Телефон выскользнул из рук и глухо стукнулся о ковёр. Я сидела на диване, уставившись в пустоту, и пыталась переварить информацию. Моя свекровь — не свекровь. Она сестра настоящей матери мужа. Она присвоила чужую личность, чужую пенсию, чужую жизнь.
Виктор прислал ещё несколько сообщений, объясняя ситуацию. Его жена, Алла, действительно была матерью моего мужа. Она ушла из жизни шесть лет назад. А её сестра, Надежда — та самая женщина, которую я называла «мама» все эти три года брака — вообще никогда не была замужем.
Начало этой истории читайте в первой части.
После смерти сестры Надежда забрала документы, оформила пенсию по потере кормильца на своё имя, используя поддельное свидетельство. Виктор узнал об этом только сейчас, из моего сообщения. Он был в шоке.
Я попросила его пока молчать. Мне нужно было время подумать.
Муж ничего не знал. Он был уверен, что мать жива и здорова, просто стала называться по-другому после какого-то недоразумения с документами. Надежда вошла в роль так органично, что никто не усомнился. Сын видел мать редко до её «смерти» — работал в другом городе. А когда вернулся на похороны, встретил «воскресшую» мать, которая объяснила всё семейной ссорой и недоразумением. Он поверил, потому что хотел верить.
Но теперь я держала в руках правду. И эта правда была динамитом.
Вечером они вернулись с покупками. Надежда сияла — нашла обои со скидкой, прихватила ещё люстру в коридор. Муж помогал разгружать пакеты, шутил, смеялся. Идиллия.
Я накрывала на стол, нарезала хлеб и наблюдала за этой женщиной. Надежда. Самозванка. Она присвоила не только имя и деньги — она присвоила сына. Встроилась в его жизнь, манипулирует им, управляет нашей семьёй.
И я могла это остановить. Одним звонком.
Но что-то останавливало. Не жалость — нет. Скорее любопытство. Что она сделает, если я скажу, что знаю? Как далеко готова зайти, чтобы сохранить тайну?
После ужина, когда муж ушёл в душ, я подошла к Надежде. Она мыла посуду, напевая что-то под нос. Вода журчала, окно над раковиной запотело от пара.
— Мам, можно вопрос?
Она обернулась, вытирая руки о полотенце.
— Конечно, дочка.
Дочка. Я усмехнулась.
— А помнишь, ты рассказывала про ту ссору с семьёй? Которая якобы была перед твоим «исчезновением»?
Лицо её дрогнуло. Едва заметно, но я поймала этот миг.
— Ну... помню. А что?
— Просто интересно. Расскажешь подробнее? Хочу понять, что тогда произошло.
Пауза растянулась, как натянутая резинка. Надежда смотрела на меня внимательно, изучающе. Потом улыбнулась — но улыбка была уже другой, холодной.
— Зачем тебе это, Лена?
— Просто так. Любопытно.
Она вернулась к посуде, но спина стала напряжённой.
— Ничего интересного. Обычные семейные дрязги. Забудь.
Я не ответила. Просто ушла в комнату. Надежда теперь знала, что я вынюхиваю. Теперь будет осторожнее. Или агрессивнее.
Следующие два дня она изучала меня взглядом, как хищник добычу. Я чувствовала это затылком, кожей. Напряжение в квартире стало почти осязаемым — муж списывал его на усталость, на предстоящий ремонт, но я-то знала правду.
В среду вечером, когда муж задержался на работе, Надежда постучала в дверь спальни. Я лежала с книгой, делая вид, что читаю.
— Лен, поговорить надо.
Я кивнула, отложила книгу. Она вошла, закрыла дверь. Села на край кровати, сложила руки на коленях. Поза смиренная, но глаза жёсткие, как сталь.
— Ты что-то узнала, — сказала она без обиняков. — Вижу по тебе.
— Может быть, — я пожала плечами.
— Что именно?
Я помолчала, взвешивая слова. Потом решила: хватит игр.
— Что ты не его мать. Что Алла умерла шесть лет назад. Что ты присвоила её личность и живёшь на чужую пенсию.
Тишина стояла такая, что слышалось тиканье часов в коридоре. Надежда не моргала, не дышала, застыла, как восковая фигура. Потом медленно выдохнула.
— Откуда?
— Нашла документы. Нашла Виктора. Он рассказал.
Она кивнула, словно ожидала этого. Провела рукой по лицу, и вдруг вся её надменность, вся царственность испарилась. Осталась усталая женщина с сетью морщин вокруг глаз.
— И что теперь? — спросила она тихо. — Пойдёшь стучать?
— Не знаю, — честно ответила я. — Зависит от тебя.
Она усмехнулась горько.
— Шантаж?
— Назови как хочешь. Я хочу, чтобы ты съехала. Сегодня. Сейчас. И больше не возвращалась.
Надежда смотрела на меня долго, оценивающе. Потом кивнула.
— Хорошо. Я уйду. Но при одном условии.
— Каком?
— Ты не скажешь ему правду. Никогда. Он будет думать, что я просто уехала пожить к подруге или ещё куда. Но не узнает, кто я на самом деле.
Я нахмурилась.
— Почему?
— Потому что это убьёт его, — в её голосе прозвучало что-то настоящее, почти болезненное. — Алла была плохой матерью. Пила, гуляла, забывала о сыне. Я растила его. Я водила в школу, лечила, кормила. Алла только родила. А я... я стала ему матерью по-настоящему. И когда она умерла, я просто заняла её место. Официально.
— Используя чужие документы и присваивая деньги, — добавила я.
— Да, — она не стала отрицать. — Я не святая. Но я люблю этого мальчика. И если он узнает, что его мать умерла, а я всё это время врала... он сломается.
Я смотрела на неё и видела: она говорит правду. По крайней мере, частично. Она действительно любила моего мужа. По-своему, собственнически, удушающе — но любила.
— Ты разрушаешь наш брак, — сказала я. — Ты превращаешь его в безвольную марионетку. Это тоже любовь?
Надежда опустила глаза.
— Я боюсь потерять его. Это всё, что у меня есть.
Впервые за три года я увидела в ней не врага, а просто испуганную одинокую женщину, которая цеплялась за единственного близкого человека всеми доступными способами.
И тогда я приняла решение.
— Хорошо. Ты уезжаешь сегодня. Придумываешь любую историю — подруга заболела, нужна помощь, что угодно. Ты редко будешь звонить, реже приезжать. Дашь нам жить своей жизнью. А я не скажу ему правду. И не пойду в полицию.
— Почему? — недоверчиво спросила она. — Ты же ненавидишь меня.
— Потому что он любит тебя. И потому что, как ни странно, я не хочу ломать его мир. Но только если ты уйдёшь. Прямо сейчас.
Надежда смотрела на меня ещё минуту. Потом встала, кивнула.
— Договорились.
Через час она собрала вещи. Муж примчался с работы, растерянный, встревоженный — я позвонила ему, сказала, что мама срочно уезжает. Надежда разыграла спектакль про больную подругу в другом городе, про необходимость помочь. Он пытался отговорить, но она была непреклонна.
На пороге она обернулась, посмотрела на меня.
— Спасибо, — сказала тихо, так, чтобы муж не услышал.
Я не ответила. Просто закрыла дверь.
Прошло два месяца. Надежда звонила раз в неделю, коротко, сухо. Муж скучал, но постепенно привыкал. Мы начали ремонт — тот, который выбрала я. Купили краску, которая нравилась мне. Поменяли мебель на ту, что я хотела.
Впервые за три года я чувствовала, что живу в своём доме.
А вчера пришло письмо. От Надежды. Внутри лежал перевод — сто тысяч рублей. И записка: «На ремонт. Извини за всё. Спасибо, что не разрушила его мир. Ты сильнее, чем я думала».
Муж увидел письмо, обрадовался.
— Мама прислала денег! Вот молодец, всегда думает о нас.
Я молча сложила записку и спрятала в ящик стола. Рядом с папкой, где хранились все скриншоты, все доказательства. На всякий случай. Если она вдруг забудет о договоре.
Но, кажется, забывать она не собиралась.
Вечером мы с мужем сидели на кухне, пили чай, обсуждали цвет плитки для ванной. Он улыбался, шутил, был расслабленным и счастливым.
— Знаешь, — сказал он задумчиво, — мне кажется, маме там хорошо. Она как-то спокойнее стала.
— Наверное, — согласилась я.
И это была правда. Надежда обрела покой — потому что больше не боялась потерять сына. Она поняла, что отпустив, можно сохранить больше, чем удерживая силой.
А я научилась тому, что месть бывает разной. Иногда самое страшное наказание — не разоблачение, а милосердие. Которое навсегда ставит человека в долг.
Муж обнял меня за плечи, поцеловал в макушку.
— Я рад, что ты у меня есть, — сказал он тихо. — Ты терпеливая, добрая. Не каждая выдержала бы маму.
Я улыбнулась, глядя в чашку с чаем. Он не знал, какой ценой далось это терпение. И никогда не узнает.
А я теперь понимала: иногда сила не в том, чтобы разрушить. А в том, чтобы удержать в руках оружие — и не использовать его. Потому что сам факт его существования меняет правила игры.
Надежда это поняла. Я это поняла. И теперь мы обе жили в новом мире, где границы расставлены чётко и навсегда.
А муж продолжал верить в сказку о любящей матери и терпеливой жене. И пусть. В конце концов, счастье тоже строится на иллюзиях. Главное, чтобы они не разрушали жизни других.
За окном шёл дождь, барабаня по стеклу мелкими каплями. Я смотрела на мокрые огни города и думала о том, что у каждого есть свои секреты. Свои скелеты в шкафу. И иногда самое мудрое решение — не открывать этот шкаф. А просто запереть его на ключ и выбросить ключ подальше.
Или оставить у себя. На всякий случай.