Три года. Целых три года мне понадобилось, чтобы построить эту тихую гавань после шторма, которым был мой развод. Я сменила работу, найдя себя в кондитерском искусстве, и теперь каждый мой день был наполнен ароматами шоколада и миндальной муки, а не горьким запахом несбывшихся надежд. Моя однушка в новостройке стала моей крепостью, моей раковиной, где я наконец-то смогла отрастить новую жемчужину – саму себя. Телефон на столике деликатно звякнул, высветив сообщение от Павла. «Доброе утро. Надеюсь, ты выспалась. Наш поход в кино в силе?» Уголки губ сами собой поползли вверх. Павел… Он был еще одним элементом этой новой, хрупкой гармонии. Спокойный, внимательный, с добрыми глазами и смешными ямочками на щеках. С ним было легко дышать.
Я уже набирала ответ, улыбаясь своим мыслям, как вдруг тишину нарушил резкий, чужеродный звук. Не стук в дверь. Не звонок домофона. Сухой, металлический щелчок в замочной скважине. Моя улыбка сползла с лица, а сердце ухнуло куда-то в район желудка. В моей квартире ключ был только у меня. И еще один... тот самый, который моя бывшая свекровь, Тамара Игоревна, клятвенно обещала отдать три года назад, в день нашего с Игорем официального развода. Но так и не отдала. Сначала говорила «забыла», потом «потеряла», а я, измотанная до предела, просто махнула рукой, решив, что проще будет однажды сменить замок.
Дверь распахнулась без малейшего колебания. На пороге стояла она. Тамара Игоревна. В безупречно отглаженном бежевом плаще, с высокой прической, залаченной до состояния шлема, и с выражением лица человека, пришедшего проинспектировать свою загородную резиденцию.
«Ну, здравствуй, Анечка», — произнесла она тоном, не предполагающим ответа, и прошествовала в прихожую, окинув все критическим взглядом. — «Что-то у тебя тут прохладно. Не простудилась бы. Игорька вечно кутать приходилось, помнишь?»
Я молча сглотнула комок, подступивший к горлу. Дышать стало труднее. Запах ее резких, тяжелых духов мгновенно смешался с моим ванильно-коричным счастьем и безжалостно его растоптал.
«Здравствуйте, Тамара Игоревна», — выдавила я, вставая с дивана и чувствуя себя так, будто меня застали врасплох в собственном доме. Хотя, по сути, так и было.
Она, не обращая внимания на мое оцепенение, уже была на кухне. Ее сумка с глухим стуком опустилась на мой идеально чистый стол. Я услышала, как щелкнул чайник, как зазвенела посуда в шкафчике. Она хозяйничала. Она не была в гостях, она была у себя. По крайней мере, вела себя именно так.
«Я вчера пирожков с капустой напекла, принесла тебе, — ее голос доносился из кухни, деловитый и безапелляционный. — А то поди опять на своих сухих хлебцах сидишь. Игорек бы такое не одобрил, он всегда говорил, что женщина должна быть… в теле».
Я медленно пошла на ее голос, чувствуя, как внутри закипает глухое раздражение. Я списала первый визит месяц назад на случайность. Второй — две недели спустя — на старческую забывчивость. Но это был уже третий или четвертый раз, и ее поведение становилось все более уверенным. Я прислонилась к дверному косяку. Тамара Игоревна уже открыла мой холодильник и с неодобрением цокала языком.
«Одни йогурты да трава какая-то. Анечка, ну разве это еда? Ты же знаешь, как Игорь любит, когда на ужин что-то основательное. Мясо, картошечка… Помнишь его любимую запеканку? Я тебе сто раз рецепт давала».
«Мы в разводе, Тамара Игоревна», — тихо, почти шепотом произнесла я. Мне казалось, если я скажу это громче, то нарушу какое-то негласное правило, взорву эту абсурдную реальность.
Она обернулась и посмотрела на меня так, будто я сказала какую-то неуместную глупость. Снисходительно, как на ребенка.
«Ну что ты такое говоришь, глупенькая. Развод — это всего лишь бумажка. Жизнь — она сложнее. Вы столько лет вместе были. Такое не перечеркнешь. Игорю сейчас нелегко, ему поддержка нужна. А ты — самая близкая его поддержка».
Самая близкая? Я не слышала его голоса уже месяцев шесть, если не больше. Наш последний разговор закончился взаимными упреками и его брошенной трубкой. Мы давно стали друг другу чужими людьми, которых связывали только папка с документами в архиве ЗАГСа и вот эта женщина, которая упорно отказывалась это признавать.
Я старалась дышать ровно. «Она пожилая женщина, — твердила я себе. — Ей трудно принять, что ее сын больше не женат. Она привыкла ко мне за десять лет брака. Нужно проявить терпение. Просто терпение».
«Спасибо за пирожки, — я заставила себя улыбнуться. — Хотите чаю?»
«Конечно, хочу, — кивнула она, снова поворачиваясь к моим полкам. — Только не эту твою пыль в пакетиках. У тебя нормальный чай есть? Листовой? Игорь терпеть не может пакетики, говорит, от них во рту неприятно».
Сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, я молча достала пачку дорогого улуна, который мне подарили на работе. Тамара Игоревна одобрительно хмыкнула и принялась заваривать чай в моем френч-прессе, попутно объясняя мне, как это «правильно» делать. Весь следующий час я сидела за собственным кухонным столом, как провинившаяся школьница, и слушала нескончаемый поток непрошеных советов и воспоминаний. О том, как гладить Игорьку рубашки, чтобы воротничок стоял. О том, какой суп он предпочитает по четвергам. О том, что новые шторы в моей гостиной «слишком девчачьи» и «Игорек бы их точно не одобрил».
Каждое упоминание его имени было похоже на укол тонкой иглой. Сначала просто неприятно, потом — больно, а под конец мое терпение превратилось в одну сплошную ноющую рану. Я чувствовала, как рушится моя уютная утренняя идиллия, как чужая воля бесцеремонно вторгается в мое личное пространство, в мои мысли, в мою новую жизнь.
Наконец, допив чай, она засобиралась. Я стояла в прихожей, мысленно подталкивая ее к выходу и мечтая о том моменте, когда за ней закроется дверь.
«Ну, я пойду, — сказала она, уже накидывая свой плащ. — Ты тут не скучай. Загляну к тебе на днях, помогу порядок навести, а то одной тяжело, я понимаю».
Она порылась в своей объемной сумке, что-то из нее извлекла и с самым невозмутимым видом положила на комод у входа. Это был ежедневник в дорогом кожаном переплете. Я его узнала. Тот самый, который я дарила Игорю на нашу последнюю годовщину.
«Ой, смотри-ка, — произнесла Тамара Игоревна с наигранно-удивленной интонацией. — Игорькина вещь. Надо же, я и забыла, что он мне ее передал. Положила к себе и вылетело из головы. Положи вот тут, на видное место, он зайдет заберет, как время будет».
Мой взгляд прикипел к этому ежедневнику. Зайдет. Не «я ему передам», не «позвони ему», а «зайдет». Будто это было решенным делом. Будто он тоже, как и его мать, имел ключ от моей двери и моей жизни.
Дверь за ней захлопнулась. Я осталась стоять в оглушительной тишине, нарушаемой лишь гулом крови в ушах. Мое тихое, пахнущее корицей утро было отравлено. На комоде, как темное пятно на белой скатерти, лежал предмет из прошлого, который тянул за собой липкую паутину воспоминаний и обещание нового вторжения. И в этот момент я впервые отчетливо поняла: это не старческая причуда. Это не случайность. Это какая-то игра. И я, сама того не желая, оказалась ее главной фигурой.
После первого визита Тамары Игоревны я несколько дней ходила сама не своя. Шарф Игоря так и лежал на комоде в прихожей, точно ядовитая змея, свернувшаяся на самом видном месте. Каждый раз, проходя мимо, я чувствовала неприятный укол в груди. Я не хотела к нему прикасаться, словно боялась, что какая-то часть прошлой жизни вцепится в меня и не отпустит. Но и выбросить его не решалась – это ведь вещь, пусть и ненужная. Через три дня я, брезгливо взяв шарф двумя пальцами, засунула его в самый дальний ящик, под старые скатерти, чтобы глаза мои его больше не видели. Мне казалось, что на этом все и закончится. Обычная старческая забывчивость, неловкий визит, не более того. Как же я ошибалась.
Ровно через неделю, в среду, история повторилась. Я работала из дома, сидела за ноутбуком, полностью погруженная в квартальный отчет, когда услышала знакомый скрежет ключа в замочной скважине. Сердце ухнуло куда-то вниз. Я не успела даже встать, как дверь открылась, и на пороге возникла Тамара Игоревна с большой хозяйственной сумкой в руках.
«Анечка, здравствуй, дорогая! А я тебе тут гостинцев принесла, – проворковала она, проходя на кухню так, словно была здесь вчера. – Пирожков напекла, с капустой и с яблоками. Игорек-то с яблоками больше всего любит».
Она поставила сумку на стол и начала выкладывать контейнеры с едой. Воздух наполнился густым запахом дрожжевого теста и чего-то аптечного, кажется, валокордина – этот аромат преследовал ее всегда.
«Спасибо, Тамара Игоревна, не стоило беспокоиться», – процедила я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно.
«Ой, да какие беспокойства! – отмахнулась она. – Кстати, Игорь сказал, ты просила у меня рецепт моего фирменного мясного пирога. Вот, я тебе записала на листочке, держи».
Она протянула мне аккуратно сложенный вчетверо тетрадный лист. Я смотрела на него, потом на нее, и в голове у меня набатом стучала одна-единственная мысль: «Я не просила. Я вообще не говорила с Игорем уже месяцев шесть». Я молча взяла листок, не зная, что ответить. Сказать ей правду? Обидеть пожилого человека, который, возможно, просто что-то напутал, ослышался? Я выбрала путь наименьшего сопротивления.
«Ах, да, рецепт… Спасибо большое, Тамара Игоревна. Совсем из головы вылетело», – соврала я, а самой стало противно.
Ее визиты стали системой. Каждую неделю, а то и по два раза, она являлась ко мне «в гости». Каждый раз она приносила что-то «для Игоря» или передавала от него какие-то выдуманные просьбы. «Сынок говорил, вы вчера так хорошо пообщались по телефону, он прямо повеселел», – заявила она однажды, когда я точно знала, что телефон Игоря для меня выключен уже несколько недель. «Игорек просил проверить, работает ли у тебя кран в ванной, а то он беспокоится», – говорила она в другой раз, залезая под раковину и авторитетно стуча по трубам.
Я перестала списывать это на старческие причуды. В голове зрел и креп неприятный, липкий вопрос: зачем она это говорит? Неужели она сама все это выдумывает? Или… или это Игорь ей врет? Но с какой целью? Чтобы что? Чтобы она ходила ко мне и проверяла краны? Бред какой-то. Мое раздражение росло с каждым днем, с каждым ее визитом. Моя уютная, тихая квартира, моя крепость, превратилась в проходной двор, где я постоянно ждала внезапного вторжения. Я стала вздрагивать от любого шума в подъезде, а звук поворачивающегося в замке ключа вызывал у меня приступ тихой паники.
После очередной ее фразы, что «Игорь передавал привет и спрашивал, не нужно ли мне помочь с перестановкой», мое терпение лопнуло. Дождавшись, когда она уйдет, я набрала номер бывшего мужа. Длинные, раздражающие гудки. Никто не отвечал. Я попробовала еще раз. И еще. На пятый раз он все-таки соизволил взять трубку.
«Да, – бросил он в трубку коротко и недовольно.
«Игорь, привет. Это Аня», – начала я как можно спокойнее.
«Я вижу, кто звонит. Что тебе нужно? Я занят».
Его тон был таким ледяным и чужим, что я на секунду опешила.
«Игорь, послушай, твоя мама… она снова была у меня. Она постоянно приходит, говорит, что мы с тобой общаемся, что я у нее что-то прошу через тебя. Что вообще происходит?»
В трубке на несколько секунд повисла тишина. Потом я услышала тяжелый вздох.
«Аня, слушай, у меня нет времени на твои женские разборки. Это моя мама, что я с ней сделаю? Сами там разбирайтесь, не впутывай меня. Все, я не могу говорить», – и он бросил трубку.
Я сидела, глядя на погасший экран телефона, и чувствовала, как внутри все закипает от бессильной ярости. «Сами разбирайтесь»? Это ведь он ее сын! Он втянул меня в эту мутную историю, а теперь умывает руки! Я чувствовала себя пойманной в ловушку. С одной стороны – навязчивая бывшая свекровь, живущая в выдуманной реальности. С другой – бывший муж, которому на все наплевать. А между ними – я и моя жизнь, которая трещит по швам.
Ключевой момент, который окончательно открыл мне глаза, произошел примерно через две недели после этого разговора. В моей жизни появился Максим. Мы познакомились на работе, в смежном отделе. Он был спокойным, надежным, очень внимательным и, самое главное, он был человеком из моей новой, настоящей жизни, а не призраком из прошлого. Наши отношения только-только начинались, все было хрупко, трепетно и очень важно для меня. В тот вечер он впервые пришел ко мне в гости на ужин.
Я приготовила пасту, мы открыли бутылку виноградного сока, зажгли свечи. В квартире играла тихая музыка, мы разговаривали, смеялись. Я впервые за долгое время чувствовала себя абсолютно счастливой и расслабленной. Казалось, ничто не может разрушить эту идиллию. И именно в этот момент я услышала тот самый звук, от которого кровь застыла в жилах. Щелчок замка.
Дверь распахнулась, и на пороге, как всегда без стука и предупреждения, возникла Тамара Игоревна. Она замерла на секунду, оглядывая сцену: свечи, два бокала, я и незнакомый мужчина за моим столом. На ее лице промелькнуло что-то похожее на обиду, но она быстро взяла себя в руки.
«Ой, Анечка, а ты не одна, – с приторной сладостью в голосе протянула она, проходя в комнату. – А я-то думала, ты скучаешь, решила тебя проведать. Пирожков вот принесла…»
Максим в недоумении смотрел то на меня, то на незваную гостью. Я чувствовала, как краска заливает мне щеки.
«Здравствуйте, – вежливо сказал он, поднимаясь из-за стола. – Я Максим».
«Тамара Игоревна, – представилась она, одарив его долгим оценивающим взглядом. – Можно сказать, почти что Анечкина мама».
У меня внутри все похолодело от этой фразы. «Почти что мама». Она намеренно стирала границы, присваивая себе статус, которого у нее давно не было.
«Очень приятно», – растерянно улыбнулся Максим.
Но Тамара Игоревна не собиралась останавливаться. Она поставила свой вечный контейнер с пирожками на стол, прямо рядом с нашей пастой, и с энтузиазмом принялась рассказывать:
«А вы знаете, у Анечки ведь муж был замечательный. Игорек мой. Такой парень! И работящий, и умный. Они так друг друга любили! Просто недоразумение у них вышло небольшое, с кем не бывает. Но ничего, я верю, все еще наладится. Хорошие люди должны быть вместе. Игорька все так любят, он душа компании…»
Она говорила и говорила, расхваливая своего сына, словно я была не разведенной женщиной, а просто временно повздорившей с мужем женой. Она смотрела прямо на Максима, и в ее взгляде читался вызов. Она намеренно разрушала мой вечер, мою новую хрупкую реальность, втаптывая ее в грязь воспоминаниями о прошлом.
Я сидела, сжав кулаки под столом, и не могла вымолвить ни слова. Максим выглядел ужасно неловко. Он бросал на меня сочувствующие взгляды, но не знал, как вмешаться. В тот момент я поняла с абсолютной, леденящей ясностью: это не старческая причуда. Это не случайность. Это целенаправленная, продуманная тактика. Это диверсия. И за всем этим стоит нечто большее, чем просто материнская любовь и тоска по прошлому. Я посмотрела на бывшую свекровь, которая продолжала свой монолог о прекрасном Игорьке, и поняла, что меня планомерно и жестоко втягивают в какую-то чудовищную игру, правил которой я пока не знаю.
Та среда была одним из тех дней, которые, кажется, созданы специально, чтобы испытать тебя на прочность. Уже неделю я жила в режиме аврала, заканчивая крупный проект, от которого зависело мое будущее повышение. Квартира превратилась в филиал офиса: повсюду были разбросаны черновики, на столе высилась гора из кофейных чашек, а сон стал роскошью, которую я не могла себе позволить. Глаза болели от постоянного взгляда в монитор, спина ныла, а в голове гудел вязкий туман от усталости и недосыпа. Я сидела, сгорбившись над ноутбуком, когда за окном уже сгустились сиреневые сумерки. До сдачи проекта оставалось меньше двенадцати часов, и я чувствовала, как паника ледяными пальцами сжимает горло.
Именно в этот момент, в оглушающей тишине моей напряженной сосредоточенности, раздался звук, который заставил меня вздрогнуть. Тихий, почти вкрадчивый щелчок в замочной скважине входной двери. Это был звук, который я научилась ненавидеть всем сердцем. Звук, который означал вторжение.
Я замерла, не отрывая взгляда от экрана, но все мое внимание уже было приковано к прихожей. Я надеялась, молилась про себя, что мне показалось. Что это соседи. Что угодно, только не…
Дверь со скрипом отворилась, и на пороге возникла Тамара Игоревна. В своем неизменном твидовом пальто, с идеальной укладкой, она источала аромат дорогих, но удушливо-сладких духов, которые мгновенно заполнили мою маленькую квартиру, вытесняя привычный запах кофе и бумаги. Она вошла, не здороваясь, и с хозяйским видом окинула взглядом комнату.
— Анечка, ну что же это такое? — ее голос, как всегда, был полон укоризненного участия. — Ты совсем себя не бережешь. Посмотри, какой кавардак. Игорек бы такого не допустил. Мужчина в доме все-таки порядок обеспечивает.
Она скинула пальто на пуфик в прихожей, прошла прямо на кухню, и я услышала, как зашумел электрический чайник. Мои пальцы застыли над клавиатурой. Каждая клеточка моего тела кричала от возмущения. Я чувствовала, как по вискам расползается тупая, пульсирующая боль. Я закрыла глаза, сделала глубокий вдох и попыталась сосчитать до десяти. Спокойно, Аня. Просто спокойно. Она пожилой человек. Она не со зла. Она просто привыкла. Эти мантры я повторяла себе уже несколько месяцев, и с каждым разом они работали все хуже.
— Тамара Игоревна, здравствуйте, — выдавила я, стараясь, чтобы голос не дрожал от ярости. — Я очень занята. У меня горит проект.
— Горит, горит, — проворчала она с кухни. — Все у вас, молодых, горит. А о доме подумать некогда. Вот я сейчас тебе чайку сделаю, бутербродики нарежу. Игорек, помню, всегда говорил: «Мама, твои бутерброды — это лучшее средство от усталости».
Она вернулась в комнату с чашкой в одной руке и тарелкой с наспех нарезанным сыром в другой. Но вместо того, чтобы поставить их на свободный край стола, она безапелляционно сдвинула стопку моих рабочих документов, которые я с таким трудом разложила в нужном порядке. Один из листов с важными расчетами плавно спланировал на пол.
Это стало последней каплей.
Что-то внутри меня оборвалось. Пружина терпения, которую я сжимала месяцами, с оглушительным треском лопнула. Я медленно поднялась из-за стола. Наверное, в моих глазах было что-то такое, отчего Тамара Игоревна осеклась на полуслове и даже отступила на шаг назад. Весь мой накопленный стресс, вся усталость, вся обида за бесцеремонное вторжение в мою жизнь слились в один обжигающий поток ярости.
— Тамара Игоревна! — мой голос, сорвавшийся на крик, прозвучал в тихой квартире как выстрел. — Мы уже три года как не муж и жена с вашим сыном! ПРЕКРАТИТЕ ко мне являться как к себе домой!
Я сделала шаг к ней, чувствуя, как дрожат руки. Я смотрела ей прямо в глаза, и мне было уже все равно, обидится она, расплачется или устроит скандал. Я просто больше не могла этого выносить.
— Вы слышите меня? Три года! Я живу своей жизнью. У меня своя работа, свои планы, своя квартира! Какое право вы имеете врываться сюда со своим ключом, который обещали вернуть сто лет назад?! Какое право вы имеете трогать мои вещи и рассказывать мне, что одобрил бы ваш Игорек, а что нет?! Мне все равно! Верните мне ключ, пожалуйста. И уходите. Прямо сейчас.
Я закончила свою тираду и замолчала, тяжело дыша. Я ожидала чего угодно: ответных криков, обвинений в неблагодарности, слез, жалоб на сердце. Но то, что я увидела на ее лице, совершенно выбило меня из колеи.
На меня смотрела женщина, находящаяся в состоянии полного, абсолютного шока. Ее лицо, обычно такое властное и уверенное, стало растерянным и беззащитным, как у ребенка. Губы приоткрылись, а в глазах застыло такое искреннее, такое неподдельное недоумение, что моя ярость начала мгновенно испаряться, уступая место растерянности.
— Аня… — прошептала она едва слышно. — Ты… ты о чем говоришь? Какой развод?
Я опешила. Это уже было похоже на какой-то дурной спектакль.
— В каком смысле «о чем»? Мы с Игорем развелись три года назад! Вы были на суде! Вы же сами мне говорили, что я «испортила жизнь вашему мальчику»!
Тамара Игоревна покачала головой, словно отгоняя наваждение. Ее руки задрожали так сильно, что чашка в них затряслась, расплескивая чай. Она поставила ее на стол и начала суетливо рыться в своей сумочке.
— Нет… нет, это какая-то ошибка… Он сказал… Игорь сказал…
Дрожащими пальцами она извлекла свой смартфон, несколько раз ткнула в экран и протянула его мне.
— Вот… Посмотри сама.
Я с недоверием взяла телефон. На экране была открыта переписка в мессенджере. Абонент «Сыночек». Я начала читать последние сообщения, и у меня потемнело в глазах. Земля уходила из-под ног.
«Мам, привет. У нас с Аней все налаживается. Решили попробовать сначала. Только она очень стесняется, просит пока никому не говорить. Стена у нее такая, ты же знаешь. Гордая».
Сообщение было отправлено около двух месяцев назад.
Я пролистала выше.
«Мам, я вчера с ней говорил по телефону, она жаловалась, что совсем зашивается на работе, ничего по дому не успевает. Может, заглянешь к ней? Поможешь немного с бытом? Подготовишь почву, так сказать, для моего триумфального возвращения. Она будет рада, просто сама никогда не попросит».
«Мама, Аня сказала, что соскучилась по твоему фирменному пирогу. Намекнула, чтобы я тебя попросил испечь. Сделай приятное будущей невестке, а?»
Сообщения шли одно за другим. Десятки сообщений. Целая параллельная реальность, тщательно сконструированная Игорем. Реальность, в которой мы вот-вот должны были снова сойтись, а я была просто слишком застенчивой и гордой, чтобы в этом признаться. А его мать выступала в роли тайного агента, призванного «наладить быт» и «смягчить мое сердце».
Я подняла глаза от экрана и посмотрела на Тамару Игоревну. Теперь я понимала все: ее визиты, ее разговоры об Игоре, ее хозяйничанье на моей кухне. Она не сходила с ума. Она не была злобной мегерой, которая издевается надо мной из вредности. Она искренне верила, что помогает своему сыну вернуть семью. Что выполняет мою, якобы, невысказанную просьбу.
В этот момент мы обе — я и моя бывшая свекровь — осознали, что стали жертвами одной и той же чудовищной, изощренной манипуляции. Я думала, что она теряет рассудок, а она была уверена, что помогает мне. И обе мы были обмануты человеком, которого она считала идеальным сыном, а я — давно забытым прошлым. Воздух в комнате сгустился от нашего общего, оглушающего шока. На столе между нами лежал ее телефон, маленький светящийся прямоугольник, в котором черным по белому была задокументирована ложь, отравившая наши жизни.
Тишина, упавшая на мою маленькую кухню, была оглушительной. Густой, вязкой, какой бывает тишина после взрыва. Мой крик еще, казалось, вибрировал в воздухе, сталкиваясь с невидимыми пылинками в полосе заходящего солнца. А напротив меня, за столом, сидела не грозная и навязчивая бывшая свекровь, а совершенно раздавленная, постаревшая на десять лет пожилая женщина. Ее лицо, обычно поджатое и полное самодовольной уверенности, сейчас было похоже на смятый лист бумаги. Губы дрожали, а в глазах, устремленных на экран телефона, который она все еще сжимала в побелевших костяшках пальцах, стоял неподдельный ужас.
Я смотрела на нее, и мой гнев, такой праведный и всепоглощающий еще минуту назад, начал медленно остывать, как забытый на плите чайник. Он не испарился, нет. Он просто нашел себе новую, правильную цель. Ярость схлынула, обнажив под собой ледяное дно шока и… странной, неуместной жалости. Мы обе — две женщины, стоявшие по разные стороны баррикад в течение долгих лет, — смотрели на один и тот же экран телефона и видели одно и то же: предательство. Уродливое, продуманное, циничное.
«Я… я не знала, Аня… Анечка…» — голос Тамары Игоревны был едва слышен, он срывался и тонул в подступивших рыданиях. Она наконец подняла на меня глаза, и в них не было ни грамма привычной мне властности. Только боль, стыд и горькое, стариковское недоумение. — «Он же говорил… клялся… что вы снова вместе. Что все у вас хорошо, просто ты… ты стесняешься. Просил меня помочь… наладить быт. Говорил, ты сама просила… только через меня, чтобы не спугнуть… Я думала, я вам счастье строю…»
Она закрыла лицо руками, и ее плечи затряслись в беззвучных рыданиях. И в этот самый момент стена между нами рухнула. Исчезла «бывшая свекровь» и «бывшая невестка». Передо мной сидела просто мать, обманутая собственным сыном. Человек, которого использовали так же методично и безжалостно, как использовали и меня, только с другой стороны.
Машинально, будто на автопилоте, я подошла к чайнику, включила его снова. Достала из шкафчика валерьянку — капли, которые держала для себя на случай особенно нервных дней. Накапала в стакан с водой, протянула ей.
«Выпейте, Тамара Игоревна», — мой голос прозвучал глухо и отстраненно.
Она послушно взяла стакан дрожащими руками, расплескав немного воды. Сделала несколько судорожных глотков. Мы молчали, пока чайник не защелкал, выключаясь. Я снова разлила кипяток по остывшим чашкам, села напротив. Впервые за много-много лет мы сидели на моей кухне не как противники, а как… сообщники. Жертвы одного и того же кукловода.
«Он врал мне во всем, — прошептала она, глядя в чашку, словно боясь встретиться со мной взглядом. — Во всем, Анечка. Я ведь… я ведь ему и деньги давала. Приличные суммы».
Я замерла, ложка с сахаром застыла на полпути ко рту. Вот оно. Недостающий элемент пазла, который я никак не могла найти. Все эти визиты, это навязчивое сватовство — это была лишь дымовая завеса.
«Какие деньги?» — спросила я тихо, но настойчиво.
Тамара Игоревна горько усмехнулась, в этой усмешке было столько самобичевания, что мне стало не по себе.
«Последние полгода… он все время просил. Небольшими частями, чтобы я не волновалась. Говорил, что у него появился один очень перспективный проект. Что-то связанное с информационными технологиями, я в этом ничего не понимаю. Убеждал, что это их с тобой общее будущее. Говорил: «Мам, я сейчас как вложусь, так мы с Аней через год уже о своем доме будем думать. Она просто не знает всей картины, я ей сюрприз хочу сделать». Я и верила… дура старая. Снимала со сберкнижки то, что всю жизнь по копейке откладывала. В общей сложности… несколько сотен тысяч ушло. Отдала все, что было».
Она снова всхлипнула, на этот раз тихо и беспомощно, как ребенок.
«Он говорил, что часть денег нужна, чтобы ремонт в твоей квартире начать, как только он вернется. Что у тебя трубы старые… что мебель пора менять… Говорил, что он уже присмотрел новый диван, «как Анечка любит». А я слушала, и радовалась… Думала, наконец-то сын за ум взялся, о семье думает».
Картина сложилась окончательно. Жестокая и отвратительная в своей простоте. Игорь, мой бывший муж, не собирался ко мне возвращаться. Ему не нужна была я или наша семья. Ему нужны были деньги матери и бесплатное жилье. А Тамара Игоревна была его тараном, его ключом, его тяжелой артиллерией. Он посылал ее вперед, чтобы пробить брешь в моей обороне, подготовить плацдарм для собственного комфортного возвращения. Он использовал ее материнскую любовь, ее надежду на счастье сына, как инструмент. Это было настолько мерзко, что к горлу подкатила тошнота.
«Он не проект готовил, Тамара Игоревна, — произнесла я ледяным голосом, и от этого тона она вздрогнула и посмотрела на меня. — Он готовил себе почву. Чтобы выманить у вас последние сбережения, а потом снова въехать в мою квартиру. И жить здесь припеваючи, за ваш и за мой счет. А вы… вы должны были быть гарантом его спокойствия. Раз вы здесь хозяйничаете, значит, и он имеет право».
В ее глазах отразилось понимание. Последние остатки иллюзий рассыпались в прах. Теперь она видела своего «Игорька» моими глазами. Не просто непутевого, а расчетливого и беспринципного манипулятора.
Мы долго сидели в тишине. Солнце уже почти село, и кухня погрузилась в синие сумерки. Я не стала включать свет. В этом полумраке было легче переваривать случившееся. Гнев снова начал подниматься во мне, но теперь это была не истеричная ярость, а холодная, свинцовая злость. Злость на Игоря. И на себя — за то, что так долго терпела. И на нее — за то, что она так слепо верила. Но сейчас обвинять ее было бессмысленно. Мы обе были в одной лодке, пробитой его ложью.
«Что же теперь делать?» — прошептала Тамара Игоревна в пустоту. Это был не вопрос, а стон отчаяния.
И тут я поняла, что знаю ответ. Я больше не буду жертвой. И не позволю ей оставаться ею. Этот цирк пора заканчивать. И занавес должны опустить мы вдвоем.
Я встала и включила свет. Яркая лампочка резанула по глазам, заставив нас обеих зажмуриться. Когда я снова открыла глаза, я посмотрела прямо на бывшую свекровь. Впервые в жизни — как на равную. Как на союзника.
«Делать, Тамара Игоревна, — сказала я твердо, и в моем голосе не было ни капли сомнения. — Мы должны поставить его на место. Раз и навсегда. Вместе».
Она медленно подняла на меня свой заплаканный, но уже не такой растерянный взгляд. В глубине ее глаз, сквозь боль и унижение, я увидела, как зарождается что-то новое. Стальная искра. Искра материнского гнева, которая бывает страшнее любой другой стихии. Она медленно, с достоинством, кивнула. И в этом простом кивке было больше решимости, чем во всех ее прежних поучениях и визитах. Наш молчаливый пакт был заключен. Война еще не была окончена, но теперь мы собирались сражаться на одной стороне.
Мы ехали в молчании, которое давило на барабанные перепонки сильнее, чем любая музыка. Я крепко сжимала руль своей старенькой машины, а Тамара Игоревна сидела рядом, прямая, как струна, и смотрела в лобовое стекло, но я знала, что она ничего не видит. Ее взгляд был обращен внутрь, туда, где рушился мир, построенный на лжи собственного сына. Впервые за все годы нашего знакомства я не чувствовала к ней ни раздражения, ни злости. Только странную, горькую солидарность. Она теребила ручки своей ридикюля из кожзаменителя – того самого, с которым всегда приходила ко мне, – и ее тонкие пальцы с чуть припухшими суставами дрожали.
Мы подъехали к сверкающему стеклом и металлом бизнес-центру, где Игорь снимал небольшой офис. «Вот же артист, – подумала я, глядя на это современное здание. – Пускать пыль в глаза он умел всегда». Сама атмосфера этого места, пропитанная запахом дорогих духов и свежесваренного кофе, казалась фальшивой и неуместной на фоне нашей миссии. Мы вышли из машины и, не сговариваясь, выпрямили спины. Два солдата, идущие в свой последний и решающий бой.
В холле нас встретила юная девушка-секретарь с безупречной укладкой и наклеенной улыбкой.
– Добрый день, вы к кому? – пропела она.
– Нам нужен Игорь Белозеров, – твердо ответила я, пока Тамара Игоревна испуганно озиралась по сторонам.
– У вас назначено? Игорь Вадимович сейчас на важном совещании.
– Наше совещание важнее, – отрезала я, чувствуя, как внутри закипает холодная ярость. – Скажите, что к нему его мама. И бывшая жена. Вместе.
Девушка удивленно вскинула накрашенные брови, но что-то в моем взгляде заставило ее снять трубку и пролепетать в нее несколько слов. Через полминуты дверь в конце коридора, сделанная из матового стекла, распахнулась. На пороге стоял Игорь. Такой же, как всегда: идеально отутюженная рубашка, модная стрижка, самодовольная улыбка на лице. Но улыбка эта мгновенно сползла, когда он увидел нас двоих, стоящих плечом к плечу. Его глаза метнулись от меня к матери и обратно, в них мелькнул сначала шок, а затем – плохо скрываемый страх.
– Мама? Аня? Что… что вы здесь делаете? Вместе? – его голос звучал неестественно высоко.
Он сделал шаг к нам, пытаясь изобразить радушие, но мы обе остались на месте.
– Нам нужно поговорить, Игорь, – тихо, но с какой-то новой, стальной твердостью в голосе произнесла Тамара Игоревна.
– Мам, я же занят, у меня клиенты! Давайте позже, вечером… Аня, зачем ты ее привезла? Я же просил тебя не впутывать маму в наши…
– В наши «что», Игорь? – перебила я его спокойным, ледяным тоном. – В «наши» дела? А разве у нас есть «наши» дела? Мы уже три года как не муж и жена. Или ты забыл?
Он запнулся, и его щеки залил нездоровый румянец. Он оглянулся на любопытную секретаршу, потом схватил нас за руки и буквально втащил в свой кабинет, плотно закрыв за собой дверь.
– Вы с ума сошли? Приезжать ко мне на работу, устраивать сцены! Мама, Аня наверняка тебе что-то наговорила, она всегда все преувеличивает…
И тут произошло то, чего я никак не ожидала. Тамара Игоревна, эта тихая, вечно ищущая одобрения в глазах сына женщина, вырвала свою руку из его хватки.
– Хватит, Игорь. Хватит врать, – ее голос дрожал, но не от слабости, а от сдерживаемых рыданий. – Я все знаю. Все. Про то, что вы не сходитесь. Про то, что Аня ничего не просила. Про то, что ты просто использовал меня.
Она сделала шаг вперед, и Игорь инстинктивно отступил к своему большому пустому столу.
– Мам, ты о чем? Успокойся, давай я налью тебе воды…
– Ты говорил, что эти сто тысяч нужны на «ваш с Аней первый взнос», – она говорила все громче, и каждое слово било по нему, как пощечина. – Взнос на что, Игорек? На новую квартиру? Или на твою новую ложь? А те пятьдесят, что я отдала в прошлом месяце? «На ремонт в Аниной квартире, чтобы мне было, куда вернуться». Ты смотрел мне в глаза и врал! Врал своей матери!
Игорь окончательно потерял свой лоск. Он растерянно смотрел то на нее, то на меня, его лицо исказилось.
– Аня, это ты ей все рассказала? Я же тебя просил… Я хотел как лучше…
– Как лучше для кого, Игорь? – вмешалась я. – Для себя? Жить за счет матери, мечтая снова сесть на шею мне? Твой план был гениален в своей низости. Использовать пожилую женщину как таран, чтобы вернуться в квартиру, из которой тебя выставили три года назад.
Он молчал, тяжело дыша. Вся его напускная успешность схлопнулась, остался только маленький, испуганный и донельзя эгоистичный мальчик, загнанный в угол.
Тамара Игоревна сделала глубокий вдох, будто набираясь сил для последнего, самого главного удара. Ее плечи расправились, и я увидела перед собой не забитую старушку, а женщину, которая прямо сейчас возвращала себе свое достоинство.
– С этой минуты, Игорь, – произнесла она четко и раздельно, – ты не получишь от меня больше ни копейки. Ни на «общее будущее», ни на «ремонт», ни на что. Ты взрослый мужчина. Учись жить сам. И перестань впутывать меня в свою ложь. Я больше в этом не участвую.
Она повернулась ко мне, и в ее глазах я увидела немой вопрос. Я поняла, что теперь моя очередь. Я подошла почти вплотную к Игорю, который так и застыл у своего стола.
– А я хочу сказать только одно, – мой голос был тихим, но в наступившей тишине кабинета он звучал оглушительно. – Оставь нас обеих в покое. Меня. И свою мать. Не звони, не пиши, не пытайся ничего «наладить». Это конец. Навсегда. Ты понял?
Он молча кивнул, не поднимая глаз.
Мы развернулись и пошли к выходу. Я взяла Тамару Игоревну под руку, и ее пальцы уже не дрожали. Они крепко сжали мою ладонь. Мы вышли из кабинета, прошли мимо ошарашенной секретарши, пересекли гулкий холл и оказались на улице. Яркое солнце ударило в глаза, и мы обе зажмурились. Воздух пах пылью и свободой.
***
Прошло около месяца. Жизнь вошла в свою новую, спокойную колею. Я много работала, встречалась с друзьями, ходила на свидания с тем самым молодым человеком, чей визит стал катализатором всей этой драмы. И ни разу за это время телефонный звонок не заставил мое сердце сжиматься в тревоге.
Однажды вечером, когда я разбирала покупки после работы, мой телефон зазвонил. На экране высветилось: «Тамара Игоревна». На секунду внутри все похолодело по старой привычке. Я колебалась, но все же провела пальцем по экрану.
– Алло, – сказала я осторожно.
– Анечка? Здравствуй. Это Тамара Игоревна, – голос в трубке был другим. Тихим, немного уставшим, но… теплым. В нем не было ни прежних заискивающих ноток, ни манипулятивных пауз. – Я не отвлекаю?
– Здравствуйте. Нет, все в порядке. Что-то случилось?
В трубке помолчали. Я слышала ее дыхание.
– Нет, Анечка, ничего не случилось. Все хорошо. Я… я просто хотела спросить, как у тебя дела. И… хотела извиниться. За все. За то, что была такой слепой и доставила тебе столько хлопот. Прости меня, пожалуйста.
Я прислонилась к кухонному столу, чувствуя, как по щеке катится слеза. Но это была не слеза обиды или жалости. Это была слеза облегчения.
– Я вас прощаю, Тамара Игоревна. Давно простила. У меня все хорошо. А у вас как?
– И у меня теперь все хорошо, – ответила она, и я впервые за много лет услышала в ее голосе слабую, но искреннюю улыбку. – По-настоящему хорошо. Ну, я не буду тебя задерживать. Береги себя.
– И вы себя берегите.
Я положила трубку и еще несколько минут стояла, глядя в окно на огни вечернего города. На моих губах тоже была улыбка. Тяжелая дверь в прошлое, которую я так долго и мучительно пыталась закрыть, наконец захлопнулась. И как ни парадоксально, ключ от нее оказался у женщины, которую я считала своим главным мучителем. В борьбе за собственное достоинство она стала моим самым неожиданным союзником, и эта короткая, простая беседа дала мне гораздо больше, чем годы обид и попыток что-то доказать. Я была свободна.