Людмила смотрела на свои руки, лежавшие на стойке операциониста. Кожа сухая, в мелкой сети морщинок, ногти коротко, почти под корень, острижены. Руки уборщицы, знающие запах хлорки и тяжесть ведра с водой..
Молоденькая девушка-операционист протянула ей лист бумаги.
— Петрова Людмила Семёновна, — прочитала она со скучающим видом. — Задолженность по кредитному договору номер триста сорок семь дробь двенадцать составляет ноль рублей ноль копеек. Поздравляю.
Людмила взяла справку. Тонкий, почти невесомый лист, а груз, который она только что сбросила с плеч, был таким тяжёлым. Она вышла из стеклянных дверей банка на улицу, прошла несколько шагов и тяжело опустилась на холодную гранитную скамейку. Она просто глубоко дышала, полной грудью, как человек, который слишком долго был под водой и наконец вынырнул на поверхность, жадно хватая ртом воздух.
Пришла домой. Её однушка на последнем этаже старой панельки встретила её привычной тишиной. Она медленно прошла на кухню, провела рукой по столешнице. Пальцы наткнулись на знакомую, застарелую трещину в пластике — шрам, оставшийся с того страшного дня, когда в день похорон мужа у неё из рук выскользнула тяжёлая кастрюля с супом. Этот шрам на её кухне был как шрам на сердце.
Раздался резкий звонок в дверь, Люда вздохнула.
Открыла на пороге стояла тётя, сестра покойного мужа, высокая, прямая, как палка, с лицом, на котором застыло выражение брезгливой правоты. В руках она держала пирог.
— Ну, здравствуй, Люда. Принимай гостью, поздравлять пришла.
Она вошла не как гостья, а как аудитор, пришедший с внеплановой проверкой. Её цепкий взгляд мгновенно обежал скромную обстановку: старенький диван, пожелтевшие от времени обои, стопку книг на табуретке. Пирог, завёрнутый в полотенце, был не подарком. Он был пропуском на чужую территорию.
Людмила молча поставила чайник.
— Поздравляю, Люда! — провозгласила Раиса Петровна, усаживаясь за стол. — Наконец-то ты отмучилась. Я же всегда говорила, что ипотека — это рабство. А теперь слушай меня внимательно. Я всё продумала, я же о тебе забочусь! Посмотри, как ты живёшь! Вечная экономия! А у меня — центр, три комнаты, потолки три метра! Будешь жить как человек, а не как мышь в норке!
— Мне нравится моя норка, Раиса Петровна, — тихо сказала Людмила.
— Какая «твоя»?! — тётя раздражённо стукнула ладонью по столу. — Что за мещанские замашки! Мы — семья! А семья должна не за стены держаться, а капитал приумножать! Ты хоть знаешь, сколько твоя конура стоит? Миллиона четыре, не больше. А моя все восемнадцать! Это же разные уровни, Люда! Разные возможности! Можно всё продать, купить две хорошие квартиры в новом доме! Или вложить деньги, получать проценты! Жить, а не выживать!
— Я не хочу вкладывать, — повторила Людмила. — Я хочу просто жить здесь.
— Я тебе ключи от своей трёшки оставляю, чтоб ты не думала, что я тебя обмануть хочу. — ьросила на стол ключи.
Раиса Петровна посмотрела на неё с сочувствием, как на безнадёжно больного человека. Она не понимала, искренне верила, что предлагает Люде единственно верный способ существования. Она не видела в своём предложении ни жадности, ни агрессии, только трезвый расчёт.
– Вот договор об объединении долей, чтобы ты не боялась! Всё по закону! – заявила тётя, подсовывая мне папку. Она не знала, что именно эта бумага станет главной уликой против неё
Раиса Петровна ушла, оставив на столе ключи и гнетущее ощущение надвигающейся беды. Через пару дней Людмила столкнулась у подъезда с соседкой, Марьей Ивановной.
— Людочка, здравствуй! — защебетала та, поправляя на голове пуховый платок. — А я вот твою Раису Петровну вчера встретила. Какая же она у тебя золотая женщина! Так о тебе печётся! Говорит, совсем ты одна замоталась, бедная, и сама уже к ней просишься, отдохнуть от забот. Правильно, дочка, правильно. Стариков надо слушать, они плохого не посоветуют.
Людмила пробормотала что-то невнятное и поспешила в подъезд. Слова соседки, липкие, как патока, приклеились к ней, вызывая чувство тошноты. Она ещё не «просилась», а в глазах соседей уже выглядела как неблагодарная племянница.
Следующий удар был нанесён через сына. Антон приехал в воскресенье, привёз, как всегда, пакет с продуктами. Он был хмурым и избегал смотреть матери в глаза.
— Мам, мне тут тётя Рая звонила, — начал он издалека, разбирая на кухне сумки. — Просила тебя уговорить.
— Уговорить на что?
— Ну… на переезд. Она же дело говорит, мам, у неё и правда условия лучше. Центр, отопление, горячая вода круглый год. И комната для меня есть, когда я приезжать буду. Она же для тебя старается, для твоего блага, а ты упёрлась.
— Антон, это моя квартира, — сказала Люда устало.
— Да я понимаю! — он с досадой стукнул пачкой макарон по столу. — Но она же не отнимает! Она же предлагает… как лучше! Ты хотя бы подумай! Пожалей её, она же старый человек, она за тебя волнуется!
Он уехал, оставив после себя не только продукты, но и тяжёлый осадок вины. Даже её единственный родной человек, не понял
В следующую субботу Раиса Петровна пришла снова без звонка. В руках у неё была аккуратная папка.
— Людочка, я вижу, ты сомневаешься, — начала она примирительным тоном, проходя на кухню. — Боишься, что я тебя обману, я всё понимаю. Поэтому я сходила к юристу, чтобы всё было честно, по закону.
Она открыла папку и положила на стол несколько листов, скреплённых скрепкой.
— Вот. Это предварительный договор об объединении долей. Ты не бойся, это просто бумага, просто почитай на досуге, когда будет время. Тут всё прописано — твоя доля, моя доля. Чтобы ты видела, что я ничего себе не забираю.
Она ушла, а Людмила осталась сидеть на своей кухне, один на один с этой папкой. Буквы в договоре расплывались перед глазами. Она ничего не понимала в этих «долях», «кадастрах» и «обременениях». Она понимала только одно: на неё давят и она почти сдалась.
Не потому, что поверила в добрые намерения тёти, а потому, что она устала бороться. Этой ночью она не спала. Сидела на кухне, в темноте, и пила холодный чай из своей любимой кружки с надписью «Лучшей маме», которую Антон подарил ей, когда учился в третьем классе. Держала в руках этот договор и смотрела на трещину в столешнице.
– Она заставила брата продать квартиру и отдать ей все деньги! – случайно услышала я в очереди разговор её дочери. Этот разговор спас меня от той же участи
Через неделю, измученная бессонницей и сомнениями, Людмила поехала в МФЦ подать документы на узаконивание остекления своего балкона. Этот маленький, давно застеклённый пятачок был её единственной «незаконной» территорией, и теперь, обретя полную собственность, она хотела, чтобы всё было идеально.
МФЦ гудел, как растревоженный улей, душный воздух, плач ребёнка, монотонный голос из динамика, вызывающий очередной номер. Людмила взяла талончик и приготовилась ждать. Она сидела на жёстком пластиковом стуле, отрешённо глядя на мельтешение людей, и вдруг услышала знакомые интонации.
У соседнего окна, спиной к ней, стояла женщина и громко, на весь зал, разговаривала с подругой.
— …и представляешь, она ему так и заявляет: «Или ты продаёшь свою квартиру и деньги отдаёшь мне, или я тебе не мать!». Прямо так, при мне!
— Ужас, — ахнула подруга. — И что, он согласился?
— А куда он денется? Он у неё с детства как дрессированный. Продал свою двушку на окраине, отдал ей все деньги. Она себе на них дачу отгрохала под Клином, а они теперь с женой и маленьким ребёнком по съёмным углам мыкаются!
Людмила замерла, она узнала этот голос. Вера, дочь Раисы Петровны, которую тётя прокляла и вычеркнула из жизни пятнадцать лет назад за то, что та вышла замуж не за того. За простого водителя, а не за перспективного сына её подруги.
Людмила не подошла, не хотела быть замешанной в чужих семейных разборках. Просто сидела и слушала, и с каждым словом Веры холод пробегал у неё по спине.
— Она всегда такая была? — спросила подруга.
— Всегда, — вздохнула Вера. — Она просто… пылесос, всасывает в себя всё, что плохо лежит, чужие деньги, чужие квартиры. У неё идея — «семейный капитал». Только в этом её капитале контрольный пакет всегда принадлежат только ей.
Людмила дождалась своего номера, молча подала документы, вышла из МФЦ и села в автобус. Но слова Веры, как заевшая пластинка, крутились у неё в голове. Она ехала домой, и картинка, которая до этого была размытой и пугающей, вдруг обрела резкость и чёткость.
Вечером сделала то, на что не решалась много лет. Нашла в старой записной книжке мужа номер Веры, взяла телефон и набрала.
В трубке долго были гудки. Наконец, ответил настороженный женский голос.
— Алло.
— Верочка? Здравствуй. Это Люда, жена твоего дяди Феди…
В трубке повисло молчание, Людмила уже подумала, что Вера просто повесила трубку.
— А, — наконец произнесла та холодно, с ноткой иронии. — Та самая, которую моя маман сейчас «окучивает»? Слышала. Ну что, уже подписала дарственную на её имя?
— Я ещё ничего не подписала, — сказала Людмила. — Я… я хотела спросить.
— Тёть Люд, не надо ничего спрашивать, не делайте этого, просто бегите от неё как можно дальше.
И она рассказала, как мать заставила её мужа продать машину, чтобы «вложить в общий семейный бизнес», который тут же прогорел. Рассказала, как она «объединила капитал» со своей родной сестрой, уговорив ту продать дачу, чтобы купить большую квартиру, где они будут жить вместе, а в итоге сестра оказалась в съёмной комнате, а квартира была оформлена на Раису Петровну. Рассказала про подругу, которая после «объединения» гаража так и не увидела ни гаража, ни денег.
— Она не мошенница в юридическом смысле, поймите, — говорила Вера. — Она всё делает чужими руками. Убеждает, давит на жалость, она искренне верит, что имеет право распоряжаться чужим, если это, по её мнению, «для общего блага». И она панически боится остаться одна и нищая, хотя у неё на счетах денег больше, чем у нас всех.
Людмила слушала, и пазл в её голове складывался. Картина получалась полной, уродливой и до ужаса логичной. Она поблагодарила Веру и положила трубку.
Подошла к столу, взяла папку с договором, который принесла Раиса. Не перечитывая, спокойно, разорвала листы на мелкие-мелкие кусочки и выбросила в мусорное ведро.
– Вот тебе доверенность на мою квартиру, чтобы ты мне верила! – заявила тётя, протягивая мне ловушку. Но она и представить не могла, как я использую её доверие против неё самой
Раиса Петровна почувствовала перемену, Люда перестала отвечать на её звонки. Жертва ускользала и тогда она решила пойти ва-банк, применив свой самый сильный и коварный приём.
Она пришла в воскресенье, но на этот раз в её глазах не было деловой хватки. В них плескалась обида и горькое разочарование.
— Людочка, я же вижу, ты меня боишься, — начала она трагическим шёпотом, усаживаясь на кухне. — Думаешь, я старая ведьма, которая хочет тебя обмануть. Соседи наговорили? Или сынок твой настроил?
Людмила молча разливала чай.
— Я ведь тебе как мать, — продолжала Раиса Петровна, и её голос задрожал. — Я всю жизнь о тебе пеклась, как о родной. И я вижу, как ты сомневаешься, как боишься этих бумажек, этих договоров. Я всё понимаю.
Она полезла в свою сумку и достала оттуда сложенный вчетверо лист гербовой бумаги.
— Я тебе доверяю, Люда. Доверяю, как самой себе, поэтому вот.
Она развернула лист и положила его на стол, это была генеральная доверенность.
— Здесь написано, что ты, Петрова Людмила Семёновна, имеешь право совершать от моего имени, Романовой Раисы Петровны, любые сделки с моей квартирой, любые. Ты сама всё сделаешь, как считаешь нужным, продашь, оформишь, объединишь. Чтобы ты видела, что я ничего не скрываю, что у меня нет камня за пазухой, мы же родня. А родня должна доверять друг другу.
Это был гениальный ход, она не требовала, а пыталась поймать её на крючок.
Люда посмотрела на этот документ, на размашистую подпись тёти и взяла его.
— Спасибо за доверие, Раиса Петровна.
На следующий день она пошла не к риелтору. Она снова пошла в МФЦ, в юридическую консультацию, которая располагалась в том же здании. Молодой, серьёзный юрист долго изучал её документы на её квартир и тётину, доверенность.
— А что вы хотите сделать? — спросил он.
— Я хочу защитить себя и своего сына, — ответила Людмила.
И юрист подсказал ей ход, о котором она и не догадывалась. Простой, законный и абсолютно неотразимый.
Через неделю Раиса Петровна, не дождавшись от Людмилы новостей, позвонила сама.
— Ну что, Людочка? Ты подумала?
— Да, Раиса Петровна. Я всё сделала, — ответила Людмила. — Я приумножила наш семейный капитал.
— Вот и умница! — обрадовалась тётя. — И что ты решила?
— Я решила подарить свою квартиру сыну. Договор дарения уже оформлен.
В трубке повисла оглушительная тишина.
— Как… как подарила? — прохрипела Раиса Петровна.
— Очень просто. Вы же дали мне доверенность на управление вашими делами, чтобы я могла спокойно заниматься своими. Вот я и занялась. Подарила квартиру Антону. Так как он мой ближайший родственник, а квартира у меня в собственности больше пяти лет, сделка не облагается налогом. Очень выгодное вложение капитала.
— Ты… ты меня предала! — взвизгнула Раиса.
— Нет, Раиса Петровна, — она положила трубку.
Бумеранг судьбы, однако, на этом не остановился, он сделал ещё один, последний круг. Через месяц по всему их району разнеслась новость. Раиса Петровна пыталась оформить опекунство над своей одинокой, больной соседкой, Анной Сергеевной, бывшей учительницей. Якобы чтобы «помогать ей с хозяйством и квартирой». Но Анна Сергеевна оказалась школьной подругой Веры, дочери Раисы. И, выслушав «заботливые» предложения, она просто позвонила Вере и всё рассказала.
Теперь весь дом, двор и все, кто знал Раису Петровну, знали правду. Она была не «заботливой тётей», а охотницей за квадратными метрами.
Людмила не праздновала победу, она накопила денег и поставила в квартире новую, крепкую, стальную входную дверь. Антон помогал ей, работали молча, вешая тяжёлое дверное полотно на петли.
Когда всё было кончено, Антон вытер пот со лба.
— Мам, а если я когда-нибудь женюсь… ну, в будущем…
— Эта квартира твоя, — перебила она его. — Ты можешь жить здесь с кем захочешь, но запомни одно, сынок. Никогда не говори своей жене: «Давай объединим наши квартиры».
Она посмотрела на него и улыбнулась.
Конец.
Интересно Ваше мнение.
Благодарна за каждую подписку на канал.