Знаешь, есть такая поговорка: «Бойтесь своих желаний, они имеют свойство сбываться». Я бы перефразировала: «Бойтесь своих кошмаров, они имеют свойство становиться явью». Мой кошмар начался с телефонного звонка. Не с крика, не с обвинений, а с тихого, надтреснутого голоса, который я не слышала целый год.
— Аленка, здравствуй…
Голос мамы был похож на шелест высохших листьев. В нем не было ни прежней властности, ни уверенности. Только усталость, просевшая до самого дна.
У меня сжалось все внутри. Год. Целый год мы не общались. Год назад она сказала мне, чтобы я больше не переступала порог ее дома. Год назад она назвала меня корыстной аферисткой. Год назад она выбрала *его*.
— Мама, — холодно ответила я, чувствуя, как по спине бегут мурашки. — Что случилось?
— Ты можешь приехать? — она проговорила это не как приказ, а как мольбу. Такого я от нее не слышала никогда.
«Нет, — кричало во мне все существо. — Нет, нет и еще раз нет! Хватит с меня твоих унижений, твоих подозрений!» Но губы сами произнесли:
— Приеду. Вечером.
Вечером я стояла у знакомых ворот. Того самого дома, где выросла, где пахло мамиными пирогами и где папа когда-то мастерил мне кукольную мебель. Но теперь от него веяло чем-то чужим и заброшенным.
Забор покосился. Любимая скамейка папы, которую он так ласково гладил рукой, стояла с отломанной ножкой. Сердце зашлось от боли. Я толкнула калитку — она скрипнула так жалобно, словно плакала.
В доме было темно и холодно. Я щелкнула выключателем — ничего.
— Мама?
— Я здесь, — голос донесся из гостиной.
Я включила фонарик на телефоне, и луч выхватил из мрака картину, от которой у меня похолодела кровь. Хаос. Пыль. На полу валялись разбросанные вещи, на столе — пустая тарелка с засохшими остатками еды. И посреди этого запустения сидела она, моя мама, укутанная в старый плед. Она была такой маленькой, такой беззащитной. И такой старой.
— Что… что здесь произошло? — прошептала я, подходя ближе. — Где Андрей?
Андрей. Мой брат. Тот самый «любимый сыночек», «настоящая опора», ради которого мама выставила за дверь меня.
Мама опустила голову.
— Не знаю. Месяц его не было. Свет отключили… за долги. Воду скоро отключат. Приходили какие-то люди… Говорят, чтобы я освобождала дом.
У меня зазвенело в ушах. Все так, как я и предполагала. Как я боялась. Как я ей говорила.
— Собирайся, — сказала я резко, чтобы голос не дрогнул. — Сейчас же. Поедешь ко мне.
Она даже не спорила. Просто кивнула, и по ее морщинистой щеке скатилась слеза. В тот момент во мне боролись два чувства: жгучее «я же тебя предупреждала!» и щемящая жалость к этой сломленной старушке, которая была моей мамой.
По дороге я позвонила Марку. Нашему общему с детства другу, который всегда смотрел на меня чуть дольше, чем положено просто другу. Он был юристом. Я в двух словах объяснила ситуацию. Он сказал: «Везу в аптеку, потом к вам. Разберемся».
Мама молча смотрела в окно машины, а я вспоминала, как все начиналось. Как год назад Андрей, мой старший брат, вдруг стал образцовым сыном. Он появлялся с дорогими подарками: то икра, то заморские фрукты, то «новое, самое лучшее» лекарство для сердца.
Я тогда удивлялась: «Мама, откуда? У него же вечно денег нет».
А она сияла: «Вот, видишь, сынок обо мне заботится! Не то, что некоторые, на диетах меня держат».
«Некоторые» — это, конечно, я. Я, которая после смерти папы практически переехала к ней, вытаскивая ее из депрессии. Я, которая готовила ей полезные обеды, следила за лекарствами, водила по врачам. Я, которая откладывала свою личную жизнь, потому что боялась оставить ее одну.
Андрей был обаятельным авантюристом. Его мужская, слегка грубоватая красота и харизма располагали к себе. Он умел подать себя. А я была тихоней. Скромной «синим чулком», как он меня называл.
И вот однажды мама собрала нас всех и объявила: «Я переписываю дом на Андрея. Он единственный, кто по-настоящему обо мне заботится».
Это был удар ниже пояса. Я пыталась спорить, говорить, что это ловушка, что Андрей хочет только одного — продать дом и пустить деньги на свои авантюры.
А она посмотрела на меня с таким ледяным презрением, что я онемела.
— Аленка, я всегда знала, что ты ко мне из-за наследства приезжала. А Андрей честно сказал, что ты меня обираешь. Вещи мои пропадают после твоих визитов!
Вещи… Да, после моих визитов у нее действительно пропадали то брошь, то кольцо. Я думала, она забывает, куда положила. Оказалось, Андрей ловко их прикарманивал, а вину сваливал на меня. Он так умело вбил ей в голову, что я — корыстная лицемерка, а он — белый рыцарь.
Тот разговор год назад закончился моим бегством. Я выскочила из дома в слезах, дав себе слово никогда не возвращаться.
И вот я вернулась. И везла ее к себе в однокомнатную квартиру, чувствуя смесь боли, торжества и страшной, всепоглощающей жалости.
Первые дни она почти не разговаривала. Сидела у окна и смотрела в одну точку. А потом однажды вечером, когда я принесла ей чай с ромашкой, она взяла мою руку своими холодными, дрожащими пальцами.
— Прости меня, дочка, — выдохнула она. — Я… я была слепой и глупой старухой.
И она все рассказала. Как Андрей уговаривал ее подписать не завещание, а какой-то хитрый договор, по которому он становился практически полноправным хозяином дома еще при ее жизни, взяв на себя «обязанности по уходу». Как сначала он исправно приезжал, потом все реже, а потом и вовсе пропал. Как приходили странные люди с бумагами, пугали ее, требовали денег. Оказалось, Андрей взял под залог дома огромный кредит на свой «супер-успешный бизнес», который, как всегда, прогорел.
— Я так боялась, — плакала она. — Так боялась тебе позвонить. Думала, ты выгонишь меня. И будешь права.
«Выгонишь». Это слово обожгло меня. Разве я могла? Да, мне было больно. Да, я злилась. Но это была моя мама. Та, что когда-то ночами сидела у моей кровати, когда я болела. Та, что плакала от счастья на моем выпускном. Жизнь ее уже достаточно наказала.
— Ничего, мам, — сказала я, обнимая ее. — Разберемся. Вместе.
На следующий день я поехала в наш старый дом, чтобы забрать хоть какие-то ее теплые вещи. И вот тут меня ждала «вишенка на торте».
Дверь в дом была распахнута настежь. Сердце упало. Вороги?
— Кто здесь? — крикнула я, заходя в прихожую.
Из гостиной вышел он. Андрей. Но это был не тот ухоженный, самоуверенный мужчина. Передо мной стоял затрепанный, небритый человек с пустыми глазами.
— Алена, сестренка, — сипло произнес он.
— Что ты здесь делаешь? — холодно спросила я.
Он что-то пробормотал про то, что «проведать маму пришел», но его взгляд бегал, а руки он прятал за спину.
— Покажи, что у тебя в руках!
Он попытался увернуться, но я была быстрее. Я рванулась к нему и выхватила из его руки мамину старинную золотую брошь в виде ландыша. Ту самую, что пропала полтора года назад.
— Так это ты! — выдохнула я. — Это ты все подстраивал! И украшения, и отравление той тухлой едой с рынка, которую ты выдавал за ресторанную! Все ты!
Он вдруг преобразился. Глаза загорелись знакомым наглым огоньком.
— А что ты хотела? Старухе все равно было не съесть все эти деликатесы! Ей лишь бы похвастаться могла!
От его слов меня затрясло.
— Как ты можешь так говорить о собственной матери?!
— А как она ко мне относилась? — вдруг закричал он. — Вечно ты у нее была золотой, а я — так, неудачником! А я доказал! Доказал, что я могу! Мне просто не везло!
— Доказал? Оставив ее в холодном доме без света и еды? Это твое доказательство?
— Пойми, мне нужны были деньги! — он уже не кричал, а почти плакал. — Я продам этот дом, расплачусь с долгами, и все наладится! А мама… мама поживет у тебя!
В этот момент в дверях появилась тень. И раздался спокойный, твердый голос Марка:
— Нет, Андрей. Никто никуда не денется. А тебе, похоже, грозит не только продажа дома, но и статья за мошенничество и неисполнение обязанностей по договору.
Мы с Марком стали разбираться в этом кошмаре. Оказалось, все было еще хуже, чем я думала. Благодаря его связям и знаниям, мы смогли оспорить некоторые долги, начали процедуру признания договора недействительным. Это была долгая и нервная битва, но мы боролись вместе.
Мама медленно возвращалась к жизни. Она начала улыбаться, помогать мне по дому, мы снова стали смотреть вечерами сериалы, как раньше. Однажды она сказала: «Знаешь, Аленка, я прожила жизнь, думая, что сила — в умении командовать и не доверять никому. А оказалось, сила — в умении прощать и любить, несмотря ни на что. Ты научила меня этому».
А еще через полгода, когда основные проблемы с домом были решены и мама вернулась в свой отремонтированный (спасибо, Марк!) дом, случилось чудо. Не громкое, не пафосное, тихое, как первый весенний листок.
Мы сидели в саду, я, мама и Марк. Он рассказывал какой-то забавный случай из судебной практики, а мама смеялась, и в ее глазах снова был свет. Потом она взглянула на нас, на то, как я смотрю на Марка, и как он смотрит на меня, и тихо сказала:
— Пойду-ка я, проверку пирогу. Вы тут поболтайте.
Она ушла, а мы остались вдвоем. Марк взял мою руку.
— Знаешь, все эти месяцы я смотрел на тебя и думал: вот она, настоящая сила. Не в мышцах, а в сердце. Ты могла бы ожесточиться, возненавидеть всех. Но ты простила. И этим всех спасла.
И он поцеловал меня. Так, как я всегда мечтала, чтобы меня целовали. Нежно, бережно и с бесконечным уважением.
Сейчас мама живет в своем доме, окруженная заботой и любовью. Мы с ней не просто помирились — мы стали подругами. Андрей, чтобы избежать тюрьмы, был вынужден официально отказаться от всех претензий на дом и уехать из города. А у меня… У меня есть мама, которая наконец-то меня увидела. И есть Марк, который увидел меня еще тогда, когда я была невидимой для всех «тихоней».