минуты на минуту.
— Маша, не надо.
— Надо, мама. Я просто хочу услышать его голос. Я просто хочу спросить, как спалось его важным партнерам.
Они не успели позвонить.
Дверь открылась снова. Свой ключ. Егор.
Он не летел из Новосибирска. Он, казалось, телепортировался.
Он выглядел старше своих тридцати. Широкий в плечах, как всегда молчаливый. Уставший, с красными от бессонной ночи глазами.
Он просто вошел, поставил сумку, подошел к матери и посмотрел на гипс.
Потом поднял на нее глаза.
— Болит?
— Уже не так, — соврала она.
Егор кивнул. Он не обнимался, как Маша. Он действовал.
— Так. Рентген. Снимки у тебя?
— В сумке...
Он достал снимки, посмотрел на свет. Его желваки заходили.
— «Лучевая со смещением». Ясно.
Маша уже набирала Вадима.
Егор молча положил свою тяжелую ладонь ей на плечо.
— Маш, отбой.
— Но...
— Мы не будем ему звонить.
Егор посмотрел на сестру, потом на мать.
— Мы поедем к нему. Прямо сейчас.
— Егор, не надо, — взмолилась Лидия Петровна. — Это же... неудобно. У них люди были...
— Мама. У них были люди. А у тебя — сломана рука.
Он посмотрел на Машу.
— Помоги маме одеться. Мы едем завтракать. К Вадиму.
Такси пахло дешевым ароматизатором «елочка».
Лидию Петровну трясло. Не от утреннего холода, а от ужаса. Она ехала выяснять отношения. Она, которая всю жизнь эти отношения сглаживала.
Она ехала ломать то, что сама же и построила. Своего идеального, успешного старшего сына.
— Егор, это плохая идея. Вадим вспылит. Света будет недовольна.
Маша, сидевшая рядом, фыркнула:
— Пусть будут недовольны.
Егор молчал всю дорогу. Он не смотрел в окно. Он сидел, прямой как палка, и смотрел в спинку водительского сиденья. В нем копилась какая-то темная, сжатая энергия.
Элитный жилой комплекс. Консьерж в холле. Дорогой, бесшумный лифт с зеркалами.
Лидия Петровна смотрела на свое отражение: серое лицо, растрепанные волосы, нелепый халат, выглядывающий из-под старого пальто, которое Маша на нее кое-как натянула. И гипс.
Егор нажал на кнопку звонка.
Дверь открылась не сразу.
На пороге стояла Света. В тонком шелковом халате, заспанная и очень недовольная.
— Лидия Петровна? — она посмотрела на часы. — Восемь утра. Что-то...
Она увидела Машу. Увидела Егора. И увидела гипс.
— Ой. А что это?
Из глубины квартиры, пахнущей дорогим алкоголем и чужим успехом, послышался бодрый голос Вадима: «Кто там, милая?»
— Твоя мама. И брат с сестрой, — крикнула Света, и в ее голосе прорезалась сталь.
Вадим вышел в коридор. Он был в дорогой пижаме. В руке — чашка свежесваренного кофе.
Увидев их, он замер.
— Мам? Егор? Что за цирк? Вы не могли предупредить?
Егор не ответил.
Он мягко отодвинул Свету, взял Лидию Петровна под здоровую руку и провел ее в гостиную.
Огромная комната, панорамные окна. На столе следы вчерашней вечеринки — бокалы, тарелки.
Егор усадил мать на белый кожаный диван.
— Мам, посиди. Мы приехали завтракать.
Вадим побледнел.
— Егор, ты в своем уме? Какой завтрак? Мы легли в четыре! У меня был тяжелый вечер.
— У мамы он был тяжелее, — тихо сказала Маша, снимая куртку.
Света, наконец, сфокусировалась на гипсе.
— Так что с рукой-то?
— Перелом, Света, — голос Маши звенел от ярости. — Мама упала. Она звонила Вадиму. Но он был занят. У вас же были партнеры. Музыка играла.
Света метнула взгляд на мужа. Холодный, оценивающий.
— Ты не сказал, что она сломала руку.
— А что бы это изменило? — взорвался Вадим. — Я вызвал скорую! Проблему решил! Зачем было портить вечер?
— «Проблему», — Егор произнес это слово так, будто выплюнул. — Ты это так называешь.
— А как? Это бытовая травма! Что вы тут устроили? Притащились в такую рань!
— Мы притащились, — Егор подошел к нему вплотную. Вадим был выше, но сейчас он съежился. — Потому что мама всю ночь не могла открыть бутылку с водой.
Он сделал паузу.
— Потому что ты, когда звонил ей в больницу... а, нет. Ты же не звонил в больницу.
— Я звонил домой! — огрызнулся Вадим.
— Ты звонил домой, — кивнул Егор. — И ты не спросил, как она. Ты спросил: «Гипс поставили?». Как будто про машину из сервиса спросил.
Лидия Петровна сидела на диване и молчала. Ей было странно. Ей больше не было «неудобно».
— Я не понимаю претензий! — крикнул Вадим, отступая. — У меня своя жизнь! Я работаю! Я присылаю ей деньги! Я... я помог, как мог!
— Ты не помог, — отрезал Егор. — Ты выполнил административную функцию. Ей нужна была рука, а не счет-фактура. Ты живешь в пятнадцати минутах езды от нее. А мы — в четырех часах лету. И в шести.
— Она тебе звонила, Вадик! — не выдержала Маша. — Она просила помочь! А ты слушал музыку!
— Я не... Да какая разница! Что вы от меня хотите? Денег? На сиделку? Я дам!
Егор усмехнулся.
— Нет. Деньги тут не нужны, Вадик.
Он посмотрел на сестру, потом на мать.
— Раз уж ты у нас «решаешь проблемы», слушай новое ТЗ. У мамы сложный перелом со смещением. Ей нужен уход.
— Я же сказал, сиделка...
— Я не договорил. Мы с Машей берем отпуск. Мы будем жить у мамы и возить ее по врачам. А ты...
Егор подошел к столу, взял дорогой бокал, повертел его в руках.
— А ты. Будешь приезжать. Каждый день. После своей важной работы. И будешь с ней сидеть.
— Что?! — Света даже приоткрыла рот.
— Ты будешь ей резать хлеб. Потому что она не может. Ты будешь открывать ей бутылки. И помогать переодеваться. Ты будешь ее мыть.
— Да ты... — задохнулся Вадим.
— Ты вчера сделал свой выбор. Ты выбрал партнеров и музыку. Сегодня выбор делаем мы.
Егор поставил бокал на место.
— А сейчас. Мы хотим завтракать. Маша, ты же знаешь, Вадик всегда покупал хорошие яйца. Сделай, пожалуйста, маме омлет. Я думаю, мы найдем здесь продукты.
Маша, с вызовом посмотрев на бледную Свету, молча пошла в сторону их кухни.
Света и Вадим стояли в ступоре.
Егор сел в кресло напротив матери.
— Мам. Тебе чего-нибудь принести? Сок? Апельсиновый?
Лидия Петровна посмотрела на Вадима. На его лице было бешенство, смешанное с унижением.
И впервые за долгие годы ей не было стыдно за то, что она просит.
— Да, — твердо сказала она. — Апельсиновый.
На кухне Вадима и Светы пахло дорогим кофе и вчерашним вином.
Маша хозяйничала нарочито громко. Звякнула сковорода. Хлопнула дверца холодильника.
Света стояла, прислонившись к стене.
— Я бы сама.
— Не стоит, — отрезала Маша, разбивая яйца в миску. — У вас был тяжелый вечер. Вы устали.
Она говорила это без грамма сочувствия.
Лидия Петровна пила сок, который ей принес Егор.
Вадим сел напротив. Он пытался вернуть себе контроль.
— Егор, послушай. Это неконструктивно.
— Конструктивно — это когда мать со сломанной рукой не может открыть воду? — Егор не повышал голоса.
— Я не могу бросить работу!
— Мы не просим бросить работу. Мы просим быть сыном. Два часа в день.
Маша принесла тарелку с омлетом. Она нарезала его на мелкие кусочки, как ребенку.
Лидия Петровна начала есть левой рукой. Это было неудобно, но она ела.
Унизительный завтрак закончился.
— Мы вернемся к маме, — сказал Егор, вставая. — Поедем, купим ей нормальную одежду, чтобы на гипс налезала.
Он посмотрел на Вадима.
— В семь. Ждем тебя у мамы. Не опаздывай.
Вадим не ответил. Он смотрел в окно.
Следующие десять дней были странными.
Квартира Лидии Петровны наполнилась суетой. Егор нашел лучшего хирурга. Маша готовила бульоны и злилась на врачей в травмпункте.
Они спали вповалку, как в детстве. Маша — на старом диване, Егор — на раскладушке.
А вечером, ровно в семь, раздавался звонок в дверь.
Приходил Вадим.
Он был мрачен, зол, но приходил. Егор и Маша тут же собирались и уходили «в аптеку» или «подышать».
Лидия Петровна оставалась с ним наедине.
В первый вечер он пытался «решать вопросы».
— Я заказал тебе лучшую сиделку из агентства. Она придет завтра.
— Мне не нужна сиделка, Вадик. У меня есть ты.
Он скрипнул зубами.
— Мам, это цирк.
— Это — нет. Цирк был, когда я сидела на полу, а ты слушал музыку.
Он замолчал.
Ему пришлось делать то, чего он не делал никогда.
Он разогревал ей ужин, который приготовила Маша. Он неловко пытался нарезать ей курицу.
— Не так, — спокойно говорила она. — Мельче.
Он резал.
На третий день ей нужно было вымыть голову.
— Вадик, помоги мне.
Он полчаса прилаживал душ, полил ей спину, залил уши. Вода текла по его дорогим брюкам. Он злился.
— Ты не так держишь, — сказала она, как когда-то учила его держать ложку. — Наклони голову. Теперь лей.
Он подчинялся.
Ему пришлось помочь ей дойти до ванной. Помочь переодеться в ночную рубашку. Это было неловко им обоим, но он делал.
Он видел, как ноет ее плечо от тяжести гипса.
Однажды он не выдержал.
— Света считает, что они [Егор и Маша] сломали мне жизнь. Что они мной манипулируют и настраивают против нее.
Лидия Петровна смотрела, как он протирает стол.
Раньше. Еще две недели назад. Она бы бросилась его утешать. «Что ты, сынок, Света не права, ты самый лучший».
Она посмотрела на него. На своего красивого, успешного, сорокалетнего старшего сына.
— Это ваш со Светой разговор, Вадик. Не мой.
Он замер с тряпкой в руке. Он ждал поддержки. Жалости. Того, что она скажет: «Не надо, сынок, иди домой, я сама».
Она не сказала.
Иллюзии растворились. Она любила его. Но она больше не была его функцией.
Егор и Маша улетали.
— Мам, — Егор держал ее здоровую руку. — Ты точно справишься?
— Справлюсь, — она улыбнулась. — Я левой рукой уже неплохо чищу картошку.
— Звони. Сразу. По любому поводу.
— И не жалей его, — добавила Маша, целуя ее. — Он должен был это пройти.
Лидия Петровна осталась одна.
Вечером, по привычке, в семь раздался звонок.
На пороге стоял Вадим. Он выглядел уставшим.
— Они улетели?
— Да.
Он прошел на кухню. Сел.
— Я не принесу тебе воды? — спросила она.
Он вздрогнул.
— Не надо. Я сам.
Он налил себе воды. Помолчал.
— Мам... Я со Светой поговорил. Мы решили... Ну, в общем, она извинилась.
Лидия Петровна кивнула. Ей было все равно, что решила Света.
— Вадик. У меня к тебе просьба.
Он напрягся, ожидая нового «ТЗ».
— Ты можешь завтра приехать? Поможешь мне сходить в душ.
Он посмотрел на нее. Долго.
— Да, мам. Конечно. Я приеду.
— И музыку не включай.
Он кивнул.
Телефон на столе пиликнул. Сообщение от Маши: «Долетели. Люблю». И сразу от Егора: «Сели. Как рука?».
Лидия Петровна взяла телефон левой рукой.
Она больше не была опорой, которая держит всех.
Она была просто мамой. У которой было двое детей. И один, который, кажется, только начал учиться им быть.
Прошло полтора месяца.
Гипс сняли. Осталась только легкая лангета. Лидия Петровна уже неплохо управлялась левой рукой, а правая, ноющая и слабая, потихоньку возвращалась к жизни.
Все вошло в колею.
Егор звонил через день, подробно расспрашивая о разработке сустава. Маша присылала смешные видео и фотографии из Питера.
Вадим тоже звонил. Не каждый день. Раз в три-четыре дня.
Его звонки были другими.
Он больше не говорил: «Проблема решается». Он говорил: «Как рука?».
Он больше не хвастался «партнерами». Он спрашивал, не нужно ли привезти продуктов.
Он все еще был сухим, немного отстраненным, но та ледяная, функциональная корка, казалось, треснула.
Лидия Петровна была почти счастлива. Ей казалось, она не потеряла старшего сына. Она его... починила.
В тот четверг она решила испечь простой лимонный кекс. Левой рукой это было почти акробатическим трюком, но она справилась.
В дверь позвонили.
Она улыбнулась. Она не ждала Вадима, но, может, он решил заехать?
На пороге стояла Света.
Одна.
Идеальное пальто цвета кэмел. Безупречная укладка. Вежливая, холодная улыбка. В руках — дорогой пакет из кондитерской.
— Лидия Петровна. Добрый день. Можно?
Лидия Петровна отступила, пропуская ее.
На кухне Света огляделась. Заметила кекс.
— Вы уже печете? Как быстро вы восстанавливаетесь.
Она поставила пакет на стол.
— Это вам. Миндальные пирожные. Вадим говорил, вы любите.
— Спасибо, Света. Не стоило...
— Стоило, — Света села, не снимая пальто. — Я пришла сказать вам «спасибо».
Лидия Петровна замерла с полотенцем в руке.
— Не поняла.
— Вы, Егор и Маша. Вы проделали огромную работу.
Света смотрела ей прямо в глаза. Ее улыбка не дрогнула.
— Вы вернули мне моего мужа. Того, за которого я когда-то выходила. И которого я почти потеряла.
Лидия Петровна молчала.
— Видите ли, — Света понизила голос, — вся эта «занятость», эти «партнеры»... это была игра. Моя игра.
Она поправила манжету.
— Вадим — хороший исполнитель. Но не лидер. Его «важная работа» — это моя фирма. Его «партнеры» — мои друзья, которых я годами просила относиться к нему серьезно, чтобы у него была иллюзия собственной значимости.
Лидия Петровна опустилась на стул.
— Я создала ему кокон. Статус. Деньги. Чтобы он был... удобным. Функциональным. Чтобы он не вспоминал о своих слабостях.
— О каких... слабостях? — прошептала Лидия.
— О, вы их не знаете? — Света усмехнулась. — Он вам не рассказывал? Ну да. Опора же не жалуется.
Света встала.
— Вы хотели, чтобы он снова стал человеком. Чтобы он чувствовал. Вы этого добились.
Она подошла к двери.
— Вы вернули ему чувства. Он вспомнил, что он не просто функция. Он вспомнил, что он сын. А еще...
Света повернулась.
— Он вспомнил, что он мужчина.
Она достала из сумочки визитку. Протянула ее Лидии Петровне.
— Это адрес. Его новой квартиры. Где он живет с другой женщиной. Уже две недели.
Лидия Петровна смотрела на картонный прямоугольник, не в силах его взять.
— Он перестал быть «занятым» для нее, — голос Светы был ровным. — Он больше не «решает вопросы». Он снова влюблен. Как мальчишка.
Света открыла дверь.
— Вы хотели, чтобы он помогал вам с душем? Теперь он помогает ей. Спасибо вам, Лидия Петровна. Вы... освободили меня.
Дверь за ней закрылась.
Лидия Петровна стояла посреди кухни. Пахло ванилином и цедрой.
Рука, которую она так долго разрабатывала, вдруг снова стала чужой, тяжелой, как гипс.
Телефон на столе завибрировал.
Она посмотрела на экран.
«Маша».
Лидия Петровна видела только визитку, лежавшую на столе.
Она не ответила.
Читать продолжение тут
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет очень приятно!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал. С вами был Джесси Джеймс.
Все мои истории являются вымыслом.