Людмила Степановна привыкла, что ее день начинался и заканчивался звонком невестке.
Пока Катя была в декрете с маленькой Миланой, эти беседы стали для нее ритуалом, стабильностью в мире, который с рождением внучки стремительно менялся.
Они могли болтать обо всем на свете: о новых рецептах, о соседях, о том, как за день сделала три новых "ку-ку" малышка.
Людмила Степановна ловила каждый шорох, каждый лепет на заднем фоне, чувствуя себя причастной к их жизни.
Катя, молодая и чуткая, терпеливо выслушивала свекровь, делилась своими переживаниями и радостями.
Ей, сидящей сутками дома с ребенком, порой не хватало взрослого общения, и звонки Людмилы Степановны были хоть и немного утомительны своей регулярностью, но в целом приятны.
Она чувствовала, что за этой ежедневной необходимостью стоит искренняя забота.
Но все изменилось, когда декрет закончился, и Катя вышла на предыдущее место работы.
Мир, который до этого вращался вокруг режима кормлений и сна, вдруг снова наполнился совещаниями и дорогой в офис. Каждая минута была на счету.
Первый звонок раздался в 9:05, как только Катя, запыхавшись, заскочила в свой кабинет, успев лишь бросить сумку на стол.
— Катюша, солнышко, доброе утро! — послышался в трубке знакомый голос. — Милана как спала? А то у меня самой вчера зубы болели, я всю ночь не сомкнула глаза и переживала.
— Людмила Степановна, доброе. Все хорошо, спала нормально, — Катя, стараясь говорить тише, прикрыла ладонью трубку. — Я на работе, сейчас бегу на планерку. Позвоню позже, хорошо?
— Ах, да, конечно, конечно, беги. Я тогда вечерком.
Вечером Катя, выжатая как лимон, стояла в пробке, пытаясь успеть в садик до закрытия.
Звонок свекрови застал ее в тот момент, когда она подъехала к подъезду своего дома.
— Я за рулем, дочку только что забрала. Перезвоню вам, как только дома будем.
Дома началась другая суета: ужин, купание, сказка на ночь. Когда Милана наконец уснула, а Катя рухнула на диван, уставившись в потолок, телефон снова зазвонил. Это опять была свекровь.
— Катюша, ты дома? Можно поговорить?
— Людмила Степановна, я еле на ногах стою. Давайте завтра, я вам сама позвоню, честно.
На том конце провода повисло короткое молчание.
— Хорошо, — тихо сказала Людмила Степановна и положила трубку.
Так продолжалось неделю, две, месяц. Их разговоры свелись к коротким, полутораминутным диалогам.
Катя чувствовала раздражение и обиду Людмилы Степановны, но сил на долгие душевные беседы у нее просто не было.
Она пыталась компенсировать это редкими семейными ужинами по выходным, но свекровь приходила, смотрела на их с Артемом слаженную суету и тихо грустила.
Ей было неловко врываться в их мир, который явно научился обходиться без ее ежедневного участия.
Однажды вечером, в пятницу, Катя уложила Милану и, наконец, выдохнула. Завтра можно было выспаться.
Она села на кухне с чашкой чая, наслаждаясь тишиной. Артем смотрел в гостиной футбол.
И тут, как по расписанию, зазвонил телефон Кати. Она сразу поняла, что это Людмила Степановна.
"Господи, дай мне сил", — мысленно взмолилась молодая мать и, вздохнув, взяла трубку.
— Алло, Людмила Степановна, здравствуйте.
— Здравствуй, Катюша. Наконец-то ты дома. Можно поговорить? — голос свекрови был неестественно ровным и холодным.
— Конечно, — Катя постаралась сделать свой голос мягче. — Как ваши дела? Голова не болит? Вы говорили, что погода влияет...
— Какая разница, болит у меня голова или нет? — голос Людмилы Степановны дрогнул, и в нем послышались давно забытые нотки обиды. — Тебе ведь все равно. Теперь-то тебе до меня нет дела.
— Людмила Степановна, что вы… Я просто спросила. У всех нас бывают трудные дни.
— Трудные дни?! — вспыхнула свекровь. — У тебя каждый день трудный! Целый месяц ты не можешь найти даже пяти минут, чтобы нормально поговорить с матерью своего мужа! Я что, совсем уже чужая для тебя стала?
Катя почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Она устала, и эта усталость делала ее уязвимой.
— Вы не чужая, Людмила Степановна. Я просто очень устаю. Работа, ребенок, дом… Вы же сами знаете, каково это.
— Знаю! Еще как знаю! — голос на другом конце провода сорвался на крик. Артем в гостиной прибавил звук телевизора. — Я одна Артема поднимала, и на двух работах крутилась, а для свекрови своей, царствие ей небесное, всегда время находила! А ты… Ты стала ко мне по-другому относиться. Холодно.
Слезы подступили к глазам Кати. Она сжала трубку так, что костяшки пальцев побелели.
— О чем вы? Я не могу больше сидеть дома и целый день говорить по телефону! У меня работа, жизнь...
— Точно! Жизнь! — зарыдала Людмила Степановна. — Жизнь, в которой мне теперь нет места! Я так понимаю, я вам всем надоела со своей заботой! Надоело каждый день звонить, спрашивать, как здоровье, как дела? Думаешь, мне больше нечем заняться? Я для тебя старалась, я вкладывала душу!
— Это не забота, это контроль! — не выдержала Катя. Она не хотела этого говорить, но слова вырвались сами. — Мне дышать не дают ваши ежедневные звонки! Я должна отчитываться перед вами за каждый свой шаг?
В трубке повисла гробовая тишина, прерываемая лишь всхлипываниями Людмилы Степановны.
— Так я и знала, — прошептала она с леденящим спокойствием. — Так я и знала, что ты меня терпеть не можешь и все эти годы притворялась. А я-то дура, считала тебя дочерью. Дочерью! — женщина повысила голос. — Настоящая дочь не бросила бы свою мать!
Катя не нашла, что ответить. Комок в горле мешал дышать. Она услышала, как в трубке раздались короткие гудки.
Артем, привлеченный криками, зашел на кухню и увидел бледное, заплаканное лицо жены.
— Что случилось? Мама опять?
— Она сказала… что я притворялась все эти годы, — с трудом выговорила Катя. — Что я ее ненавижу.
Артем тяжело вздохнул и сел напротив, сцепив кисти рук. После минуты молчания, он произнес:
— Я поговорю с ней.
— О чем? — горько усмехнулась Катя. — Она не понимает слов. Она понимает только ежедневные звонки. А у меня нет на них сил.
Той ночью Катя не спала. Она лежала и смотрела в потолок, а в ушах стояли слова свекрови: "Ты стала ко мне плохо относиться".
Эти слова были неправдой. Она любила Людмилу Степановну, ценила ее помощь и поддержку в первые, самые сложные месяцы материнства.
Но тогда не было работы, которая теперь отнимала силы, а дочка — все оставшееся внимание и терпение.
На долгие, душевные разговоры со свекровью просто не оставалось ни времени, ни сил.
Тем временем Людмила Степановна сидела в своей тихой квартире и тоже не смыкала глаз.
Ей было стыдно за свой скандал, но обида была сильнее. Ей казалось, что ее оттолкнули, что та связь, которую она так выстраивала все эти годы, порвалась в один момент.
Ее мир, центром которого были сын, невестка и внучка, рухнул. И она, вместо того чтобы попытаться понять, предпочла обвинить.
Слова Кати про "контроль" жгли душу, как раскаленное железо. Неужели это правда? Неужели ее забота была таким бременем?
Прошло несколько дней. Людмила Степановна больше не звонила. Катя чувствовала вину, но не знала, как помириться.
Она боялась, что любой ее звонок будет воспринят как слабость или новая провокация.
В среду Артем, не выдержав напряжения, сам поехал к матери. Он застал ее дома бледной, с красными, опухшими от слез глазами.
— Мам, нам нужно поговорить.
— Она тебя настроила против меня? — сразу набросилась на него Людмила Степановна.
— Никто меня не настраивал, — твердо сказал Артем. — Катя плакала всю ночь. Ты сказала ей ужасные вещи.
— А что она мне сказала, ты слышал? Что я надоела и постоянно контролирую вас!
— Мама, — Артем присел на стул. — Послушай меня внимательно. Катя просто устала. У нее работа, маленький ребенок. Ей тяжело, и нет времени на долгие разговоры. Но это не значит, что ты ей не важна. Просто у нее сейчас такой период.
— А у меня какой период? — всхлипнула Людмила Степановна. — Одиночество? Ненужность?
— Ты не ненужная. Ты — бабушка нашей дочери и моя мама. Но наша жизнь изменилась. Мы не можем жить так, как жили год назад. Ты должна это принять.
— Принять, что я стала не нужна?
— Нужна, но по-другому! — Артем сжал ее руку. — Ты хочешь, чтобы Катя тебя любила? Тогда дай ей дышать. Не требуй ежедневных отчетов. Позволь ей самой захотеть тебе позвонить. Приходи в гости, играй с Миланой, помогай, если просят. Но перестань требовать внимания, как должного. Любовь не измеряется в минутах разговора по телефону.
Людмила Степановна обиженно посмотрела на сына, и по ее лицу потекли слезы.
В ту же субботу раздался звонок в дверь. На пороге стояла Людмила Степановна.
В руках она держала коробку с большим пирогом и новую книжку с картинками для Миланы.
— Можно? — тихо спросила она, не глядя Кате в глаза.
Невестка молча отступила, пропуская ее внутрь. Пока Милана с восторгом разглядывала новую книжку, а Артем наливал на кухне чай, две женщины остались наедине в гостиной.
— Катюша, — первая начала Людмила Степановна, глядя куда-то в пол. — Я… я сказала ужасные вещи. Я не думаю, что ты притворялась. Просто… мне стало очень страшно. Я подумала, что ты меня отталкиваешь.
— Я вас не отталкиваю, Людмила Степановна. И я не стала к вам хуже относиться. Я просто… очень устаю...
— Я понимаю, — кивнула свекровь. — Артем мне все объяснил. По-своему, конечно, грубо, но правильно. Я, наверное, и впрямь была слишком навязчива. Мне просто так спокойнее было, когда мы каждый день общались. Я знала, что у вас все хорошо.
— И сейчас у нас тоже все хорошо, — мягко сказала Катя. — Просто хорошо по-другому. Мы всегда рады вас видеть. Вы можете просто приходить в гости, без повода. Проводить время с Миланой. Она вас очень любит.
Людмила Степановна подняла на нее влажные глаза.
— Правда?
— Правда, — Катя улыбнулась, и это была первая за много дней искренняя улыбка. — И я вас люблю. Очень. Но давайте договоримся: никаких ежедневных звонков по расписанию. Я буду звонить вам сама, когда у меня будет время и силы нормально поговорить. Хорошо?
— Хорошо. Прости меня, глупую старуху, — свекровь медленно кивнула, смахнув слезу.
— Ничего страшного, — Катя подошла к женщине и крепко обняла ее. — Все в порядке.
Людмила Степановна снова смахнула выступившую слезу и расплылась в улыбке.
Она была очень сильно рада тому, что ей удалось помириться и наладить отношения с невесткой.
Женщине было тяжело привыкнуть к новому распорядку Кати, но вскоре она с ним смирилась.
Общаться они могли по выходным и изредка вечерами, когда обе стороны были свободны.