Мы с женой поехали на рыбалку. Не потому, что делать нечего, а потому, что иногда человек хочет почувствовать, что у него ещё есть берег. Своё место, где можно сесть, вдохнуть и понять, что всё не зря.
Я тогда недавно вышел на пенсию — с завода, где полжизни крутил гайки, писал отчёты, спорил с мастерами, пил с ними же по пятницам. Ничего особенного. Просто жизнь, которая тихо съёживается, когда её перестают кормить смыслом.
А у воды всё по-другому. Там будто мир снова понимает тебя.
Я забросил поплавок, и ветер шевелил камыши, как седые волосы старика. Вода шумела — убаюкивала, будто мать, которая давно ушла, но голос остался.
Ольга сидела рядом, листала книгу в мягкой обложке. У неё была привычка читать вслух отдельные фразы, будто примеряя их на себя.
— «Человек должен быть осторожен с тишиной», — сказала она. — Вот ведь, написано про нас.
Я улыбнулся:
— Ну, мы осторожные. Только тишина от нас всё равно уходит.
Она налила чай из термоса — пахло мятой и железом. На крышке кружка — скол, откуда-то из прошлой жизни. Ветер приносил запах соли и бензина — где-то неподалёку, наверное, моторку заводили. Всё было правильно, всё было как надо.
А потом подошли они.
Двое. В камуфляже. С бородами, густыми, как у старообрядцев, только глаза другие — прищуренные, уверенные, как будто мир им должен.
Один высокий, плечистый, с татуировкой на запястье. Второй ниже, молчаливый, с тяжёлой челюстью и взглядом, от которого в груди холодеет.
— Ты чего тут сел? — спросил высокий.
Голос ровный, но в нём слышится привычка командовать.
— Рыбачу, — говорю. — А что?
— Здесь нельзя. У нас приказ сверху.
Я не понял.
— Какой приказ? От кого сверху?
Он ухмыльнулся:
— От тех, кто теперь за реку отвечает.
Ольга подняла глаза от книги.
— А вы кто такие будете?
— Мы — охрана, — ответил тот, что ниже. — Контролируем, чтоб без браконьерства.
Я показал лицензию.
— Всё законно. Удочка разрешённая, место открытое.
— Нам сказали, тут не ловить, — отрезал бородач. — Убирайся, дед.
Я вздохнул.
— Это наш берег. Никто не запрещал. Вы документы покажите.
Он прищурился.
— Не советую. Не умничай. У нас приказ.
Слово «приказ» прозвучало как выстрел.
Сколько я их в жизни слышал — приказов! Одни сверху, другие снизу, третьи сбоку. И каждый — вроде бы законный, а толку никакого.
— А от кого приказ? — снова спросил я. — Может, и мне копию дадите?
Он шагнул ближе.
— Старик, ты, видно, не понял. Мы тебе сказали — убирайся.
Я не двинулся.
— Вы мне не начальство.
— Ах так? — сказал бородач, и всё как будто переломилось.
В одно мгновение. Он схватил меня за ворот и толкнул.
Сначала я подумал, что просто оступился. Потом — что упал. А потом — что лежу лицом в песке, и кровь течёт во рту, тёплая, как чай из термоса.
Ольга подскочила. Она сидела чуть поодаль, а теперь стояла между ними и мной.
— Вы что творите?! — крикнула. — Он ничего не сделал!
— Женщина, отойди, — сказал бородач. — Мы по делу.
— По какому делу? — не унималась она. — Это место для всех.
Они переглянулись, будто решили, кто из них будет отвечать.
Молчаливый выплюнул под ноги.
— Мы сказали — нельзя.
Ольга достала телефон.
— Сейчас я сниму, что вы творите.
И в ту же секунду бородач вырвал телефон и ударил. Кулаком. Сухо, без крика.
Она отлетела и упала. Телефон в песок, экран в трещинах.
— Эй! — заорал я. — Ты с ума сошёл?!
Он повернулся ко мне, глаза пустые.
— Ещё слово — и хуже будет.
Но моя Ольга не из тех, кто сдаётся. Она поднялась, вся в песке, и глядя прямо в глаза сказала:
— Вы мигранты, да? И решили, что раз приехали, теперь хозяева?
Они замолчали. Даже ветер будто остановился.
— Мы работаем, — сказал молчаливый. — Нам поручили.
— Кто поручил? — спросила она. — Покажите документы.
— У нас приказ сверху.
— Сверху? — переспросила Ольга. — С неба, что ли? Или от вашей наглости?
Она снова подняла телефон — на удивление, камера ещё работала.
— Всё снимаю. — сказала она. — Посмотрим, как ваше начальство объяснит этот "приказ".
Они переглянулись, плюнули в песок и пошли к машине.
Старый УАЗ, побитый, с чужими номерами.
Один, уже садясь, бросил:
— Долго не радуйтесь. Мы ещё вернёмся.
Когда они уехали, я стоял, держась за живот.
Ольга достала из сумки салфетку, вытирала мне лицо, приговаривая:
— Терпи. Всё заснято. Всё у нас будет.
Подошли двое местных рыбаков. Один — знакомый, Николай.
— Опять эти? — спросил он. — Уже второй случай за месяц.
— Опять, — ответила Ольга. — Но теперь видео есть.
Они вызвали скорую, привезли нас в Макаровскую больницу.
Там пахло антисептиком и дешёвым кофе. Врач, молодой парень с усталым лицом, осмотрел и сказал:
— Ничего страшного, обошлось.
Я кивнул.
— Знаете, доктор, страшное — это не синяк. Страшное — это когда закон становится шуткой.
Он вздохнул.
— А вы думаете, я не знаю?
На следующий день Ольга пошла в полицию.
Я сначала не хотел — устал, сил не было. Но она настояла:
— Если мы промолчим, завтра придут к другим.
В отделении пахло бумагой и кислым потом.
Дежурный поднял глаза, лениво спросил:
— Что у вас?
— Нападение на рыбалке, — сказала Ольга. — Всё на видео.
Он посмотрел, почесал подбородок.
— Эти в камуфляже? Из речной охраны?
— Из самозваной охраны, — уточнила она. — Без документов. С "приказом сверху".
Он хмыкнул:
— Сейчас таких много.
— А вы что, не можете их остановить?
Он пожал плечами.
— Приказ сверху не поступал.
Мы замолчали. И это молчание было хуже крика.
Позже мы узнали, кто они.
Пятеро человек, все мигранты. Сняли домик у реки, поставили шлагбаум, собирают с рыбаков «плату за доступ». Говорят, у них контракт с частной фирмой, которая вроде бы «охраняет природные ресурсы».
На деле — обычное вымогательство.
Они бьют, пугают, снимают лодочные моторы за «нарушения».
Местные молчат. Одни боятся, другие просто не верят, что что-то изменится.
Ольга не успокоилась.
Ходила по инстанциям, писала жалобы, звонила.
Её вежливо слушали, кивали, обещали «разобраться».
Один следователь, молодой, сказал ей тихо, когда я уже уходил:
— Не сдавайтесь. Видео — это серьёзно. Мы начнём проверку.
Прошла неделя.
Ольга ходила по дому, как сжатая пружина.
— Не могу успокоиться, — говорила она. — Они думают, что им всё можно.
Я сидел у окна, пил чай.
— Может, ну их, Ольга? Пусть живут своей жизнью.
Она посмотрела так, что мне стало стыдно.
— А потом они придут к нам в огород и скажут: "Приказ сверху — не копать картошку". И что тогда?
Через три недели позвонили из прокуратуры.
— Проверка началась. Видео подтверждает избиение.
Я слушал и не верил.
В тот вечер мы опять пошли к реке.
Вода была тихая, туман густой, как молоко.
Я сел на тот же стул, что тогда, забросил поплавок.
— Странно, — сказал я. — Река всё прощает.
Ольга стояла рядом, глядела на воду.
— Пусть река прощает, — ответила она. — А я не река.
И в этот момент я понял:
настоящая сила не в тех, кто получает «приказ сверху»,
а в тех, кто однажды решает — хватит.
И пусть у них УАЗ, кулаки и мнимая власть,
но у неё — правда, упорство и телефон с треснутым экраном.
И если честно, я думаю, именно это и есть наш последний берег.
Я не расист, я просто устал. Устал смотреть, как приезжие, которых когда-то принимали с хлебом и солью, теперь ведут себя так, будто мир им должен. Раньше они улыбались, кланялись, просили работу. А теперь — «у нас приказ сверху». Сверху у них, наверное, только самодовольство и уверенность, что если ты местный, значит, ты никто. И это, пожалуй, самое обидное — не синяк под глазом, не боль в ребрах, а то, что человек теряет уважение к земле, куда приехал.
Мне до сих пор в ушах стоит этот голос — ленивый, насмешливый, без капли совести: «Не умничай, дед». Как будто это и есть теперь власть — хамство, замаскированное под службу. Мы живём в стране, где порядочность превратилась в глупость, а грубость — в должностную инструкцию. Я понимаю, не все они такие, но одного такого хватает, чтобы испортить жизнь десяткам людей. Как один таракан в банке с мукой.
И вот я думаю: может, зря тогда не ударил в ответ. Не из-за мести — из-за принципа. Потому что каждый раз, когда мы отступаем, кто-то другой теряет право стоять. И если всё будет так, как сейчас, то через пару лет на каждом берегу появится свой "приказ сверху" — и своё молчание снизу. А это уже не про рыбалку, и не про реку. Это про страну, где чужие ведут себя, как дома, а свои боятся слово сказать.