Я тогда учился в техникуме на окраине Сургута — бетонный короб с облупившейся штукатуркой, запахом машинного масла и дешёвого кофе из автомата. По утрам здесь звенели ключи, гремели ящики с инструментами, а по вечерам коридоры пустели, будто сам воздух уставал слушать гулкий смех и звон металла. Все мы были кто откуда — свои и не совсем свои. Кто-то мечтал попасть на завод, кто-то просто дотянуть до диплома. Я приехал из деревни под Ханты-Мансийском, с рюкзаком, парой рубашек и верой, что город — это шанс.
Поначалу всё шло тихо. Учёба, подработка на шиномонтаже, общежитие, где по вечерам пахло пельменями и табаком. До тех пор, пока не появились они — четверо мигрантов, старше нас на год-два. Шли гуртом, шумно, уверенно. Сначала просили по мелочи: «Дай двадцатку на доширак», «Купи сигареты, потом верну». Всё это звучало как шутка, как игра. Только шутка повторялась каждый день.
— Ну чё ты, Лёха, богатый же, с машиной, — говорил их лидер, высокий парень с татуировкой на шее и вечно прищуренным взглядом. — Мы же по-братски.
Я усмехался, доставал из кармана сотню. Так проще. Дешевле, чем объяснять.
Месяц спустя шутки стали требовательнее.
— Пять тысяч до конца недели.
— За что?
— За спокойствие. Чтобы потом не было вопросов.
И при этом — дружеская улыбка, рука на плече, как будто разговор о погоде.
Я пытался не обращать внимания. Но однажды утром, выйдя из общаги, увидел поцарапанную дверь машины. Старенькая «девятка», моя гордость. Поцарапана ключом, глубоко, почти до металла. Рядом стояли они, курили. Один из них подмигнул.
В тот вечер я понял, что не шутят.
Пошло по нарастающей. Суммы увеличивались, тон становился жёстче. В коридорах — толчки, на переменах — свист за спиной. Телефон не умолкал:
«Ты должен, не тупи.»
«Если не заплатишь, тачку заберём.»
«Ты у нас на виду, не спрячешься.»
Я начал просыпаться с тяжестью в груди. На занятия шёл, как на допрос. Остальные делали вид, что ничего не видят. Лишь один парень из группы, Славка, шепнул в раздевалке:
— Лёш, не связывайся. Они уже одного парня прижали на первом курсе. Тот потом перевёлся.
— А я куда переведусь? — спросил я. — Куда?
Преподаватели замечали. Мастер по практике как-то видел, как те четверо меня окружили у мастерской, но только покачал головой:
— Разберётесь, мужики. Без скандалов.
Разберёмся, ага. Только «разбор» был уже назначен — пятница, вечер, после занятий. Место — у ворот колледжа. Сумма — сто шестьдесят тысяч.
— И ключи от машины, — добавил лидер, глядя прямо в глаза. — Чтоб по-честному.
Я сидел в общаге, смотрел на экран телефона, где мигало сообщение:
«Без фокусов. Мы ждём.»
Руки дрожали. Я понял, что если сейчас не сделаю ничего, они заберут не только деньги. Заберут остатки уверенности, достоинства — всё, что у меня ещё было.
Пошёл к куратору. Она, женщина лет сорока пяти, в очках и с вечной тревогой в глазах, слушала молча, не перебивая. Когда я закончил, долго сидела, потом сказала:
— Алексей, всё понял. Не бойся. Сейчас сделаем звонок.
И позвонила.
Через час в кабинет директора вошли пятеро мужчин. Без формы, но с нашивками «Русская дружина». Люди из общины, местные. Старший — крупный, седоватый, с шрамом на руке, другой — сухощавый, с планшетом. Они сели, не спеша, выслушали меня, посмотрели переписки. Старший хмыкнул:
— Любят, когда боятся. Мы таких видели. Не бойся. Сегодня вечером пойдём вместе.
Директор суетился, предлагал чай, но дружинники отказались.
— Нам не чай нужен, а справедливость, — сказал старший.
Вечером небо потемнело, фонари включились, снег хрустел под ногами. Я стоял в холле колледжа, сердце билось в горле. У ворот — они. Курят, смеются. Ведут себя как хозяева.
— Пора, — сказал дружинник со шрамом. — Иди за мной.
Мы вышли. Ветер бил в лицо, асфальт был усыпан окурками. Когда они нас увидели, сначала притихли. Потом лидер выпрямился:
— О, кого я вижу! Герой с подмогой пришёл?
— Мы не подмога, — спокойно сказал дружинник. — Мы свидетели.
Он достал планшет, включил экран. Там — скриншоты, угрозы, суммы.
— Это твои слова?
— Не мои, — хмыкнул тот. — Фейк.
— Хорошо. Тогда объясни, почему твой номер совпадает.
Тот смутился, но быстро оправился:
— Нам всё равно. У нас связи в полиции. Мы не боимся.
— Проверим, — ответил дружинник. — Только говори громче, камера пишет плохо.
Один из вымогателей попытался уйти.
— Куда спешишь, парень? — спросил другой дружинник. — Ты же писал: “разделим бабки, как придёт”.
Тот опустил глаза.
Двадцать минут длилась сцена — то тишина, то громкие слова. Они пытались держаться, шутили, что это «братский разговор», «просто помощь». Но потом тон менялся. Страх пробивался сквозь дерзость.
Из окон смотрели преподаватели. Охранник у двери делал вид, что чинит замок. Даже ветер стих.
В конце лидер сказал тихо:
— Это не конец.
— Это конец, — ответил дружинник. — Теперь всё по закону.
Я поехал с ними в участок. Пахло бумагой, кофе и усталостью. Следователь — мужчина с усталыми глазами, — заполнял протокол.
— Пиши подробно, — сказал он. — Каждый день, каждую сумму.
— А они…
— Не думай об этом. Таких сотни. Главное, что ты не промолчал.
Мы сидели до полуночи. Пили чай из пластиковых стаканов. Один дружинник рассказывал:
— Был у нас случай год назад. Тоже вымогали, только у девчонки. Три месяца молчала. Хорошо, что ты пришёл сразу.
На следующий день их задержали. При обыске нашли телефоны, список «должников», пачки денег и фотографии машин студентов. Один признался первым: сказал, что это были «шуточные долги». Следователь слушал молча, потом просто закрыл папку и вышел.
Следствие шло быстро. Свидетели, записи, видео. В техникуме начались разговоры, шёпот в коридорах: «Ты видел, как их брали?» — «А ведь думали, что всё можно». Некоторые даже жалели их. Говорили, мол, молодые, глупые. Но я не жалел.
Когда на доске объявлений повесили приказ о возбуждении дела — статья 163, вымогательство группой лиц, до семи лет — я стоял перед бумажкой и не знал, радоваться или стыдиться.
Я просто чувствовал усталость.
Весной я снова сел за руль своей «девятки». На крыле всё ещё оставалась царапина — тонкая, белая, как шрам. Я не стал перекрашивать. Пусть будет. Напоминание.
Иногда я вспоминаю тот вечер у колледжа — снег, окурки, слова: «Нам всё равно, у нас связи в полиции». Эти слова будто символ — уверенность безнаказанных. Уверенность, из которой вырастает всё зло.
Но теперь я знаю: иногда достаточно пяти спокойных мужчин с нашивкой «Дружина», чтобы этот символ треснул. Чтобы хоть на мгновение стало ясно — не всё можно. Не всё простится.
И тогда даже воздух меняется.
Становится чище.
Даже в старом, пахнущем сваркой техникуме на окраине Сургута.
Я потом долго думал, что в этой истории самое подлое. Не угрозы, не поборы, даже не то, что они ходили стаей, как собаки по помойке. Самое подлое — уверенность. Та самая, холодная, жирная, липкая. Когда человек живёт с мыслью, что ему можно больше, что он чужой в этом городе, но хозяин по праву наглости. Неважно, кто он по паспорту — мигрант, студент, кто угодно. Главное — он уверен, что за него замолвит кто-то «сверху». Это чувство безнаказанности — вот настоящая зараза, которая делает любого хуже, чем он есть.
Мне потом говорили: «Ну, не все же такие». Конечно, не все. Только вот когда такие приходят — остальные почему-то молчат. Молчат, когда дерут деньги с парня за сигареты, когда угрожают забрать машину, когда на глазах преподавателей происходит вымогательство. И это молчание — не меньшее зло. Потому что оно делает возможным всё остальное. И каждый, кто промолчал, становится частью этой грязи.
Я теперь знаю: страшнее всего не преступление, а равнодушие, которое его прикрывает. Эти парни с «связями в полиции» думали, что им всё сойдёт с рук. Думали, что закон — это игра, а Сургут — их временная стоянка. Но город запомнил их иначе. В этой истории нет героев, но есть простая правда — терпеть хамство и вымогательство нельзя ни под каким флагом. И если человек, приехавший за будущим, начинает ломать чужое — значит, его будущее кончилось раньше, чем началось.