Когда Анна очнулась от тягучего, навязчивого сна. Он висел в сознании, как паутина, обрывками прилипая к памяти. Ей казалось, что этот сон она уже видела когда-то, давно, в другой жизни. В нем слоны, похожие на существ с полотен безумного испанского художника, их ноги-ходули неуклюже ступали по бабушкиному саду, воровали ранетки, и от этого было не страшно, а щемяще-тоскливо. К бабушке их с Ликой отправляли на лето, в село Заозерное, и за три месяца они превращались из городских барышень в загорелых, чуть диковатых созданий с землистой краской под ногтями и пахучими стеблями полыни в спутанных волосах. Мать, забирая их, всегда ахала, наполняла ванну густой пеной и счищала с них следы деревенского лета жесткой мочалкой, пахнущей дегтем.
Лика не звонила? спросила Анна у мужа, пытаясь ухватить ускользающий образ из сна.
Сергей, ее муж, человек с лицом, отмеченным ранними печалями, замешкался. Потом, не глядя, ответил: Нет. Не звонила.
Эта секундная пауза, этот взгляд, устремленный в пустоту, больно кольнули Анну где-то под сердцем. Она помнила, как когда-то, в институтской курилке, Сергей сначала подошел к Лике. Это ее, Лику, он пригласил в кино, хотя заговорила с ним Анна. Впервые в жизни пересилив робость, подошла, потому что он показался ей существом иного, солнечного мира. Лика тогда подначивала ее, шептала колкости на ухо, и от этого желание стать ближе к нему становилось лишь острее.
Она мне снилась, солгала Анна.
С Ликой они почти не общались. Анна и не припоминала, когда та в последний раз приезжала из своей Германии. Они не были сестрами. Лика жила этажом ниже, в такой же хрущевской клетушке. Матери у нее не было, никто не знал, жива ли она. Отец пропивал все, что мог. Аннина мать не возражала, чтобы Лика проводила дни в их квартире, а потом и ночи. В какой-то момент все стало покупаться в двойном экземпляре: платья, куклы, школьные портфели. Некоторые учителя до самого выпуска считали их двоюродными сестрами. Лика была ей больше, чем сестра, оттого и рана от ее молчания была такой глубокой. Она не приехала ни после Миши, ни после Степы, ни после двоих, чьи имена Анна запрещала себе произносить вслух. И теперь, когда должна была родиться пятая, она снова молчала.
Весь день Анна металась по квартире, прислушиваясь к шевелению в утробе, пугаясь долгого затишья, в котором чудился зловещий покой.
Вечером она объявила Сергею: Я поеду в Заозерное.
Сергей напрягся, его пальцы сжали край стола. Зачем?
Не знаю. Чувствую, что мне там станет легче. Малыш ведет себя странно.
Они оба называли его малышом, хотя втайне молились о девочке. Боялись сглазить. Боялись повторения того кошмара, что пережили уже четыре раза.
Давай все же сходим к Семенычу? Уверен, он поможет.
Нет!
Ну, Аня!
Я сказала нет. Я поеду в деревню.
Я с тобой.
Не надо.
А если что-то случится?
Ничего не случится. Лучше позвони Лике. Пусть приедет.
Глаза Сергея забегали. Интересно, они общаются тайно? Она поэтому перестала звонить? Ей стыдно, что она хочет отнять мужа у единственной подруги?
Ты позвонишь?
Позвоню, выдохнул он.
Анна кивнула. Пусть приедет в Заозерное. Скажи ей.
Дорога была тряской и пыльной. Стояла невыносимая жара, и Анна взяла с собой лишь пару ситцевых платьев, шлепанцы и купальник. Купальник зачем-то, хотя после того случая на реке Черной она больше не подходила к воде.
Дом в Заозерном стоял заброшенный, почерневший от времени и дождей. Электричества не провели, водопровода тоже. Анна вышла на задний двор, к колодцу. Вода в нем всегда была ледяная и чистая, с легким привкусом ржавчины.
Заглянув в темный глаз колодца, Анна отпрянула. Из глубины на нее смотрело чужое, искаженное отражение, не ее лицо. Она с силой захлопнула тяжелую крышку и, тяжело дыша, побрела к деревенской колонке.
Вскоре она поняла, что затея была безумной. Нечего делать в этом сыром, пропахшем мышами и прошлым доме. Хорошо, хоть газовый баллон оставался полон, и она смогла сварить макароны, залежавшиеся в буфете под слоем пыли.
После обеда пошла в местный магазинчик, боясь встретить знакомых, но ее никто не узнал. Купила крупы, чай, сахар, дешевое сдобное печенье и вафли в синей упаковке. Эти вафли обожала Лика, в пачке их было семь, и она всегда забирала четыре. Мяса Анне не хотелось всю беременность, и она надеялась, что это верная примета. Взяла вместо него три банки тушеной фасоли. Поняв, что не донесет, поймала на улице мальчишку лет десяти, попросила помочь. Дала ему сто рублей, он просиял и предложил свои услуги на все время ее пребывания.
Ночью в доме стало зябко и неуютно. Анна жалела, что не взяла теплых вещей. Когда звонил Сергей, она бодрилась, говорила, что все прекрасно. Расставив по комнатам восковые свечи, она куталась в бабушкино одеяло, пахнущее временем и плесенью.
Утром она нашла в старом комоде их детскую одежду. Теплая кофта Лики оказалась почти впору, только не сходилась на выпирающем животе. В карманах Анна нащупала фантик, жестяную пробку от лимонада и засушенный цветок. Лютик едкий, куриная слепота. Лика обожала пугать ею Анну. Бабушка говорила, что прикоснешься к этому цветку и ослепнешь. Лика специально срывала их, падала в траву и кричала с притворным ужасом: Я ничего не вижу.
Анна собралась было возвращаться в город. Но ночью ей снова приснились те самые слоны. И она все никак не могла вспомнить, когда видела этот сон прежде. К тому же малыш начал шевелиться активнее, живее, чем в душном городе.
Несколько дней прошли в дремотном, почти мистическом забытьи. Утром она жарила яичницу, потом сидела на скрипучем крыльце с книгой из бабушкиной библиотеки. Готовила незамысловатый обед, ходила на прогулку, обходя реку Черную стороной, потом спала. Вечером ела фасоль, пила чай с приторным печеньем. Вафли не трогала, словно храня их для Лики, как залог ее приезда.
Она появилась на пятый день. Стояла такая жара, что Анна пересилила себя и пошла к реке. Расстелила на берегу старый, сшитый бабушкой из разноцветных лоскутов плед, легла, подставляя бледную кожу палящему солнцу.
Ты чего не купаешься? Это был тот самый мальчишка, Тимка, уже вытянувший у нее изрядную сумму за продукты.
Не хочется, соврала Анна.
Перед глазами встал тот день, такой же знойный. Они с Ликой приехали в Заозерное всего три дня назад, и тут Лика сообщила: Завтра уезжаю.
В смысле? обиделась Анна. Мы же только приехали.
Лика опустила глаза. Меня Сережа позвал.
Анна помнила, как ее обожгла та фраза. Лика знала, что она без ума от Сергея, не могла не знать. Зачем же тогда? Из зависти ли к ее благополучной жизни, к родителям, к квартире в центре? Лика уже два года работала официанткой и ютилась в комнатенке у глухой старухи.
Они долго сидели молча. Потом Анна, поддавшись внезапному порыву, предложила: Переплывем реку. Если я первая, ты останешься еще на неделю.
Речку Черную никто не переплывал, ее боялись. Она казалась спокойной, но на середине ее поджидала коварная воронка, затягивающая все на дно. Лишь горький пьяница, Прохор Зимин, как-то сумел пересечь ее и хвастался этим месяцами.
В бассейне они всегда соревновались. Анна неизменно приходила первой. Лику это выводило из себя.
Та молча сбросила с себя одежду. Первой зашла в воду. Анна кинулась следом.
Сначала вода была приятной, как парное молоко. Но чем дальше, тем сильнее леденило тело. Анна оглянулась, Лика, как всегда, отставала. Она прибавила скорость. Еще не доплыв до середины, Анна почувствовала, как что-то скользкое и живое опутывает ее ноги. Это были не водоросли, это было нечто иное, она чувствовала, как холодные щупальца сжимают ее лодыжки. Она начала тонуть, захлебываясь, звала Лику, но не видела ее. Судорога свела ноги, вода хлынула в легкие. В какой-то момент ей почудился крик Лики, словно та звала на помощь. Но у Анны не было сил даже повернуть голову.
Внезапно ноги освободились. Анна рванулась вперед, к берегу, плыла с отчаянной скоростью. Выбравшись на сушу, она оглянулась. Лика плыла за ней. Как всегда, отставала.
На берегу их подхватили мужики, вызвали скорую. Анна две недели пролежала с воспалением легких. Лику выписали раньше. Из больницы Анну встречал уже Сергей. Лика вскоре уехала в Германию, даже на свадьбу не осталась.
Анна почувствовала на лице тень, открыла глаза. Над ней стояла Лика, ее длинные волосы цвета спелой пшеницы светились на солнце, словно нимб. В руках она сжимала букетик лютиков.
Опять за свое, улыбнулась Анна, отгоняя мрачные мысли.
Она решила обойтись без упреков. Подвинулась, уступая место на пледе. Та села. Легко, почти невесомо, провела ладонью по ее животу.
Девочка будет, тихо сказала Лика.
Откуда знаешь?
Просто знаю.
Анна потянулась к сумке. А я, как знала, взяла твои вафли.
Они поделили их по-старому: три Анне, четыре Лике. Вафли были черствые, но Лика не жаловалась.
И Анна рассказала ей все. О том, какие длинные ресницы были у Мишеньки. Как Степа держался пять долгих дней. О приговоре врачей-генетиков. О неудачной попытке ЭКО, когда должны были родиться девочки, а получились два мальчика, нежизнеспособные, словно стеклянные. Лика слушала, не перебивая, не охая. Лишь гладила ее руку, и в этом прикосновении была вся прошедшая жизнь.
Потом они предались воспоминаниям. Как воровали яблоки у Прохора Зимина, как бабушка мыла им головы дегтярным мылом, когда они нахватались вшей. Вспоминать было сладко и горько одновременно.
Анна, кажется, задремала. Ей снова приснились слоны, ворующие яблоки в бабушкином саду.
Когда она открыла глаза, Лики рядом не было. На пледе лежала открытая пачка вафель, и все четыре ее штуки лежали нетронутыми. Анна провела рукой по пледу. Он был мокрый, будто от речной воды. Она вздрогнула, что-то колючее царапнуло ее по руке. Анна подняла засушенный цветок лютика, поднесла к лицу.
И тут ее осенило. Этот сон снился не ей. Его рассказывала Лика накануне того рокового дня. Они сидели на этом самом месте, и Лика, смеясь, пересказывала видение про слонов на ходулях.
Вспомнила Анна и другое. Как золотистые волосы Лики мелькали на середине реки, как она, Анна, рвалась к ней, а мужики держали ее за руки, твердя, что уже поздно. Как поздно. Она ведь просто хотела пошутить, притворилась, что тонет, как в детстве притворялась слепой от лютика. Дело было не в Сергее, нет. Она просто хотела, чтобы Лика осталась с ней еще на один день. Всего на один день.
Бросив вещи на берегу, Анна побежала к дому. Позвонила Сергею и попросила срочно приехать.
Через две недели Анна родила девочку. Девочка выжила. Назвали Ликой. И когда врач на первом осмотре осторожно, подбирая слова, сообщил, что ребенок незряча, Анна громко рассмеялась. Она смеялась и не могла остановиться, повторяя сквозь смех, похожий на рыдания: Лика, ну вот, опять ты за свое.