Запах свежеиспеченного бисквита и сливочного крема витал в воздухе, смешиваясь с тонким ароматом ванили. Я сидела напротив Кирилла за маленьким столиком в кондитерской, и моя улыбка, казалось, была такой широкой, что вот-вот треснет по швам. Перед нами на белой фарфоровой тарелке лежали шесть миниатюрных произведений искусства — пробники нашего будущего свадебного торта.
«Так, — деловито произнес Кирилл, подцепляя серебряной вилочкой кусочек с малиновым конфи. — Операция "Сладкая жизнь" вступает в решающую фазу. На кону — гастрономическое счастье наших гостей. Твои ставки, любимая?»
Я рассмеялась и взяла кусочек с фисташковым кремом. «Моя ставка на то, что ты съешь все шесть, пока я буду выбирать».
Он сделал преувеличенно обиженное лицо, но глаза его смеялись. В эти мгновения я чувствовала себя самой счастливой женщиной на свете. Все было идеально, именно так, как я представляла в своих самых смелых мечтах. Мы с Кириллом были вместе уже пять лет, и почти три года из них мы, как два усердных муравья, тащили в нашу общую копилку каждую свободную копейку. Мы отказывали себе в отпусках, дорогих покупках и частых посиделках в ресторанах. Все ради одного-единственного дня. Дня, который будет принадлежать только нам.
Наша свадьба не была спонтанным решением. Она была выстраданной, продуманной до мелочей и оттого еще более желанной. Я часами сидела на сайтах, выбирая идеальный оттенок айвори для скатертей, спорила с декоратором о том, сколько гирлянд из эвкалипта нужно для арки, и составляла плейлист, в котором каждая песня была связана с каким-то нашим общим воспоминанием. Это была не просто вечеринка, это была кульминация нашей любви, наш личный манифест.
Вечером, удобно устроившись на диване, я болтала по телефону с лучшей подругой Светой.
«Ты не представляешь, она просто золото! — щебетала я в трубку, перебирая пальцами бахрому на пледе. — Я так боялась, что мама начнет критиковать мой выбор, говорить, что все это слишком дорого или безвкусно. А она… она так вовлеклась! Помогает со списком гостей, обзванивает родственников, даже нашла какую-то свою старую портниху, чтобы та подшила мне платье идеально по фигуре. Она просто светится от счастья за меня, Свет. Я так рада, что у нас с ней сейчас такие отношения».
На том конце провода Света искренне радовалась за меня, и я, повесив трубку, еще долго сидела с глупой улыбкой на лице. Поддержка мамы была для меня важна как воздух. Папа всегда был немного в стороне от таких «женских» хлопот, он просто по-мужски одобрял все, похлопывая меня по плечу и говоря: «Главное, чтобы ты была счастлива, дочка». А вот мама… ее одобрение, ее участие были для меня вишенкой на торте моего свадебного счастья. Она будто проживала эту подготовку вместе со мной, и ее энтузиазм заражал и успокаивал одновременно.
Кульминацией этой идиллии должен был стать семейный ужин в родительском доме за полтора месяца до торжества. Мы с Кириллом приехали с коробкой тех самых пирожных из кондитерской, чтобы угостить родителей и окончательно утвердить вкус торта. В доме пахло маминым фирменным запеченным мясом и яблочным пирогом. Все было как всегда — уютно, тепло и до боли знакомо.
Мы сидели за столом, обсуждали последние детали. Мама была в каком-то особенно приподнятом, даже восторженном настроении. Она то и дело подливала нам сок, смеялась громче обычного и строила планы, кого из гостей куда посадить. Я с нежностью смотрела на нее и думала, как же мне повезло.
«Алиночка, Кирилл, — вдруг начала она, откладывая вилку и промокая губы салфеткой. Ее лицо сияло так, будто она собиралась объявить о выигрыше в лотерею. — Мы тут с отцом подумали…»
Я вопросительно посмотрела на папу, но он в этот момент с необычайным интересом уставился в свою тарелку, словно видел узор на ней впервые. Это секундное движение показалось мне странным, но я не успела придать ему значения.
Мама сделала театральную паузу, обвела нас торжествующим взглядом и выпалила: «Годовщина-то у нас серебряная как раз в этом месяце. Двадцать пять лет — дата серьезная! Мы решили, что на твоей свадьбе заодно отметим и нашу, — радостно сообщила она, не видя в этом ничего плохого».
На несколько секунд в комнате повисла оглушительная тишина. Я слышала только, как гудит в ушах и как бешено колотится сердце. Слова мамы, произнесенные таким веселым, будничным тоном, никак не укладывались у меня в голове. Я смотрела на ее сияющее лицо и не могла понять — это какая-то нелепая шутка? Розыгрыш?
Кирилл, сидевший рядом, напрягся всем телом. Я почувствовала, как его рука нашла мою под столом и крепко сжала. Он тоже был в шоке.
Я медленно перевела взгляд на отца. Он по-прежнему не поднимал головы, но я видела, как покраснела его шея. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке и отчаянно избегал моего взгляда.
«Мам… — наконец выдавила я из себя, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Что значит "отметим вашу"?»
«Ну, отметим! — все так же беззаботно ответила она, будто объясняла что-то само собой разумеющееся. — Поздравим друг друга, гости нам скажут тосты. Это же так здорово, два праздника в один день!»
Мир начал медленно плыть перед глазами. Моя выстраданная, вымечтанная свадьба. Мой личный, интимный день. День, посвященный только мне и Кириллу. И на этом дне, в центре внимания, должны оказаться еще и мои родители со своей годовщиной?
«Мам, но… это же наш день, — мой голос прозвучал жалобно, как у ребенка. — Свадьба… она же бывает один раз. Мы так долго к ней готовились».
И тут на ее лице промелькнуло что-то похожее на легкую обиду, смешанную с материнским снисхождением.
«Ну что ты как маленькая, Алина? Взрослая девочка ведь уже. Это же так удобно, ну подумай сама! Все гости сразу соберутся, и нам лишних трат не будет! Зачем устраивать два банкета, когда можно все сделать на одном? Это же просто практично. Я думала, ты порадуешься за нас, — она посмотрела на меня с укором, и в этом взгляде читалось: "Как ты можешь быть такой эгоисткой?". — Мы же твои родители. Не чужие люди».
Слово «практично» ударило по мне сильнее, чем все остальное. Моя мечта, моя сказка, сотканная из кружева, эвкалипта и наших с Кириллом воспоминаний, в одно мгновение была низведена до уровня «практичного мероприятия по экономии средств». Я смотрела на улыбающуюся маму, на смущенного, молчаливого отца, на напряженное лицо моего жениха и чувствовала, как внутри меня что-то обрывается. Ледяная трещина пошла по самому сердцу моего идеального мира, и я с ужасом понимала, что это только начало.
Тот вечерний ужин повис в моей памяти тяжелым, холодным камнем. Слова матери, произнесенные с такой лучезарной улыбкой, продолжали эхом звучать в голове, когда мы с Максимом ехали домой. Шок был настолько сильным, что парализовал не только язык, но и мысли. Мы не сказали друг другу ни слова всю дорогу, и это молчание было громче любого крика. Я смотрела на проплывающие мимо огни города, и мое отражение в стекле казалось мне чужим, растерянным, с застывшим на губах немым вопросом: «Как?». Отец… Его смущенный взгляд, который он так старательно прятал, сейчас вставал перед глазами и причинял почти физическую боль. Он знал. Он все знал заранее и не остановил ее. Эта мысль была еще одним маленьким, но острым осколком предательства, вонзившимся прямо в сердце.
На следующее утро я решила, что это было просто какое-то нелепое недоразумение. Ну не может же мама всерьез. Она просто неудачно пошутила, а я, уставшая от предсвадебной суеты, все восприняла слишком близко к сердцу. Я налила себе большую чашку кофе, набрала побольше воздуха в грудь и позвонила ей. Постаралась, чтобы голос звучал как можно спокойнее и бодрее.
«Мам, привет! Я насчет вчерашнего разговора… — начала я. — Я подумала, может, мы друг друга не совсем поняли? Про вашу годовщину…»
На том конце провода на секунду повисла тишина, а затем раздался ее бодрый, совершенно невозмутимый голос: «Алиночка, а что тут не понимать? Все же так замечательно складывается! Такая дата красивая, двадцать пять лет, серебряная свадьба! Грех не отметить. А тут как раз такой повод — все соберутся, и мы лишний раз людей дергать не будем. Практично ведь!»
Практично. Это слово ударило меня, как пощечина. Моя свадьба, день, о котором я мечтала с детства, к которому мы с Максимом шли несколько лет, отказывая себе во многом, чтобы накопить на праздник нашей мечты, — для нее это было просто «практично».
«Мам, но… это же наш с Максимом день, — мой голос предательски дрогнул. — Мы так долго его планировали. Мы хотели, чтобы все было… для нас».
«Ну что ты как маленькая, честное слово? — в ее голосе появились обиженные нотки, те самые, которые я знала с детства и которые всегда заставляли меня чувствовать себя виноватой. — Кто говорит, что это будет не для вас? Просто мы тихонечко, скромно присоединимся. Ну поздравят нас гости разок, ну скажет тамада пару слов. Тебе что, жалко для родителей? Мы тебя вырастили, воспитали, а ты из-за такой мелочи расстраиваешься. Это эгоизм, дочка».
Эгоизм. Вот и приговор. Я положила трубку, чувствуя, как по щекам катятся горячие слезы обиды и бессилия. Любая моя попытка отстоять свои границы, свой личный праздник, отныне будет клеймиться этим словом. Мама умела мастерски давить на чувство вины, и сейчас она выкрутила этот рычаг на максимум.
Но это было только начало. Через несколько дней мама позвонила, щебеча от восторга. «Алиночка, я тут список гостей немного подкорректировала, не волнуйся, я все взяла на себя, чтобы тебя не нагружать!» Она прислала мне обновленный файл. Когда я открыла его, у меня потемнело в глазах. К нашему тщательно выверенному списку из семидесяти самых близких людей добавилось… пятьдесят семь новых имен. Пятьдесят семь! Я не знала и половины из них. Тетя Люба из Саратова, которую я видела последний раз лет двадцать назад, какой-то троюродный дядя Валера с семьей, бесчисленные мамины подруги с работы, их мужья, взрослые дети…
«Мама, это что такое? — закричала я в трубку, забыв про всякое самообладание. — Кто все эти люди? У нас же банкетный зал на восемьдесят человек рассчитан! И бюджет! Мы не можем себе позволить еще пятьдесят семь гостей!»
«Ну что ты кричишь? — невозмутимо ответила она. — Я уже позвонила в ваш ресторан, там есть зал побольше, просто доплатить нужно. А насчет денег не волнуйся, люди же не с пустыми руками придут. Подарки подарят и нам, и вам. Все окупится!»
У меня было ощущение, что я разговариваю с кем-то совершенно чужим. С расчетливым менеджером по организации мероприятий, а не с собственной матерью. Моя свадьба в ее глазах превращалась в какой-то коммерческий проект, в инвестицию, которая должна была «окупиться».
Следующий удар прилетел со стороны диджея, которого мы с Максимом выбирали несколько месяцев. Он позвонил мне сам, голос у него был немного растерянный.
«Алина, здравствуйте. Тут ваша мама звонила, просила внести некоторые коррективы в плейлист… Я хотел бы с вами уточнить, — он запнулся. — Она попросила добавить блок песен восьмидесятых, сказала, это ее любимые. И еще… забронировать время для отдельного медленного танца для нее с супругом, под песню Игоря Николаева. Сказала, это “их песня”. Мы так делаем?»
Я стояла посреди комнаты, сжимая телефон так, что побелели костяшки пальцев. Она действовала за моей спиной, перекраивая мой день под себя, не считая нужным даже поставить меня в известность. Она хотела не просто «тихонечко присоединиться», она хотела устроить свой собственный праздник за наш счет, украв у меня мой.
Именно тогда начали закрадываться первые, по-настоящему жуткие подозрения. Что-то здесь было не так. Моя мама всегда была невероятно экономной, доходило до того, что она могла ездить на другой конец города за молоком, которое было дешевле на три рубля. Она учила меня выключать свет, выходя из комнаты, и штопать носки. И вдруг этот человек настаивает на смене банкетного зала, что влекло за собой колоссальные расходы, и нанимает еще пятьдесят семь дополнительных ртов? Это было абсолютно не в ее характере. А потом случилась история с фотографом. Мы с Максимом выбрали хорошего, добротного специалиста с адекватным ценником. Но мама, увидев его портфолио, скривила губы.
«Слишком простенько, Алиночка. Уровень не тот, — заявила она безапелляционно. — Я тут навела справки, есть один фотограф, он лучший в городе. Снимает всех знаменитостей. Да, дорого, очень дорого. Но оно того стоит. Нужно, чтобы все выглядело солидно. Пойми, люди же не с пустыми руками придут, они должны видеть, что тут все на высшем уровне».
Снова эта фраза. «Люди не с пустыми руками придут». Она звучала как мантра, как заклинание. Будто вся суть праздника сводилась к содержимому подарочных конвертов. Эта одержимость «солидностью» и ожиданием щедрых даров от гостей была настолько на нее не похожа, что тревога внутри меня переросла в глухой, постоянный гул.
Напряжение росло не только между мной и матерью. Я стала замечать, что и между родителями что-то происходит. Они стали разговаривать тише, обрывками фраз. Отец ходил мрачнее тучи, осунулся, похудел. Однажды я приехала к ним без предупреждения, хотела забрать какие-то свои детские фотографии для слайд-шоу на свадьбу. Дверь была не заперта, и я, войдя в коридор, услышала их приглушенные голоса из кухни. Я не хотела подслушивать, но слова сами долетели до меня, заставив замереть на месте.
«Это нечестно по отношению к ней. Есть другие способы», — говорил отец. Голос у него был усталый и полный отчаяния.
«Других способов уже нет, ты что, не понимаешь?! — зашипела в ответ мать. Злости и паники в ее шепоте было столько, что у меня по спине пробежал холодок. — Или ты хочешь, чтобы мы оказались на улице? Чтобы все узнали о нашем позоре? Это единственный шанс, единственный!»
Я услышала, как брякнула чашка. Они замолчали. Я кашлянула, делая вид, что только что вошла, и заглянула на кухню. Мать резко обернулась, лицо у нее было бледным, с красными пятнами, а отец уставился в стол и даже не поднял на меня глаз.
«Алиночка, ты что, не позвонила?» — нервно улыбнулась мама, суетливо поправляя скатерть.
«Решила сюрприз сделать», — выдавила я, чувствуя себя лишней, чужой, невольной свидетельницей какой-то страшной тайны. Что за позор? Почему они могут оказаться на улице? В голове роились десятки пугающих догадок, одна хуже другой.
Разгадка, а точнее, следующая, самая страшная ее часть, пришла через пару дней. Мне нужно было срочно отправить по работе тяжелый файл, а мой домашний интернет, как назло, отказал. Я вспомнила, что у мамы быстрый интернет, и заскочила к ним. Она была в ванной, отец — в магазине. «Ноутбук на столе в гостиной, пользуйся!» — крикнула она.
Я села за стол, открыла крышку. Ноутбук вышел из спящего режима, и на экране осталась открытой последняя вкладка, которую мама, видимо, забыла закрыть. Сердце ухнуло куда-то вниз и замерло. Это был сайт по оценке и продаже антиквариата и ювелирных изделий. А на странице, в центре экрана, была крупная фотография старинной семейной броши. Бабушкина брошь. Изящная веточка ландыша из платины с жемчужными цветами и крошечными изумрудными листьями. Это была наша семейная реликвия. Бабушка передала ее маме со словами, что та должна будет приколоть ее к моему свадебному платью, когда придет время. Эта брошь была для меня не просто украшением. Это был символ любви, преемственности поколений, мое будущее благословение.
А под фотографией стоял статус: «Лот выставлен на продажу. Предварительная оценка…». Я не стала дочитывать сумму. Меня затрясло.
В этот момент из ванной вышла мама, напевая что-то себе под нос. Увидев меня, застывшую перед экраном, она осеклась. Ее взгляд метнулся к ноутбуку, и улыбка моментально сползла с ее лица.
«Что ты делаешь? — ее голос стал ледяным. — Что ты лазишь в моих вещах?»
«Что ЭТО делает на сайте по продаже?! — я ткнула пальцем в экран, голос сорвался на визг. — Мама, это же бабушкина брошь! Ты обещала… Она должна была быть на мне… на моей свадьбе!»
И тут ее прорвало. Вместо объяснений, вместо раскаяния, на меня обрушился поток яростных обвинений.
«Да как ты смеешь меня контролировать! Шпионить за мной! Это моя вещь, что хочу, то и делаю! — кричала она, размахивая руками. Лицо ее исказилось от гнева. — Я для семьи всё делаю, из кожи вон лезу, чтобы мы на плаву удержались, а ты… ты меня в чем-то подозреваешь! Неблагодарная! Как у тебя только язык повернулся?!»
Она захлопнула крышку ноутбука с такой силой, что он жалобно треснул. Я смотрела на нее и не узнавала. Передо мной стояла чужая, загнанная в угол женщина, готовая на все, чтобы скрыть свою тайну. И в этот момент я поняла с ужасающей ясностью: двойная свадьба, десятки гостей, дорогой фотограф и продажа семейной реликвии — все это звенья одной цепи. И моя свадьба мечты была лишь красивой ширмой для чего-то очень страшного и уродливого.
Последние дни перед свадьбой должны были стать самой волшебной, самой трепетной неделей в моей жизни. Вместо этого они превратились в медленную, удушающую пытку. Каждый телефонный звонок от мамы ощущался как укол. Она больше не спрашивала, она утверждала. «Алина, я тут подумала, тетю Галю из Саратова надо посадить поближе к сцене, у нее слух плохой». «Алина, я договорилась, в середине вечера будет небольшой сюрприз для всех, не волнуйся, тебе понравится». «Алина, а ты не забыла предупредить фотографа, что нужно будет сделать отдельный альбом для нас с отцом?».
Я вяло соглашалась, чувствуя, как силы покидают меня. Мой праздник, моя мечта, на которую мы с Кириллом копили три года, отказывая себе во всем, превращалась в какой-то чудовищный фарс, в бенефис моей матери. Кирилл видел мое состояние. Он обнимал меня вечерами, гладил по волосам и говорил: «Малыш, может, я поговорю с твоими родителями? Я все объясню. Спокойно, по-мужски». Но я качала головой. Это было мое. Моя семья, моя боль. Я должна была разобраться сама.
Последней каплей стало сообщение от нашего распорядителя. «Алина, здравствуйте! Ваша мама просила внести правки в плейлист. Я добавила пятнадцать композиций из восьмидесятых. Также она просила выделить отдельный блок на поздравления для нее и вашего отца». Пятнадцать композиций. Пятнадцать! Внутри меня что-то оборвалось. Хватит.
Я больше не могла дышать этим воздухом, пропитанным ложью и недомолвками. Не написав Кириллу ни слова, я схватила ключи от машины и вылетела из нашей съемной квартирки. Дорога до родительского дома, обычно занимавшая сорок минут, показалась мне вечностью. В голове крутился ураган из мыслей. Что я им скажу? Как я все это остановлю, не разрушив отношения навсегда? Ноги сами несли меня к двери, на которой до сих пор висела старая латунная табличка с фамилией, которую я скоро должна была сменить.
Я позвонила в звонок. Тишина. Позвонила еще раз. За дверью послышалось медленное, тяжелое шарканье. Щелкнул замок, и на пороге появился отец.
Я замерла. Я не видела его таким никогда. Обычно подтянутый, всегда с иголочки одетый, с гордой осанкой, сейчас он стоял передо мной ссутулившись, в старом, растянутом свитере. Но дело было даже не в одежде. Его лицо... оно было серым, измученным, с глубокими тенями под глазами. Он постарел лет на десять с нашей последней встречи.
«Алиночка? Ты чего не предупредила?» — его голос был тихим, каким-то надтреснутым.
«Пап, что происходит?» — вырвалось у меня вместо приветствия. Я прошла в квартиру. В воздухе висел знакомый с детства запах маминых пирогов, но к нему примешивался какой-то новый, тревожный аромат — застоявшегося отчаяния.
«Ничего не происходит, дочка, все в порядке. Мать в магазине, скоро будет», — он попытался улыбнуться, но уголки губ предательски дрогнули и поползли вниз. Он прошел в гостиную и тяжело опустился в свое любимое кресло, то самое, в котором всегда читал газеты. Но сейчас он не читал. Он просто смотрел в одну точку, на погасший экран телевизора.
«Пап, не надо мне врать. Пожалуйста, — я подошла и села на подлокотник кресла, заглядывая ему в глаза. — Я все вижу. Я вижу, как ты избегаешь моего взгляда уже месяц. Я слышала ваш спор на кухне. Я видела мамину брошку на том сайте. Что случилось? Расскажи мне».
Он долго молчал. Лишь тиканье старых настенных часов в коридоре нарушало гнетущую тишину. Казалось, каждая секунда капает прямо на мои обнаженные нервы. Наконец он поднял на меня взгляд, и я увидела в его глазах такую вселенскую усталость и стыд, что мое сердце сжалось от боли.
«Прости нас, Алинка, — прошептал он. — Прости, если сможешь».
И он рассказал. Все. Рассказал про свою попытку начать небольшое дело, в которое он вложил все их сбережения. Про то, как он хотел, чтобы мы с матерью ни в чем не нуждались, чтобы у меня было хорошее приданое. Рассказал, как партнеры, которым он доверял как себе, его обманули, оставив ни с чем и с огромными обязательствами перед очень серьезными людьми. Он не использовал слово «долги», но от его формулировок — «сумма, которую нужно вернуть», «финансовая пропасть», «последний срок» — у меня холодели пальцы.
Он говорил, что долгое время скрывал все от матери, пытался выкарабкаться сам, перезанимал у знакомых, продавал какие-то свои вещи. Но положение становилось все хуже. А потом «эти люди» поставили ему ультиматум. Срок истекал буквально через несколько дней после моей свадьбы. И если он не найдет нужную сумму… он замолчал, но я и так поняла. Их квартира, единственное жилье, которое у них было, окажется под угрозой. Они могли потерять все.
«Когда я рассказал твоей матери… — отец сглотнул, голос его задрожал еще сильнее. — Я думал, это конец. Но она… она сказала, что есть выход. Она придумала этот план».
План. Я смотрела на него, и пазл в моей голове начал складываться со страшным, оглушающим скрежетом. Все эти новые гости… мамины богатые подруги, дальние родственники, с которыми они не виделись годами, но которые занимали высокое положение. Дорогой фотограф, чтобы все выглядело «солидно». Ее настойчивые просьбы дарить только деньги. Серебряная свадьба… Это была не просто прихоть. Это был шифр. Сигнал для всех приглашенных с их стороны: мы празднуем двадцать пять лет совместной жизни, ждем щедрых подарков. Они превращали мою свадьбу в негласный благотворительный вечер по сбору средств для спасения своей шкуры.
Моя мечта, мой выстраданный день, моя сказка — все это было лишь декорацией для их циничной аферы. А я была главной актрисой в этом спектакле, даже не подозревая о своей роли. В горле встал ледяной ком.
В этот самый момент в замке повернулся ключ. Дверь открылась, и на пороге появилась мама — с пакетами, полными продуктов, разрумянившаяся от весеннего ветра, с сияющими глазами.
«Ой, Алиночка, а ты что тут делаешь? Сюрприз!» — радостно воскликнула она, но тут же осеклась, увидев лицо отца и мое, застывшее, как маска. Пакеты с глухим стуком опустились на пол. Яблоки покатились по коридору.
«Что… что здесь происходит?» — ее голос потерял всю свою жизнерадостность.
«Он мне все рассказал, мам», — тихо, почти беззвучно произнесла я.
Она не стала отпираться. Ее лицо на секунду исказилось, но потом она выпрямилась, вскинула подбородок, и в ее глазах появился тот самый воинственный блеск, который я так хорошо знала.
«И что? Что он тебе рассказал? — она шагнула в комнату. — Рассказал, что мы можем остаться на улице? Что твой отец чуть не наделал глупостей от отчаяния? Рассказал, что я пытаюсь спасти нашу семью, наш дом, в котором ты выросла?»
Ее голос крепчал с каждым словом, переходя на крик. Она не оправдывалась, она нападала.
«А что я должна была делать, Алина?! Смотреть, как все рушится? Просить милостыню? Это был единственный способ! Единственный! Мы пригласили людей, которые могут помочь. Да, на твоей свадьбе! А что в этом такого? Это же семейный праздник! Разве семья не должна помогать друг другу?»
«Мама… — прошептала я, чувствуя, как слезы обжигают глаза. — Вы использовали меня. Вы использовали мою свадьбу…»
«Использовали? — она истерически рассмеялась, и от этого смеха у меня по спине пробежал мороз. — Да что ты понимаешь! Ты живешь в своем розовом мире с цветочками и тортиками! А есть реальная жизнь, Алина! Жестокая и страшная! Я делала это ради нас! Ради отца! Ради тебя, в конце концов, чтобы у тебя остался родительский дом, куда ты можешь прийти! Ты должна понять и помочь, а не устраивать тут трагедии!»
Ее слова били наотмашь, каждое — как пощечина. Вся та иллюзия поддержки, вся ее «радость» за меня, все эти месяцы планирования, которые я считала нашим общим счастливым временем, — все оказалось ложью. Циничным, холодным, продуманным бизнес-планом. Моя любовь и мое счастье стали разменной монетой в их отчаянной игре. Это был не просто удар. Это было полное, сокрушительное уничтожение всего, во что я верила. Моя сказка не просто треснула — она взорвалась, разлетевшись на миллион грязных, лживых осколков.
Я не помню, как вела машину. Помню только багровые росчерки задних фонарей на мокром асфальте и слезы, которые смешивались с каплями дождя на боковом стекле, превращая мир в одну большую, смазанную акварельную кляксу. В ушах все еще звенел отчаянный крик матери: «Ты должна понять и помочь!» Понять. Помочь. Два слова, которые прожгли во мне дыру размером с вселенную. Моя сказка, мой самый заветный день, мой крошечный, выстроенный по кирпичику мир — все это оказалось лишь декорацией для чужого, отчаянного и циничного спектакля. Бизнес-план. Вот чем была моя свадьба. Не праздником любви, а коммерческим проектом по спасению семейного благополучия.
Я припарковалась у подъезда Димы, моего жениха, и несколько минут просто сидела, вцепившись в руль побелевшими пальцами. Я не могла выйти. Казалось, как только я открою дверь машины, весь этот кошмар станет окончательно реальным. Пока я сидела здесь, в этой маленькой металлической коробке, можно было еще притвориться, что я просто еду домой после тяжелого дня. Но стоило сделать шаг наружу, и все — пути назад не будет. Мир, в котором моя мать любила меня безусловно, а отец был непоколебимой скалой, перестал существовать около часа назад на их кухне.
Я подняла голову и увидела свет в его окне на третьем этаже. Он ждал. Он всегда ждал. Этот лучик света в темноте был единственным, что удерживало меня от того, чтобы просто нажать на газ и уехать куда глаза глядят, в никуда. Собрав остатки воли, я выключила двигатель и, пошатываясь, вышла из машины.
Дверь в квартиру не была заперта. Дима открыл ее прежде, чем я успела коснуться звонка. Он ничего не спросил. Просто посмотрел на мое лицо — мокрое, опухшее, с размазанной тушью — и притянул к себе. Я уткнулась ему в грудь и завыла. Не заплакала, а именно завыла — глухо, по-звериному, выпуская из себя всю боль, шок и горькое, едкое предательство, которое разъедало меня изнутри. Он молча гладил меня по волосам, крепко держал, не давая развалиться на части прямо в прихожей.
Уже потом, сидя на диване, укутанная в его любимый колючий плед и сжимая в остывших пальцах чашку с мятным чаем, я смогла говорить. Слова вырывались обрывками, путались, я задыхалась от рыданий, но он терпеливо слушал. Я пересказала ему все: про отцовское признание, про огромные финансовые проблемы из-за неудачного предприятия, про угрозу потерять квартиру, про чудовищный план матери превратить нашу свадьбу в вечер сбора пожертвований.
Когда я закончила, в комнате повисла тяжелая тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов. Дима сидел напротив, его лицо было мрачнее тучи. Он медленно сжимал и разжимал кулаки.
— Я убью их, — тихо, почти беззвучно произнес он. — Алина, я убью их за это.
— Нет, — я покачала головой, чувствуя, как внутри все окончательно леденеет. Я сделала глоток остывшего чая. Вкус был отвратительным. — Не убьешь. Потому что для меня их больше нет. Я отменю все. Свадьбы не будет. Звоню завтра же в ресторан, фотографу, ведущему… всем. Пусть забирают задатки, мне плевать. Я больше не хочу видеть никого из них. Никогда.
В моих словах звенела ледяная решимость. Это казалось единственно верным выходом — выжечь все каленым железом. Стереть этот день, эту подготовку, эти мечты, раз они оказались пропитаны такой грязной ложью. Разорвать все связи. Начать с чистого листа, на котором не будет места людям, способным так поступить с собственной дочерью.
Дима долго молчал. Он встал, прошелся по комнате, потер пятерней лицо. Я видела, как в нем борются ярость и что-то еще, что-то более рациональное. Наконец он остановился передо мной и посмотрел мне прямо в глаза.
— Алин, я понимаю твою злость. Честно. Я сам готов лезть на стену. Они поступили… отвратительно. Подло. У меня слов нет. И если ты решишь все отменить — я поддержу тебя на сто процентов. Мы плюнем на все, уедем куда-нибудь на эти деньги, и пусть весь мир катится к черту.
Я кивнула, чувствуя первое за этот вечер облегчение. Он на моей стороне. Мы вместе.
— Но, — продолжил он, и это «но» повисло в воздухе, как топор палача, — давай на секунду подумаем. Просто на одну холодную секунду. Мы все отменяем. И что тогда?
Вопрос застал меня врасплох.
— Что значит «что тогда»? — непонимающе переспросила я. — Тогда не будет этого позора. Не будет свадьбы, которая на самом деле — попрошайничество. Они не получат своих денег.
— Вот именно, — кивнул Дима, и в его голосе появились жесткие нотки. — Они не получат денег. Тот человек, которому твой отец должен, не получит своих денег. Их квартира… что с ней будет? Они окажутся на улице? Твои мать и отец. На улице.
Меня словно ледяной водой окатили. Внутри что-то болезненно дернулось. Я не хотела об этом думать. Я хотела только своей справедливой мести, своего права на обиду.
— И что? — выкрикнула я, и голос сорвался. — Они это заслужили! Они меня не пожалели, когда превращали мою жизнь, мою мечту в свой расчет! Почему я должна их жалеть? Так ты их еще и защищаешь?!
Это был первый серьезный конфликт за все три года наших отношений. Первый раз, когда мы стояли по разные стороны баррикад. Слезы снова хлынули из глаз, но теперь это были слезы не столько горя, сколько ярости и обиды на него. На единственного человека, который, как мне казалось, должен был без раздумий встать на мою сторону.
— Алина, очнись! — Дима повысил голос, что делал крайне редко. Он схватил меня за плечи, заставляя смотреть на него. — Я не защищаю их! Я ненавижу то, что они сделали! Но я думаю о тебе! О нас! Ты правда сможешь спокойно жить, зная, что твои родители, какими бы они ни были, стали бездомными из-за твоего решения? Да эта мысль будет грызть тебя до конца жизни, я тебя знаю! Ты не такая! И во что превратится начало нашей семейной жизни? В праздник на фоне того, как твои родители собирают вещи на выход? Это не холодный расчет, это сочувствие! И попытка спасти не их, а тебя от чувства вины, которое тебя потом съест!
Я оттолкнула его, вскочила на ноги.
— Не говори мне, что я буду чувствовать! — кричала я. — Ты не понимаешь! Тебя не предавали самые близкие люди!
Мы смотрели друг на друга, тяжело дыша. Он — с болью и упрямством, я — с обидой и ощущением, что и он меня не понимает. В этот миг зазвонил мой телефон, лежавший на кофейном столике. Мелодия, которую я поставила на неизвестные номера, прозвучала пронзительно и зловеще.
— Не бери, — сказал Дима уже тише.
Но я, словно в трансе, взяла телефон. Просто чтобы что-то сделать, чтобы нарушить эту давящую тишину. Механически провела пальцем по экрану.
— Алло, — прошептала я пересохшими губами.
— Алина? — раздался в трубке незнакомый, низкий и неприятно-спокойный мужской голос. Он назвал меня по имени, и по спине пробежал холодок.
— Да. Кто это?
— Скажем так, я деловой партнер твоего отца, — в голосе проскользнули стальные нотки. — Знаешь, я человек занятой, но до меня тут дошли интересные слухи. О шикарной свадьбе. Ресторан «Версаль», сотня гостей, самый дорогой фотограф в городе… Красиво жить не запретишь, это правильно. Особенно когда нужно рассчитаться по старым обязательствам.
У меня перехватило дыхание. Я молчала, не в силах вымолвить ни слова. Дима, видя мое лицо, подошел и встал рядом, напряженно вслушиваясь.
— Так вот, Алина, — продолжил голос, теряя последние нотки вежливости. — Я очень рад за твое счастье. И я надеюсь, что после такого пышного торжества у твоего отца наконец-то найдется та сумма, которую я так терпеливо жду. Очень надеюсь. Потому что если нет… то мне придется прийти за ней самому. Прямо на твой праздник. Думаю, я и мои друзья тоже захотим сказать тост за молодых. И мы не любим, когда нам отказывают. Ты ведь не хочешь испортить свой самый главный день, правда?
Он повесил трубку. Телефон выскользнул из моих ослабевших пальцев и с глухим стуком упал на ковер. Я медленно опустилась на диван. Вся кровь отхлынула от лица.
Дима сел рядом, обнял меня за плечи.
— Что он сказал?
Я с трудом прошептала, пересказывая суть угрозы.
Когда я закончила, мы оба замолчали. Тиканье часов на стене отсчитывало секунды нашего полного, абсолютного поражения. Теперь не было никакого выбора. Отменить свадьбу означало натравить этого человека и его «друзей» на родителей немедленно, что привело бы к публичному скандалу и бог знает каким еще последствиям. Продолжать свадьбу, даже в урезанном виде, означало, что эти люди могут явиться в любой момент и устроить кошмар на глазах у всех наших друзей и родственников.
Мы оказались в ловушке. В безвыходной ситуации, которую создали для нас мои собственные родители. Моя мечта о свадьбе не просто разбилась — ее осколки превратились в острые шипы клетки, из которой не было выхода.
Тишина в нашей маленькой съемной квартире звенела так, что закладывало уши. Она была тяжелой, вязкой, как застывающая смола, и, казалось, склеивала нас с Максом, не давая ни пошевелиться, ни вздохнуть полной грудью. Угрожающий звонок от делового партнера отца, который каким-то образом прознал про нашу «шикарную свадьбу», стал последней каплей. Картина вырисовывалась жуткая: не просто разрушенная мечта, а публичный позор, скандал с криками и обвинениями прямо посреди нашего торжества. Патовая ситуация. Безысходность. Я сидела на диване, обхватив колени руками, и смотрела в одну точку на ковре, а в голове билась только одна мысль, как пойманная в банку муха: «За что?»
Максим молча налил две чашки чая, который мы так и не выпили, и сел рядом. Он не пытался меня обнять или успокоить банальными фразами. Он просто был рядом, и эта его молчаливая, скалистая уверенность была единственным, что удерживало меня от того, чтобы не разрыдаться в голос. Наконец он произнес, и его голос был тихим, но твердым, как будто он проговаривал решение не для меня, а для себя самого.
«Есть один вариант, Алин, — сказал он, глядя прямо перед собой. — Ты знаешь, у меня есть тот самый счет. Тот, что мы договорились не трогать ни при каких обстоятельствах. Наш фундамент для будущего жилья».
Я вскинула на него глаза. Этот счет был нашей общей святыней. Мы оба знали, что Максим, еще задолго до нашего знакомства, начал формировать этот капитал. Он много работал, отказывал себе во многом, чтобы собрать внушительную сумму — наш будущий первый взнос за собственную квартиру. Мы уже представляли ее: светлую, с большим окном в гостиной, где мы поставим наш семейный стол. И теперь… он предлагал отдать все это моим родителям.
«Нет, — отрезала я, и голос предательски дрогнул. — Максим, нет. Они этого не заслуживают. Они нас обманули. Они хотели украсть наш день, нашу радость, наши деньги! А теперь мы должны отдать им еще и нашу мечту о доме? Нет!»
Обида, горячая и жгучая, снова подступила к горлу. Я вскочила и начала мерить шагами комнату.
«Они использовали меня, понимаешь? Свою собственную дочь! Как прикрытие для своей финансовой аферы. И теперь, когда их план провалился, мы должны их спасать? За счет нашего будущего? Это несправедливо!»
«Да, это несправедливо, — спокойно согласился Максим, и его спокойствие бесило меня еще больше. — Это ужасно, подло и несправедливо. Я зол на них не меньше твоего, поверь. Но давай на секунду уберем эмоции, Алина. Просто на одну секунду. И что мы имеем в сухом остатке?»
Он встал и поймал меня за руки, заставляя остановиться и посмотреть на него.
«Вариант первый: мы ничего не делаем. В день нашей свадьбы, в самый счастливый, как мы думали, день, в ресторан врывается этот разъяренный партнер твоего отца и устраивает публичное судилище. Наша свадьба превращается в кошмар. Наши гости в шоке. Твои родители — опозорены и, скорее всего, лишаются квартиры. Они оказываются на улице. Мы начинаем семейную жизнь с таким грузом. Ты этого хочешь?»
Я молчала, кусая губы. Конечно, нет.
«Вариант второй, — продолжил он так же методично. — Мы отменяем свадьбу. Теряем все задатки, все вложенные силы и деньги. Твои родители все равно остаются без жилья, скандал все равно происходит, только не на свадьбе, а чуть позже. И мы остаемся у разбитого корыта: ни свадьбы, ни денег, ни нормальных отношений с семьей. Тоже так себе перспектива, согласна?»
Я нехотя кивнула.
«И есть третий вариант, — он сжал мои руки чуть крепче. — Да, он тяжелый. Он отбросит нас на несколько лет назад в вопросе покупки квартиры. Он заставит нас отдать то, что мы берегли как зеницу ока. Но. Мы решаем проблему. Мы спасаем твоих родителей от катастрофы. Мы проводим нашу свадьбу. Да, возможно, не такую, как мечтали, но она состоится. И мы вступаем в брак не как жертвы обстоятельств, а как люди, которые смогли справиться с первой же серьезной бурей. Вместе».
Его слова падали в мое сознание, как тяжелые камни в воду, поднимая со дна весь ил обиды и злости, но одновременно принося какую-то пугающую ясность. Он был прав. Его холодный расчет был сейчас куда нужнее моих горячих эмоций. Это было не про справедливость. Это было про выбор наименьшего из зол. Про взрослое решение.
«Это очень большая сумма, Макс», — прошептала я.
«Я знаю, — так же тихо ответил он. — Но это просто средства. Мы заработаем еще. А вот разрушенные жизни и воспоминания об испорченной свадьбе мы уже никак не исправим».
На следующий день мы сидели в стерильно-белом кабинете финансового консультанта. Я смотрела на цифры на экране монитора, и сердце сжималось. Вот она, наша мечта, выраженная в строгих колонках чисел. Сумма, которой хватило бы на первый взнос для небольшой, но нашей квартиры где-нибудь в хорошем районе. Максим твердой рукой подписывал бумаги на закрытие счета. Я видела, как напряжен его подбородок, как крепко он сжимает ручку. Он тоже прощался с мечтой. Ради меня. Ради моей семьи. В этот момент я поняла, что люблю его не за то, какой он веселый, умный или красивый. Я люблю его за эту несокрушимую взрослую порядочность.
Деньги мы получили через два дня. Плотная пачка купюр в банковском конверте казалась нереальной. Она была тяжелой, и эта тяжесть давила на меня. Мы приехали к родителям без звонка. Дверь открыл отец. Увидев нас на пороге, он съежился, осунулся, постарел лет на десять. Мать вышла из комнаты следом, на ее лице был написан страх.
Мы молча прошли на кухню. Я положила конверт на стол.
«Здесь вся сумма, — мой голос звучал ровно и чуждо, как будто говорил кто-то другой. — Чтобы закрыть вашу проблему. Но есть условие. Одно единственное, но жесткое».
Родители смотрели то на конверт, то на меня.
«Вашей серебряной свадьбы на нашем празднике не будет, — я чеканила каждое слово. — Никаких поздравлений в вашу честь. Никаких ваших медленных танцев и песен вашей молодости. Никаких тостов за двадцать пять лет вашего брака. Вы — родители невесты. Просто гости. И все. Если вы согласны — берите деньги. Если нет — мы уходим».
Мать всхлипнула и закрыла лицо руками. А отец… Он медленно поднял глаза, и я впервые за долгие недели увидела в них не страх или хитрость, а что-то другое. Глубочайший, сокрушительный стыд и безмерную благодарность. Он медленно кивнул, не в силах вымолвить и слова. Мы с Максимом развернулись и ушли, оставив их наедине с их спасением и их позором.
Следующие несколько дней до свадьбы прошли как в тумане. Нам пришлось срочно перекраивать бюджет. Мы отказались от живого оркестра, заменив его плейлистом на ноутбуке. Цветов на столах стало втрое меньше. Вместо изысканного многоярусного торта мы заказали скромный, но симпатичный десерт в местной кондитерской. Каждая отмененная услуга, каждый сэкономленный рубль отзывался в душе тихой болью — это были осколки нашей разбитой идеальной картинки. Но странное дело, чем меньше оставалось внешней мишуры, тем яснее становилась суть.
И вот этот день настал. Я стояла в простом, но элегантном платье, которое теперь казалось мне даже более красивым, чем то пышное, что я примеряла вначале. Максим ждал меня у алтаря выездной регистрации, и в его глазах я видела столько любви и нежности, что все тревоги отступили. Свадьба проходила тихо, почти камерно. Родители сидели за своим столиком, почти не поднимая глаз. Они были похожи на двух провинившихся школьников, и мне было их до слез жаль. Они действительно были просто гостями — тихими, пристыженными и какими-то потерянными на этом празднике, который они чуть не разрушили.
Когда пришло время тостов, отец поднялся с бокалом. Зал затих. Я напряглась, ожидая чего угодно. Но он посмотрел не на гостей. Он посмотрел на нас с Максимом.
«Я… я не буду говорить о том, какой это счастливый день, — начал он, и его голос дрожал. — Я хочу сказать о другом. Мы с матерью не всегда принимали правильные решения. Иногда… иногда из-за страха и слабости мы совершали ужасные ошибки. Ошибки, которые могли стоить нам самого дорогого». Его глаза наполнились слезами. «Но сегодня я смотрю на свою дочь и на ее мужа, и я понимаю, что в главном мы все-таки не ошиблись. Мы воспитали человека с огромным, великодушным сердцем. Алина… Максим… Простите нас. И спасибо вам за то, что вы не только спасли нас, но и преподали нам самый важный урок в жизни. Урок мудрости и прощения. За вас!»
Он залпом осушил бокал и сел, уронив голову на руки. Мать тихо плакала рядом. А по моим щекам тоже текли слезы, но это были уже не слезы обиды. Это были слезы сложного, выстраданного, но все-таки прощения.
Вечером диджей объявил наш первый танец. Максим вывел меня в центр зала, и мы закружились под тихую мелодию. Он держал меня крепко, надежно. Я положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Моя сказочная свадьба с каретами и феями не состоялась. Праздник, о котором я мечтала, оказался совсем другим — тише, скромнее, с горьким привкусом разочарования. Но, глядя в глаза мужа, я вдруг отчетливо поняла: моя сказка не разрушилась. Она просто стала другой. Не про идеальную глянцевую картинку, а про настоящее, живое партнерство, способное выдержать любую бурю и не сломаться. Наш брак начался не с беззаботного праздника, а с первого совместного подвига. И это, как оказалось, было гораздо важнее.