— Что значит — продал? — голос Ольги стал тонким, почти звенящим, и она инстинктивно прижала трубку к уху плотнее, словно боясь, что ослышалась. — Дима, какую дачу ты продал?
На том конце провода раздался тяжелый вздох. Брат явно был недоволен этим разговором.
— Оль, ну какую? У нас что, десять дач? Родительскую, конечно. А что, она нам нужна? Гнилушка эта. Только деньги на налоги тянет.
Ольга молча опустилась на стул в своей небольшой, залитой утренним солнцем кухне. Ноги вдруг стали ватными. Продал. Простое, короткое слово, которое в один миг разрушило целый мир, состоявший из запаха яблоневого цвета, скрипа старых половиц и маминого голоса, зовущего пить чай на веранде.
— Ты… ты не мог, — прошептала она, обращаясь скорее к себе, чем к брату. — Ты не имел права. Она наша общая. Пополам.
— Да ладно тебе, Оль, — в голосе Дмитрия зазвучали нетерпеливые, деловые нотки, которые она так не любила. — Какая общая? Она на меня была оформлена. Помнишь, когда отец болел, он сам дарственную подписал? Чтобы потом с бумажками не возиться. Ты же сама тогда согласилась.
Она действительно согласилась. Пять лет назад, когда отец уже плохо ходил и с трудом говорил, Дима приехал с нотариусом. «Оль, так проще будет, — убеждал он ее тогда на кухне, пока отец дремал в своей комнате. — Оформим на меня, чтобы потом, когда… ну… чтобы тебе не бегать по инстанциям. Ты же знаешь, я в этом лучше разбираюсь. А по факту все наше, общее. Что ты, сестренка, не веришь мне?»
И она поверила. Как не верить родному брату, с которым они вместе росли, прятали друг от друга синяки и делили последнюю конфету? Она тогда просто кивнула, уставшая от больниц, лекарств и страха за отца. Ей было не до юридических тонкостей.
— Но это была формальность, Дима! — ее голос окреп, наливаясь холодной яростью. — Мы договаривались! Это память о родителях! Там же… там все их вещи, фотографии…
— Ой, да ладно тебе про память, — отмахнулся он. — Свалка старья, а не память. Все вывезли на помойку. Покупателям нужен был пустой участок. Светка моя давно говорила, что этот неликвидный актив надо сбывать. Вот и подвернулся хороший вариант. Деньги нужны, сыну на учебу в Англии откладываем. Ты же знаешь, какие сейчас цены.
Светка. Жена брата. Аккуратная, всегда одетая с иголочки блондинка с цепким взглядом и калькулятором вместо сердца. Ольга представила, как Светлана своими тонкими пальцами с идеальным маникюром перебирает их старые, выцветшие фотографии, а потом брезгливо бросает в мусорный мешок. От этой картины к горлу подкатила тошнота.
— Выбросили? — переспросила она безжизненно.
— Ну а куда их? Оль, слушай, у меня встреча сейчас. Давай потом созвонимся. Не делай из мухи слона. Деньги уже в деле. Все, пока.
В трубке запищали короткие гудки. Ольга так и сидела с телефоном в руке, глядя в одну точку. Солнечный луч полз по стене, высвечивая мелкие пылинки, кружащиеся в воздухе. Ей казалось, что это не пылинки, а пепел от сгоревшего прошлого. Ее прошлого.
Она не плакала. Слезы где-то застряли внутри, превратившись в твердый, ледяной ком. Предательство было таким оглушительным и будничным, что сознание отказывалось его принимать. Брат, ее Дима, с которым они в детстве строили шалаш из старых одеял на этой самой даче, только что сообщил, что продал их общее детство, их воспоминания, а вещи родителей просто выбросил. И все это ради учебы племянника в Англии. Словно на одной чаше весов был престижный колледж, а на другой — старый дом, пахнущий деревом и мамиными духами, и первая чаша с легкостью перевесила.
Ольга была не сентиментальным человеком. Она работала в архиве, целыми днями перебирая старые документы, и знала цену прошлому. Но для нее прошлое было не просто набором фактов и дат. Это были живые истории, судьбы, эмоции, запечатанные в пожелтевшей бумаге. А дача была ее личным архивом, самым ценным фондом.
Она встала, подошла к окну. Во дворе дети играли в мяч. Обычная жизнь текла своим чередом, и никому не было дела до того, что внутри нее только что обрушилась целая вселенная.
«Готовься к суду», — прошептала она в пустоту, и сама удивилась твердости своего голоса. Это была не угроза, брошенная в сердцах. Это было решение.
Юрист, к которому она обратилась по рекомендации коллеги, был невысоким мужчиной средних лет с уставшими глазами и аккуратно завязанным галстуком. Он внимательно выслушал ее, делая пометки в блокноте.
— Ольга Игоревна, ситуация сложная, — сказал он, когда она закончила. — С юридической точки зрения, если дарственная была оформлена на вашего брата, он является единственным собственником. И как собственник, он имел полное право распоряжаться имуществом по своему усмотрению. Продавать, дарить, хоть сжечь.
— Но у нас был устный договор! — воскликнула Ольга. — Он обещал! Я свидетель!
Юрист сочувственно покачал головой.
— Устный договор, к сожалению, к делу не пришьешь. В суде нужны доказательства. Документы. Свидетели, которые присутствовали при вашем разговоре и могут подтвердить, что имело место введение в заблуждение. Таких свидетелей у вас нет.
— Но отец… Он был болен. Может, он не понимал, что подписывает?
— Это нужно доказывать. Посмертная психолого-психиатрическая экспертиза. Очень сложная, дорогая и не всегда результативная процедура. Нужно будет поднять всю историю болезни вашего отца, найти свидетелей, которые подтвердят его неадекватное состояние на момент подписания дарственной. Ваш брат, разумеется, будет все отрицать и приводить своих свидетелей. Вы готовы к такой… грязной войне? К тому, что на суде будут полоскать память вашего отца?
Ольга сжалась. Представить, что посторонние люди будут обсуждать последние, самые тяжелые годы жизни отца, его слабость, его беспомощность… Нет, к этому она была не готова.
— А что тогда можно сделать? — спросила она глухо. — Просто смириться? С тем, что меня обманули и обокрали?
Юрист задумался, постукивая ручкой по столу.
— Есть один вариант. Маловероятный, но все же. Нам нужно доказать, что дарственная была притворной сделкой. То есть на самом деле она прикрывала другую сделку — например, договор ренты или завещание. Или что воля вашего отца была направлена на то, чтобы имущество осталось в семье, у обоих детей. Нужно искать зацепки. Любые письма, записки, может, он говорил что-то соседям, друзьям… Любая мелочь может стать решающей. Но я должен вас предупредить: это будет долго, нервно и дорого. И шансы, откровенно говоря, невелики.
Ольга вышла из юридической конторы с тяжелой головой. «Грязная война». Юрист был прав. Но отступить она уже не могла. Это было дело принципа. Дело не в деньгах, не в сотках земли и не в старом доме. А в том, что нельзя позволять вытирать о себя ноги. Даже если это делает родной брат.
Вечером она решилась позвонить Светлане. Может быть, удастся поговорить с ней по-человечески, без участия Димы.
— Оля? — в голосе Светланы слышалось удивление и настороженность. — Что-то случилось? Дима сказал, ты звонила.
— Случилось, Света. Он продал дачу, — сказала Ольга ровным тоном.
— А, ты об этом. Ну да, продал. А что такого? Мы давно собирались. Это же развалюха. В нее вкладывать и вкладывать. А у нас другие планы, сама понимаешь. Кириллу нужно дать хорошее образование.
«Кирилл». Их с Димой сын, долговязый молчаливый подросток, которого Ольга видела от силы пару раз в год по праздникам.
— Света, там были вещи родителей, — сказала Ольга, стараясь сохранять спокойствие. — Фотографии. Отцовские награды. Мамины шкатулки. Вы действительно все выбросили?
На том конце провода повисла пауза.
— Оль, ну пойми, покупателям нужен был пустой дом, — чуть мягче сказала Светлана. — У нас не было времени все это разбирать. Мы наняли клининг, они все вывезли. Я, честно говоря, даже не смотрела, что там.
— Понятно, — Ольга почувствовала, как внутри снова все заледенело. — Значит, ты тоже считаешь, что это нормально?
— Оля, не будь ребенком, — в голосе невестки появились стальные нотки. — Это всего лишь вещи. Память — она в сердце, а не в пыльном хламе. Мы с Димой приняли решение, которое выгодно для нашей семьи. Ты должна нас понять.
— Я вас поняла, Света. Более чем. Передай Диме, что мы встретимся в суде.
Она положила трубку, не дожидаясь ответа. Разговор был бессмысленным. Они жили в разных системах координат. В ее мире были вещи, которые не измерялись деньгами. В их мире, похоже, таких вещей не осталось.
Началась подготовка к суду. Ольга, как заправский архивариус, погрузилась в прошлое. Она перерыла все свои домашние бумаги. Нашла несколько старых писем от матери. В одном из них, написанном за пару лет до болезни отца, мама писала: «…вот выйдете вы, детки, на пенсию, будете на даче внуков нянчить. Ты, Оленька, будешь свои цветы сажать, а Димка пусть баню до ума доведет. Хорошо-то как будет…»
Она отнесла письмо юристу.
— Это косвенное доказательство, — сказал он, внимательно изучив выцветшие строчки. — Показывает намерения родителей. Но брат скажет, что это просто лирика, а жизнь внесла свои коррективы. Нам нужно что-то более весомое.
Ольга стала обзванивать старых соседей по даче. Многие уже разъехались, кого-то не было в живых. Но ей повезло. Тетя Валя, соседка справа, бодрая старушка, дружившая с ее матерью, хорошо помнила их семью.
— Оленька, здравствуй, милая! — обрадовалась она звонку. — Как же я рада тебя слышать! А я уж думала, что и не увидимся больше. Дачу-то вашу продали. Новые хозяева уже забор новый ставят, высокий, глухой…
— Тетя Валь, — осторожно начала Ольга, — а вы не помните, может, отец мой вам что-то говорил про дачу? Кому она достанется?
Старушка надолго замолчала, вспоминая.
— Помню, как же не помнить… Игорь твой, царствие ему небесное, уже когда болеть начал, сидели мы с ним на лавочке. Он и говорит: «Тяжело мне, Валентина. Одно радует — дети у меня дружные. Дача на двоих останется, не поссорятся. Олька — хозяйка, она тут каждый кустик знает. А Димка — мужик с головой, если что продавать надумают, сестру не обидит». Так и сказал, я как сейчас помню.
Сердце Ольги забилось чаще.
— Тетя Валя, а вы… вы смогли бы это в суде повторить?
— В суде? — испуганно переспросила старушка. — Ой, деточка, я ж старая, куда мне по судам-то… Да и против племянника твоего идти…
— Пожалуйста, тетя Валя. Это очень важно. От этого все зависит.
Брат на связь не выходил. Видимо, слова о суде он воспринял как пустую угрозу. Но когда ему пришла официальная повестка, он позвонил сам. Ольга никогда не слышала его таким злым.
— Ты что устроила? — орал он в трубку, не здороваясь. — Решила семью опозорить? По судам меня затаскать? Из-за этого сарая?!
— Это не сарай, Дима. Это дом наших родителей, — спокойно ответила она.
— Да какая разница! Я собственник! У меня есть документы! Ты ничего не докажешь, только деньги на адвокатов спустишь! Думаешь, я тебе хоть копейку дам?
— Мне не нужны твои копейки. Мне нужна справедливость.
— Справедливость? — он злобно рассмеялся. — Это ты называешь справедливостью — идти против родного брата? Мать с отцом в гробу бы перевернулись, если б узнали!
— Они бы перевернулись, если бы узнали, что ты продал их дом и выбросил их вещи на помойку, чтобы оплатить сыну колледж в Лондоне, — отрезала Ольга.
— Ах ты… — он запнулся, видимо, подыскивая слово пообиднее, но так и не нашел. — Пожалеешь об этом, Оля. Сильно пожалеешь. У меня тоже есть, что сказать суду. Я расскажу, как ты отцу с матерью годами не помогала, как вся забота на мне была!
Это была откровенная ложь. Ольга жила ближе и бывала у родителей почти каждый день после работы, в то время как Дима с семьей заезжал по выходным, и то не всегда. Но она понимала, что сейчас он пойдет на все. Война началась.
Судебный зал был небольшим и душным. Ольга сидела рядом со своим юристом, стараясь не смотреть в сторону брата. Дима сидел с другой стороны, рядом с лощеным, самоуверенным адвокатом. Светланы с ним не было. Видимо, она решила, что ее присутствие здесь будет лишним.
Заседание началось. Адвокат брата говорил долго и уверенно. Он представлял Дмитрия как любящего сына, который до последнего ухаживал за родителями, и как рачительного хозяина, который принял единственно верное экономическое решение, избавившись от ветхого, нерентабельного имущества. Дарственная была представлена как логичный и обдуманный шаг больного отца, который доверял сыну больше, чем дочери.
Когда очередь дошла до Ольги, она волновалась, но говорила твердо. Она рассказывала о договоренности с братом, о значении дачи для их семьи. Она показала суду письмо матери. Адвокат Дмитрия лишь снисходительно улыбнулся: «Ваша честь, это эмоции, не имеющие отношения к делу».
Ключевым моментом должен был стать допрос тети Вали. Старушка, несмотря на свой страх, все же приехала. Она вошла в зал, маленькая, сгорбленная, и с испугом посмотрела на судью в черной мантии.
Она говорила тихо, но внятно, повторяя слово в слово то, что рассказывала Ольге по телефону. Про разговор с отцом на лавочке, про его уверенность, что дети не поссорятся и что Дима сестру не обидит.
Адвокат брата начал перекрестный допрос. Он был вежлив, но его вопросы были как уколы иглой.
— Уважаемая свидетельница, вы уверены, что точно помните этот разговор? Прошло ведь столько лет.
— Уверена, милок. У меня память хорошая.
— А вы не могли что-то перепутать? Может быть, Игорь Петрович говорил не о продаже, а о чем-то другом? О ремонте, например?
— Нет, говорил именно про то, что если продавать, то по-честному, на двоих. Сказал, Оленька непрактичная, ее обмануть легко, так чтоб Димка за этим следил.
В этот момент Дима, до этого сидевший неподвижно, вскочил.
— Это ложь! Ничего подобного отец говорить не мог! Она все выдумала! — крикнул он.
— Тишина в зале! — стукнул молотком судья. — Сядьте, истец. Еще одно подобное замечание — и я удалю вас из зала.
Но слова тети Вали, кажется, произвели впечатление. Судья, пожилая женщина с усталым, но проницательным лицом, стала задавать Дмитрию вопросы.
— Скажите, истец, а за какую сумму вы продали дачный участок?
Дима замялся. Его адвокат попытался возразить, что это коммерческая тайна, но судья была настойчива. Дмитрий назвал сумму. Зал ахнул. Это была очень хорошая, рыночная цена за шесть соток с домом в том районе.
— А почему вы не сочли нужным поделиться с сестрой? — продолжала судья. — Хотя бы частью этих денег. Исходя из моральных соображений, раз уж юридических обязательств, как вы считаете, у вас не было.
— Она бы все равно не согласилась на продажу, — буркнул Дима, глядя в пол. — Начала бы про память, про вещи… А время шло, покупатель мог уйти.
— То есть вы сознательно скрыли от нее сам факт продажи, чтобы избежать конфликта и ускорить сделку? — уточнила судья.
Дмитрий молчал. Его молчание было красноречивее любого ответа.
Суд взял перерыв на вынесение решения. Ольга вышла в коридор. Ноги дрожали. Она не знала, чего ждать. Шансы, как говорил ее юрист, были невелики. Но что-то в лице судьи, в ее последних вопросах давало слабую надежду.
Дима вышел следом. Он подошел к ней. В его глазах не было злости, только какая-то опустошенность и досада.
— Ну что, довольна? — тихо спросил он. — Добилась своего? Выставила меня перед всеми лжецом и вором.
— Я лишь хотела справедливости, Дима.
— Справедливости… — он горько усмехнулся. — Знаешь, что самое смешное? Отец действительно так говорил. Про то, чтобы я тебя не обидел. Я помню. Но времена меняются, Оля. Жизнь дорожает. И старые домики с воспоминаниями не помогут оплатить Кириллу учебу. Я выбрал будущее своего сына. А ты выбрала прошлое. Каждому свое.
Он развернулся и пошел прочь по гулкому коридору, не дожидаясь оглашения вердикта. В этот момент Ольга поняла, что все кончено. Независимо от решения суда, брата у нее больше не было. Тот Дима, с которым они строили шалаш, умер. А этот чужой, прагматичный мужчина был ей никем.
Решение суда было компромиссным. Судья не смогла отменить сделку купли-продажи — для этого не было достаточных оснований. Но, приняв во внимание показания свидетеля и косвенные доказательства, она признала, что Дмитрий злоупотребил доверием сестры и нарушил устную договоренность, которая, хоть и не имела юридической силы, свидетельствовала о намерениях их отца. Суд обязал Дмитрия выплатить Ольге половину от полученной за продажу дачи суммы.
Это была победа. Но Ольга не чувствовала радости.
Через две недели на ее счет поступила крупная сумма. Без звонков, без сообщений. Просто безликая банковская транзакция. Тридцать сребреников, как с горечью подумала она.
Она сидела на своей кухне, той самой, где начался этот кошмар, и смотрела на цифры на экране ноутбука. Деньги, которых у нее никогда не было. Она могла бы купить машину, о которой давно мечтала. Могла бы сделать ремонт в своей скромной квартире. Могла бы поехать в путешествие.
Но ничего этого не хотелось.
Она знала, что больше никогда не увидит ни брата, ни его семью. На семейных праздниках для нее больше не будет места. Ее племянник, ради будущего которого было продано ее прошлое, вырастет, так и не узнав ее толком. Они стали чужими людьми, разделенными не просто обидой, а пропастью разных ценностей.
Ольга закрыла ноутбук. Она подошла к книжному шкафу и достала старый, потрепанный фотоальбом. Тот, что она успела забрать из квартиры родителей после их смерти. Вот они с Димкой, совсем маленькие, сидят на крыльце той самой дачи, щербатые, чумазые и абсолютно счастливые. Отец смотрит на них с улыбкой, а мама машет им рукой из окна.
Она провела пальцем по глянцевой поверхности фотографии. Дом можно продать. Вещи можно выбросить. Но это, эту память, у нее никто отнять не мог.
Она выиграла суд, получила деньги, отстояла свою правоту. Но цена этой победы оказалась слишком высокой. Она заплатила за нее своим детством, своим братом, своей семьей. И глядя на улыбающихся детей на старой фотографии, Ольга впервые за все это время заплакала. Это были не слезы обиды или злости. Это были слезы прощания. Прощания с миром, которого больше не существовало.