Аромат только что испеченного яблочного пирога витал во всей квартире, смешиваясь с горьковатым запахом моющего средства для стекол. Алиса вытерла лоб тыльной стороной ладони, оставив на коже влажный след. Вот уже третий час она наводила блеск в двухкомнатной хрущевке, которую они с Максимом снимали уже второй год. Сегодня суббота, а значит, день большого семейного ужина. Точнее, ужина с его мамой, Галиной Ивановной.
Она подошла к плите, чтобы проверить, как тушится мясо, когда зазвонил ее собственный телефон. На экране высветилось: «Максим». Алиса улыбнулась.
— Алло, любимый, ты уже выезжаешь? Мама сказала, будет к семи.
— Я еще в офисе, завал, — послышался усталый голос. — Постараюсь к восьми. Вы без меня начинайте.
В его голосе сквозили раздражение и усталость. Алиса почувствовала знакомый укол тревоги.
— Все в порядке?
— Да нормально, — он резко ответил, но тут же смягчился. — Просто мама звонила полчаса назад. Опять чем-то расстроена.
Сердце Алисы медленно и тяжело ушло в пятки. Она посмотрела на сияющую чистоту кухни, на пирог, на кастрюли — результат ее шестичасового труда.
— Чем же на этот раз? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Да какая-то ерунда. Про кофе. Говорит, ты опять скривилась, когда она тебе его предложила. Ей кажется, что ты ее в гостях не уважаешь, чуть ли не брезгуешь. Я не вникал, Ась, ты же знаешь, у нее нервы.
Алиса закрыла глаза. Она вспомнила утренний эпизод. Галина Ивановна, приехавшая на час раньше оговоренного срока, действительно предложила ей кофе. Сварено оно было впопыхах, гуща плавала на поверхности, и Алиса, сделав всего один глоток, вежливо сказала: «Спасибо, Галочка, я потом допью». Никакой брезгливости не было и в помине. Была лишь усталость и желание не пить горькую жижу.
— Я не скривилась, — тихо сказала она. — Я просто не стала его допивать.
— Да ладно, не оправдывайся, — Максим вздохнул. — Она же старенькая, одинокая. Просто будь к ней помягче. Потерпи. Для меня.
Эти слова «потерпи для меня» она слышала уже в сотый раз. Они действовали как укол густого новокаина, притупляя обиду, но оставляя под кожей тяжелый, нерассасывающийся ком.
— Хорошо, — выдохнула она. — Я все поняла. Ждем тебя.
Она положила трубку и облокотилась о столешницу. Взгляд упал на идеально начищенную раковину. «Старенькая, одинокая». Галине Ивановне едва перевалило за пятьдесят пять, она была полна сил и энергии, которую с удивительным постоянством направляла на поиск недостатков в невестке.
Раздался звук поворачивающегося в замочной скважине ключа. Алиса вздрогнула и выпрямилась, смахнув с лица следы усталости. В прихожей послышались шаги.
— Алиса, ты где? — разнесся по квартире звонкий голос Галины Ивановны. — Что это у тебя в ванной коврик лежит не на своем месте? Споткнуться можно! Я же тебе показывала, как его правильно стелить!
Алиса глубоко вдохнула, натянув на лицо безмятежную, гостеприимную улыбку.
— Я здесь, на кухне. Иду поправлю.
Она вышла в коридор. Галина Ивановна, снимая пальто, критически оглядывала прихожую. Ее взгляд, острый и цепкий, выискивал малейшую пылинку.
— Пирог пахнет пригорелым, — заявила она, не глядя на Алису. — Надо было температуру меньше делать. Опыта, конечно, маловато.
— Спасибо, что предупредила, — Алиса подошла и помогла свекрови повесить пальто в шкаф. — Я проверю. Мясо почти готово, салат уже сделала. Максим задерживается на работе.
— На работе, — фыркнула Галина Ивановна, проходя на кухню и с одобрением окидывая взглядом ее блестящие поверхности. — Мой сын день и ночь пашет, чтобы вам крышу над головой было не жалко. А тут ему и дома покоя не дают.
Алиса промолчала, подойдя к духовке. Пирог был идеального золотисто-коричневого цвета. Ни о какой пригарке и речи не шло. Она понимала, что это лишь первая мелкая уколка, разминка перед основным боем. Главное представление было еще впереди, когда за столом сядут они втроем, и Галина Ивановна начнет свою коронную пьесу под названием «Вот я в твои годы».
Стол был накрыт безупречно. Пирог, нарезанный ровными треугольниками, издавал соблазнительный аромат. Салат «Цезарь» — тот самый, который хвалил Максим, — хрустел свежими листьями. Тушеная говядина в сливочном соусе выглядела так аппетитно, что у Алисы на мгновение защемило под ложечкой от гордости. Она расставляла последние тарелки, когда в дверь наконец-то позвонили.
Максим вошел с поникшим видом, на лице — маска усталости. Он бросил портфель на стул в прихожей и, не глядя на Алису, прошел мыть руки.
— Сыночек, наконец-то! — Галина Ивановна встретила его у ванной, как будто он вернулся из долгого и опасного путешествия. — Голодный, наверное, как волк! Я уже думала, ты сегодня ночевать в офисе останешься.
— Все нормально, мам, — буркнул он, появляясь на кухне. Его взгляд скользнул по столу, но не задержался на нем. — Привет, Ась.
— Привет, — тихо ответила она, желая, чтобы он хоть что-то заметил. Хоть один признак ее труда.
Они сели за стол. Первые несколько минут прошли в относительном спокойствии под звуки вилок и ножей. Галина Ивановна ела с преувеличенным удовольствием, громко хваля каждое блюдо, но адресуя эти похвалы исключительно сыну.
— Максим, ты попробуй этот пирог, просто объедение! Какая тонкая корочка! — говорила она, словно Алисы на кухне не существовало вовсе.
Максим молча кивал, поглощая еду с механической скоростью. Алиса сидела, отодвигая еду по тарелке. Ком в горле, появившийся после телефонного разговора, не желал рассасываться.
Заговорила Галина Ивановна, как всегда, неожиданно, положив нож и вилку с изящным видом человека, готовящегося произнести важную речь.
— Вот, сижу я и думаю, — начала она, обращаясь к Максиму, но глядя на Алису. — Как все-таки время изменилось. И люди вместе с ним.
Максим вздохнул, предчувствуя недоброе. Алиса замерла.
— Вот я, например, в свои годы, — свекровь сделала паузу, давая всем осознать ее молодость и энергию, — я и на заводе успевала, и дом — полная чаша! Пять соток огорода своими руками вскапывала! И ужин на столе к приходу мужа всегда был горячий, и рубашки наглажены. А твой отец, бывало, с работы — а у меня уже и борщ на плите, и пироги с капустой. И не в магазине замороженные, а свои, с душой.
Она обвела взглядом кухню, сияющую чистотой, но словно бы не увидев ее.
— А сейчас мода пошла какая-то... на маникюры эти, на шопинг. Сидят целый день в этих телефонах, в инстаграммах. А вечером — устала, голова болит, готовить не могу. Полуфабрикаты. А про хозяйство и говорить нечего. Коврик в ванной не так лежит, пыль на телевизоре. Это же мелочи, кажется! А из мелочей и состоит семейная жизнь, сынок.
Алиса чувствовала, как по ее щекам разливается жар. Она смотрела на Максима, умоляя его взглядом вступиться, сказать что-нибудь. Но он упорно ковырял вилкой в салате, его лицо было каменным.
— Мам, не надо, — тихо произнесла она, не в силах больше молчать.
— Что «не надо», милая? — Галина Ивановна повернулась к ней, изобразив на лице искреннее недоумение. — Я же не тебя имею в виду! Я вообще про тенденции говорю, про современную молодежь. Или ты себя к ней причисляешь?
— Я целый день готовила этот ужин, — голос Алисы дрогнул, выдавая ее отчаянную попытку сдержаться. — И убралась во всей квартире. И коврик... он лежал криво, потому что я его только что постирала и постелила мокрым. Он просто высох не так.
— Ну вот, опять она все наоборот понимает! — свекровь с театральным вздохом развела руками, обращаясь к Максиму. — Я делюсь жизненным опытом, а она видит в этом упрек! Какая обидчивость, просто беда. Нервы, наверное. Тебе бы, Алиса, попить чего-нибудь успокоительного. Для домашнего климата полезно.
Максим отпил из стакана воды и поставил его со стуком.
— Хватит, — сказал он глухо. — Давайте просто поедим спокойно.
Но спокойствия уже не было. Воздух на кухне стал густым и тяжелым, как сироп. Алиса отодвинула тарелку. Еда, в которую она вложила столько сил, казалась ей теперь безвкусной и противной. Она смотрела на мужа, который не смог защитить ее, который предпочел заткнуть обеим рот, вместо того чтобы разобраться. И на его мать, которая с победоносным видом доедала пирог, бросив первую, но такую меткую пулю. Алиса поняла — это только начало. И если она не найдет способ защититься, эти пули скоро пробьют ее насквозь.
После ужина в квартире повисла тягостная, невысказанная пауза. Максим, словно спасаясь от наэлектризованной атмосферы, тут же удалился в зал, уткнувшись в экран ноутбука под предлогом недоделанной работы. Галина Ивановна, напротив, казалась помолодевшей и пребывала в прекрасном расположении духа. Она настойчиво отстранила Алису от мытья посуды.
— Иди, отдохни, дорогая, — сказала она с сладковатой улыбкой, в которой читалось торжество. — Я сама все вымою. Вижу, ты и правда очень устала. Нервы шалят.
Алиса не стала спорить. Ей физически не хватало воздуха. Она молча вышла из кухни и прошла в спальню, притворив за собой дверь. Комната поглотила ее тишиной, и только тут она позволила себе расслабить сжатые челюсти и вытереть предательски навернувшуюся слезу. Она слышала, как на кухне звенит посуда, и этот обыденный звук казался ей сейчас самым страшным признаком поражения.
Спустя минут двадцать, придя в себя, Алиса решила принять душ. Снять с себя липкий налет этого вечера. Она собрала полотенце и халат и направилась в ванную. Проходя по коридору, она заметла, что дверь в гостевую комнату, где обычно оставалась Галина Ивановна, была приоткрыта, а из-за нее доносился приглушенный, но оживленный голос свекрови. Она звонила кому-то по телефону.
Алиса уже было прошла мимо, но вдруг замерла, услышав собственное имя. Ее сердце заколотилось с новой силой. Она бесшумно прижалась к стене в темном коридоре, превратившись в слух. Голос Галины Ивановны был не таким, каким он звучал за столом — не слащавым и не жалующимся. Он был низким, насыщенным ядовитым удовольствием и презрением.
— Да, Людочка, представляешь? Сидят тут, как мыши, язык в рот не возьмут. А я ему так, между делом, все и выложила. Насчет маникюров, насчет шопинга. Он все впитал, как губка.
Пауза. Видимо, та самая Людочка что-то говорила на другом конце провода.
— А невестка? — Галина Ивановна фыркнула. — А что невестка? Она же тряпка безмолвная. Поплачет в подушку, и все. Максим на нее и так уже косо смотрит. После сегодняшнего вечера — тем более.
Алиса сжала край полотенца так, что костяшки пальцев побелели. Она хотела уйти, не слышать больше ничего, но ноги будто вросли в пол.
— А главная-то проблема не в этом, Людок, — голос свекрови понизился до доверительного, зловещего шепота. — Проблема в том, что она ему детей родить не может. Бесплодная, понимаешь?
От этих слов у Алисы перехватило дыхание. В висках застучало. Они с Максимом не разговаривали вслух о детях, откладывая этот вопрос на потом, на «когда встанем на ноги». Но она и представить не могла, что свекровь вслух, с какой-то подругой, вынесет такой вердикт.
— Да-да, я так и думаю! — продолжала Галина Ивановна, не подозревая, что ее слушают. — Здоровая баба, а детей нет. Это же неспроста. Я так и знала, что мой Максим подцепил бракованную. Красивая, да пустая. Кукла. Смотрю я на нее, и плакать хочется: наш род, такой работящий, такой крепкий, на ней и угаснет. Она же ему даже наследника нормального не даст!
Слово «бракованная» прозвучало как пощечина. Алиса отшатнулась от стены, по телу пробежала дрожь. Она больше не могла этого слушать. Она бесшумно, на цыпочках, проскочила в ванную и заперла за собой дверь. Опершись о раковину, она подняла голову и увидела в зеркале свое бледное, искаженное болью и гневом лицо. Слезы текли по нему ручьями, но она даже не всхлипывала, вся уйдя в немое, оглушающее отчаяние.
Она вспомнила все: и уколы за столом, и молчание мужа, и этот вотихтовый, полный ненависти шепот за стеной. И эти слова. «Бракованная». «Пустая». «Род угаснет».
И в этот момент, сквозь слезы и унижение, в ней что-то щелкнуто. Что-то твердое и холодное, как сталь. Жалость к себе сменилась яростным, ослепляющим желанием... справедливости? Нет, мести. Она больше не будет этой тряпкой. Она не позволит унижать себя и ставить на ней крест, как на женщине.
Она резко вытерла лицо полотенцем. Дрожь в руках прошла, сменившись странным, леденящим спокойствием. Она посмотрела на свой смартфон, лежащий на полочке. Обычный серый прямоугольник. Идеальное оружие.
Она больше не будет просто слушать. В следующий раз она будет записывать.
Прошла неделя. Семь дней внешнего спокойствия и внутренней ледяной бури. Алиса больше не плакала. Слезы закончились в ту ночь, в ванной. Теперь ею двигало холодное, безошибочное чувство цели. Она стала наблюдать за свекровью, как ученый за подопытным кроликом, выявляя закономерности ее поведения.
Она заметила, что после любого, даже самого незначительного конфликта, Галина Ивановна удалялась в гостевую комнату, чтобы «прилечь», а на деле — чтобы позвонить своей подруге Людмиле или, что было важнее, сыну. Она всегда ждала, когда Алиса будет занята на кухне или в дальней комнате, и говорила вполголоса, но с полной уверенностью, что ее не слышат.
Именно эту уверенность Алиса и решила использовать.
В пятницу вечером Галина Ивановна, как обычно, приехала к ним. На этот раз Алиса не стала готовить сложных блюд. Это вызвало первую волну недовольства.
— Что-то скромно сегодня на столе, — покрутила носом свекровь, разглядывая запеченную курицу и салат. — Максиму после работы нужно полноценное горячее питание, а не перекус.
— Я сегодня немного устала, — ровно ответила Алиса, не вступая в спор. — Думала, курицы хватит.
— Ну, раз устала... — многозначительно протянула Галина Ивановна и села за стол.
Ужин прошел натянуто, но без открытых скандалов. Максим, как всегда, молча поглощал еду, погруженный в свои мысли. Алиса ловила его взгляд, пытаясь найти хоть каплю поддержки, но он упорно смотрел в тарелку.
Когда они заканчивали ужинать, Алиса встала первая.
— Я пойду, полежу немного, — сказала она, изображая легкую усталость. — Голова немного кружится.
— Конечно, иди, — тут же отозвалась Галина Ивановна, и Алиса уловила в ее голосе нотки злорадства. — Мы с Максимом тут сами справимся.
Алиса кивнула и вышла из кухни. Но она направилась не в спальню, а в гостиную. Ее план был прост и дерзок. Она заранее активировала на своем телефоне диктофон. Теперь, пока свекровь была на кухне с Максимом, ей нужно было незаметно оставить телефон в ее комнате.
Сердце колотилось. Она приоткрыла дверь в гостевую комнату. Внутри было темно и тихо. Быстрым, бесшумным движением она положила телефон экраном вниз на тумбочку, между книгой и ночной лампой. Он был практически невидим. Проверив, что запись идет, она так же тихо вышла и прикрыла дверь.
Теперь оставалось только ждать. Она прошла в спальню, прилегла на кровать, не раздеваясь, и уставилась в потолок. Каждая секунда тянулась мучительно долго. Она слышала, как на кухне звенит посуда, как негромко разговаривают Максим и его мать. Потом шаги. Максим прошел в зал, включил телевизор.
И вот — решающий момент. Шаги Галины Ивановны. Они приблизились к гостевой комнате. Скрипнула дверь. Щелчок выключателя. И наступила тишина.
Алиса замерла, вслушиваясь в каждый шорох. Прошло пять минут. Десять. И вдруг, сквозь стену, до нее донесся приглушенный, но отчетливый голос. Галина Ивановна звонила Максиму.
Алиса медленно поднялась с кровати и прильнула к стене, стараясь не пропустить ни слова.
— Алло, сынок? Да, я в комнате. Слушай, мне просто не с кем поделиться...
Пауза.
— Да все она, Алиса! Я просто не знаю, что с ней делать. Совсем обнаглела. Сегодня, видела, даже ужин нормальный приготовить не смогла, сослалась на усталость. А ты посмотри на нее — целый день дома сидит, какие у нее могут быть дела?
Еще пауза. Голос свекрови становился все язвительнее и громче.
— Нет, я понимаю, ты устал, тебе некогда. Но ты должен видеть, Максим, она же тебя на пальце вертит! Прикидывается этакой несчастной овечкой, а сама, я уверена, только и ждет, как бы тебя поудобнее обуть. Она же тебя ни в грош не ставит!
Алиса сжала кулаки. Она представляла, как в это самое время ее телефон лежит на тумбочке и аккуратно записывает каждое слово, каждый ядовитый звук.
— Она же просто тупая, Максим! — голос Галины Ивановны сорвался на крик, правда, приглушенный стенами. — Ни ума, ни такта! Я смотрю на нее и не понимаю, что ты в ней нашел? Красивая? Так это ненадолго. А внутри — пустота. Она же вымотала мне все нервы! Я жить с ней под одной крышей не могу! Ты слышишь?
Длинная пауза. Видимо, Максим что-то говорил, пытался успокоить.
— Нет! — почти взвизгнула Галина Ивановна. — Ты должен сделать выбор! Или она, или я! Ты ее выгонишь, слышишь? Пусть идет к своей мамочке, если не может быть нормальной женой! Найди себе женщину, а не эту... эту неудачницу!
Последнее слово прозвучало как приговор.
Алиса больше не слушала. Она медленно отодвинулась от стены. На ее лице не было ни злости, ни обиды. Только холодная, безразличная решимость. Она дождалась, когда свекровь закончит разговор и выйдет из комнаты, чтобы попить чаю. Потом, убедившись, что в коридоре никого нет, она как тень скользнула в гостевую, забрала свой телефон и так же бесшумно вернулась в спальню.
Она остановила запись. На экране красовалась цифра — 12 минут 34 секунды. Двенадцать минут чистого, концентрированного яда. Первое доказательство было у нее в руках.
Той ночью Алиса не спала. Лежа рядом с храпящим Максимом, она в наушниках раз за разом прокручивала запись. Каждое слово, каждый ядовитый выпад отпечатывались в ее сознании. Сначала она плакала от обиды. Потом стискивала зубы от злости. А под утро в ней осталась лишь холодная, кристальная ясность.
Она скачала файл на свой ноутбук и создала отдельную папку, назвав ее «Архив». Потом переслала копию в защищенное облако. Эти двенадцать минут стали ее щитом и мечом. Но одного доказательства было мало. Ей нужна была не одна вспышка гнева, а система, неоспоримая доказательная база, которая не оставит Максиму ни шанса усомниться.
Следующие две недели стали для Алисы игрой в кошки-мышки. Она превратилась в тень, в молчаливого режиссера, направляющего действия главной актрисы — Галины Ивановны. Она научилась провоцировать свекровь на откровения с хирургической точностью. Небольшая просьба помочь с выбором подарка Максиму на предстоящий день рождение вызывала тираду о том, что Алиса «ничего не знает о вкусах своего мужа». Замечание о том, что Галина Ивановна слишком часто стирает ее вещи, выливалось в монолог о неблагодарности и неумении вести хозяйство.
И каждый раз, когда назревал конфликт, Алиса отступала под разумным предлогом — «нужно срочно позвонить по работе», «вспомнила, что не выключила духовку» — и оставляла свой телефон в зоне досягаемости микрофона. Она собирала свою коллекцию, как филателист редкие марки. Вот запись, где Галина Ивановна обсуждает с подругой ее, Алисы, «плохую наследственность». Вот еще одна, где она напрямую требует у Максима «проверить, не тратит ли она его деньги на своих любовников». И самая горькая — где свекровь, рыдая, упрекает сына в том, что он «погубил свою жизнь, связавшись с этой безродной».
В это время Галина Ивановна, чувствуя полную безнаказанность, лишь наглела. Ее упреки стали прямее, наглее. Она начала распоряжаться в их доме как в своем, переставляя вещи, заглядывая в шкафы.
Как-то раз, за завтраком, она завела разговор о их финансовых тратах.
— Максим, я тут посмотрела, вы за свет в прошлом месяце сколько отдали? — сказала она, намазывая масло на хлеб. — Это же грабеж! Надо было лампочки везде энергосберегающие поставить. Но кому я говорю? — Она бросила многозначительный взгляд на Алису. — Здесь, я смотрю, только на красоту деньги тратить умеют. Очередной крем за три тысячи.
Максим, привыкший к такому тону, лишь вздохнул.
— Мам, не начинай. Это ее деньги.
— Какая разница, чьи? — вспыхнула свекровь. — Это общий бюджет семьи! А она его разбазаривает! Ты хоть посмотри, сколько она заказывает! Коробки почти каждый день. И все это — твоим трудом, сынок!
Алиса молча смотрела на мужа. Он кушал свою кашу, избегая ее взгляда. В его покорной спине, в его молчании она читала предательство. Он не защищал ее. Он позволял его матери травить ее, как дикого зверя в загоне.
В тот вечер, оставшись наедине, она попыталась заговорить.
— Максим, ты же слышал, что твоя мама говорит? Про кремы, про мои траты. Это же неправда.
Он отгородился от нее экраном ноутбука.
— Алиса, отстань, я устал. Мама просто беспокоится о нас. Она желает нам добра. Не надо все драматизировать.
— Драматизировать? — ее голос дрогнул. — Она меня в своем телефонном разговоре «бракованной» назвала! Ты это тоже называешь «беспокойством»?
Максим резко захлопнул крышку ноутбука.
— Хватит! — его голос прозвучал резко и устало. — Хватит этих фантазий! Какие телефонные разговоры? Ты уже везде заговоры видишь! Мама одинокая женщина, у нее характер сложный. Просто будь умнее, не обращай внимания. Или ты не можешь ради нашего спокойствия потерпеть?
В тот момент Алиса все поняла. Окончательно и бесповоротно. Ее муж не просто не хотел видеть правду. Он отказывался от нее. Ему было удобнее считать ее истеричкой, чем признать, что его мать — злобная, манипулирующая женщина.
Она не сказала больше ни слова. Она просто развернулась и вышла из комнаты. Ее рука инстинктивно потянулась к телефону в кармане, нащупав холодный корпус.
Она не покажет ему записи сейчас. Не сейчас, когда он настроен против нее. Она будет ждать. Ждать подходящего момента, когда он не сможет отвернуться. Когда правда врежется в него с такой силой, что снесет все его баррикады из оправданий и иллюзий.
Ее терпение лопнуло. Но ее решимость окрепла, закалилась, как сталь. Она была готова.
Три недели спустя Галина Ивановна объявила по телефону торжествующим голосом:
— Максим, сынок, предупреждаю, к вам в субботу тетя Люда приедет. Соскучилась по племяннику. Да и мне помощь по хозяйству не помешает, раз уж тут одна тащу все на себе.
Алиса, стоя рядом, слышала этот разговор. Тетя Люда — та самая подруга, с которой свекровь обсуждала ее «бесплодие». Теперь они будут вдвоем. Сердце Алисы не дрогнуло, лишь холодная волна решимости накатила на нее. Идеальный момент. Публика собрана.
Суббота началась с грохота. Галина Ивановна и Людмила, дородная женщина с колючим взглядом, ввалились в квартиру, как ураган. С порога понеслось:
— Ой, а коврик у вас тут опять сбился! Неужели нельзя нормально постелить? — крикнула Людмила, даже не поздоровавшись.
— Людочка, не обращай внимания, тут у нас своя специфика, — с мученическим видом ответила Галина Ивановна.
Алиса молча наблюдала, как они проходят на кухню, как хозяйничают, громко переговариваясь, переставляя банки в шкафчиках. Она была спокойна. Ее телефон лежал в кармане домашних брюк. Он был заряжен, и в его памяти хранилась целая коллекция их «шедевров».
Максим, пытаясь сохранить нейтралитет, засел за компьютер в зале, но напряжение витало в воздухе, густое и липкое.
Обед проходил в том же духе. Две женщины, словно два солиста в ядовитом дуэте, обсуждали, как «нынешние молодые разленились», как «не ценят мужнин труд», и как «в наше время жены были настоящими хозяйками».
— Вот я своего Николая на ноги поднимала, — грузно вздохнула Людмила, заедая котлету соленым огурцом. — Он с ночной смены, а у меня уже и щи на плите, и портянки постираны. А сейчас что? Полуфабрикаты да пиццы. Мужчине силы где брать?
— А я что говорю? — подхватила Галина Ивановна, бросая взгляд на Алису. — Моему Максиму хоть бы один раз суп настоящий, на косточке, сварили. А не эти пакетики с химией.
Алиса молчала, доедая свою порцию. Она чувствовала, как Максим напряженно молчит рядом.
— И вообще, — Людмила отпила компот и смачно причмокнула, — я смотрю, деток-то у вас все нет. А мужик без продолжения рода — как дерево без корней. Он и стараться-то без этого не будет. В наше время таких жен, которые рожать не хотят, палкой били, чтоб не ленились!
Это была последняя капля. Та самая «палка». Максим резко поднял голову, его лицо покраснело.
— Тетя Люда, это уже перебор! — рявкнул он.
— Что перебор? Правда глаза колет? — взвизгнула Галина Ивановна, вставая. — Она тебя в кольцо обвела, сынок! Ни детей, ни уюта! Одна видимость! Ты под каблуком у этой мямли!
— Да замолчите вы! — закричал Максим, вставая. Его голос дрожал от ярости и бессилия.
В этот момент встала Алиса.
Все замерли. Она поднялась медленно, спокойно. На ее лице не было ни страха, ни злости. Только ледяное, абсолютное спокойствие. Она вынула из кармана телефон. Ее пальцы не дрожали.
— Галина Ивановна, — ее голос прозвучал тихо, но четко, разрезая гнетущую тишину. — Вы хотели, чтобы ваш сын услышал правду? Настоящую правду? Не ваши сказки, а то, что вы на самом деле о нем, обо мне и о наших с ним отношениях думаете.
Она посмотрела прямо на свекровь. Та замерла с открытым ртом, в ее глазах мелькнуло неподдельное недоумение, быстро сменившееся паникой.
— Что ты несешь? Какая правда? — попыталась взять себя в руки Галина Ивановна, но голос ее предательски дрогнул.
— Сейчас он ее услышит, — Алиса положила палец на экран телефона. — Вся. От первого до последнего слова.
Наступила мертвая тишина. Была слышна лишь частая, нервная сипение Галины Ивановны. Людмила застыла с открытым ртом, ее наглое выражение лица сменилось растерянностью. Максим стоял, опершись руками о стол, его взгляд метался от бледного лица матери к спокойному лицу жены.
Алиса не спеша нашла нужный файл. Ее палец замер над экраном.
— Выключи эту ерунду! — прошипела Галина Ивановна, делая шаг вперед, но Людмила инстинктивно схватила ее за руку, чувствуя недоброе.
— Нет, пусть включает, — неожиданно тихо сказал Максим. Его голос был хриплым, но твердым. — Я хочу услышать эту «правду».
Алиса встретилась с ним взглядом и медленно кивнула. Она нажала кнопку «воспроизвести».
Сначала в динамике раздались лишь помехи, шуршание. Потом — абсолютно узнаваемый, звонкий голос Галины Ивановны, но не тот, что звучал за столом, а другой — насыщенный злобой и презрением.
— «Да, Людочка, представляешь? Сидят тут, как мыши... А я ему так, между делом, все и выложила. Насчет маникюров, насчет шопинга. Он все впитал, как губка... А невестка? А что невестка? Она же тряпка безмолвная. Поплачет в подушку, и все».
Лицо Галины Ивановны побелело, как мел. Она судорожно сглотнула.
— Это подстава! — выкрикнула она, но ее голос дрожал. — Это она смонтировала!
— Тише, — резко оборвал ее Максим, не отрывая взгляда от телефона.
Запись продолжалась. Вот голос свекрови, ядовитый и доверительный, произносит то самое, самое страшное:
— «А главная-то проблема... Проблема в том, что она ему детей родить не может. Бесплодная, понимаешь?.. Я так и знала, что мой Максим подцепил бракованную. Красивая, да пустая. Кукла... Смотрю я на нее, и плакать хочется: наш род... на ней и угаснет!»
Максим ахнул, словно получил удар в грудь. Он отшатнулся от стола, его глаза расширились от шока и неверия. Он смотрел на мать, а та отводила взгляд, ее руки тряслись.
— Мама... — это было не слово, а стон. — Это... это ты?
Но самый сокрушительный удар был еще впереди. На записи раздавался его собственный голос, приглушенный, из телефонной трубки, а в ответ — срывной, истеричный крик его матери:
— «Она же просто тупая, Максим! Ни ума, ни такта!.. Она же вымотала мне все нервы! Я жить с ней под одной крышей не могу! Ты слышишь?.. Нет! Ты должен сделать выбор! Или она, или я! Ты ее выгонишь, слышишь?.. Найди себе женщину, а не эту... эту неудачницу!»
Последнее слово прозвучало на зловещей ноте, и Алиса остановила запись.
В наступившей тишине было слышно, как за окном проехала машина. Казалось, время остановилось.
Максим медленно, очень медленно повернулся к матери. Его лицо было искажено такой болью и гневом, что Галина Ивановна инстинктивно отпрянула, наткнувшись на стул.
— Неудачница? — его голос был тихим и страшным. — Бракованная? Ты... ты о моей жене... так говорила? Требовала, чтобы я ее ВЫГНАЛ?
— Сынок, я... — Галина Ивановна пыталась что-то сказать, но слова застревали у нее в горле. Она была прижата к стене доказательствами, как преступник. Все ее наигранное благородство, вся маска заботливой матери разлетелась в прах. — Это не так... ты не так понял... Я просто за тебя беспокоилась...
— Молчи! — закричал он так, что задрожали стекла в серванте. — Просто ЗАМОЛЧИ! Всю нашу семейную жизнь ты травила Алису, а я... я верил тебе! Я заставлял ее «потерпеть»! Я считал ее истеричкой! А ты... ты...
Он не смог договорить. Он схватился за голову, словно не в силах вынести тяжести открывшейся ему правды. Он видел, как его мать, его родной человек, на самом деле относится к женщине, которую он любил. Он видел весь этот яд, всю эту ложь.
Людмила, опомнившись, пыталась вступиться.
— Максим, успокойся, мать она все-таки! Она желала тебе только добра!
Но он даже не взглянул на нее. Его взгляд был прикован к Алисе. В его глазах читалось столько стыда, боли и раскаяния, что у нее снова сжалось сердце. Но на этот раз — не от жалости к себе, а от чего-то другого. От понимания, что ее муж, наконец, прозрел.
Галина Ивановна, видя полный крах, без сил опустилась на стул и разрыдалась. Но это были не слезы раскаяния. Это были слезы ярости от того, что ее поймали, что ее игра закончилась таким сокрушительным провалом.
Истеричные рыдания Галины Ивановны разрывали тишину. Она не пыталась больше ничего отрицать, ее тело содрогалось от судорожных всхлипов, но в этих слезах не было ни капли искреннего раскаяния. Это были слезы униженной гордыни, слезы ребенка, у которого отняли любимую игрушку — власть и контроль.
Людмила, окончательно растеряв свою воинственность, суетливо хлопотала вокруг подруги, бормоча что-то утешительное, но бросая на Максима испуганные взгляды. Алиса стояла неподвижно, все еще сжимая в руке телефон — тот самый, что перевернул все с ног на голову.
Максим медленно подошел к ней. Его лицо было серым, глаза потухшими. Он выглядел так, будто за эти несколько минут прожил десять лет.
— Алиса... — его голос сорвался, он сглотнул ком в горле. — Прости меня. Я был слеп. Глупец. Я не видел... не хотел видеть.
Он не пытался обнять ее. Он просто стоял перед ней, сломленный и жалкий, и это зрелище было красноречивее любых слов.
Алиса смотрела на него. Вся обида, вся боль, все ночи, проплаканные в подушку, поднялись комом в горле. Она кивнула, не в силах пока вымолвить ни слова.
— Мама, — Максим повернулся к Галине Ивановне, и в его голосе впервые прозвучала не детская покорность, а твердая, взрослая решимость. — Ты сейчас же соберешь свои вещи. Людмила, отвезите ее к себе. Мне нужно время. Нам нужно время. Чтобы все это... осознать.
— Сыночек, как ты можешь? — всхлипнула Галина Ивановна, поднимая заплаканное лицо. — Я же твоя мать! Я тебя растила, я...
— И именно поэтому я не говорю тебе всего, что думаю сейчас, — холодно перебил он. — Уходи. Пожалуйста.
Больше он на нее не смотрел. Он прошел в зал и опустился на диван, уронив голову на руки. Его широкая спина, всегда казавшаяся Алисе такой надежной, теперь выглядела беззащитной.
Людмила, поджав губы, начала судорожно сгребать вещи Галины Ивановны в сумку. Та больше не сопротивлялась. Унижение и шок парализовали ее. Через пятнадцать минут они ушли, хлопнув дверью. В квартире наконец воцарилась тишина. Настоящая, оглушающая.
Алиса молча подошла к столу и начала убирать посуду. Механические движения помогали прийти в себя. Звон тарелок, стук приборов — привычные бытовые звуки возвращали ее к реальности.
Она чувствовала его взгляд на своей спине.
— Что мы будем делать теперь? — тихо спросил Максим из гостиной.
Алиса поставила последнюю тарелку в раковину, вытерла руки и медленно повернулась к нему.
— Я не знаю, что будем делать «мы», — сказала она четко. Ее голос был ровным, но в нем не было ни злости, ни упрека. Только усталость. — Я знаю, что буду делать я.
Она сделала паузу, глядя прямо на него.
— Простить я тебя, наверное, смогу. Ты стал заложником ситуации, которую сама же и создала твоя мать. Ты доверял ей. Это понятно.
Она подошла ближе.
— Но забыть то, что произошло, я не смогу никогда. Не смогу забыть твое молчание, когда она оскорбляла меня. Твои упреки в моей «обидчивости». Твое нежелание защитить меня. Ты заставил меня чувствовать себя одинокой и преданной в собственном доме.
Максим молчал, не в силах поднять на нее глаза.
— Поэтому мое условие теперь одно, — продолжала Алиса. — И оно не обсуждается. Твоя мать в нашем доме больше не появится. Никогда. Ни на час, ни на пять минут. Это мое личное пространство, и я имею право чувствовать себя в нем в безопасности. Я нахожусь здесь по праву, потому что я твоя жена, а не «бракованная» вещь, которую можно выбросить по прихоти свекрови.
Он наконец посмотрел на нее. В его глазах была боль, но также и понимание.
— Я... я понимаю, — прошептал он. — Я не имею права тебя в этом упрекнуть.
— Это не значит, что ты не должен с ней общаться, — сказала Алиса. — Это твоя мать. Но это общение будет происходить за пределами нашего дома. На нейтральной территории. Или у нее. Я не могу и не хочу контролировать это. Но сюда ей дорога закрыта. Навсегда.
Она ждала его возражений, сомнений, попыток договориться. Но их не последовало. Он просто кивнул, снова опустив голову.
— Хорошо, — сказал он. — Так и будет.
Он поднялся с дивана и неуверенно сделал шаг к ней.
— А мы? — в его голосе снова зазвучала мольба. — Мы сможем это пережить?
Алиса вздохнула. Она посмотрела на этого человека, которого все еще любила, сквозь толщу всей той боли, что легла между ними.
— Не знаю, Максим, — ответи она честно. — Я не знаю. Потому что нам предстоит очень долгий и трудный разговор. О доверии. О границах. О том, что такое семья на самом деле. И о том, готов ли ты быть моим мужем, а не только послушным сыном.
Она повернулась и пошла в спальню, оставив его одного с его мыслями и с той горькой правдой, что наконец прозвучала вслух. Битва была выиграна. Но война за их брак только начиналась. И исход ее был пока неизвестен никому.