Смесь остывающего асфальта после короткого летнего дождя, сладкий аромат пионов из соседнего палисадника и едва уловимая нотка свежеиспеченного хлеба из пекарни на углу. Я шла домой, и два тяжелых бумажных пакета приятно оттягивали мне руки. В них было все для нашего с Пашей маленького праздника: охлажденные креветки, упаковка его любимой пасты, веточка базилика, пузатый шарик моцареллы и две маленькие корзиночки с малиновым муссом на десерт. Никакой особенной даты не было, просто мне хотелось устроить ему сюрприз. Порадовать. Ведь последние несколько месяцев он так много работал, приходил домой выжатый как лимон, и я чувствовала, что должна быть его тихой гаванью, его источником тепла и уюта.
Наш брак, как мне казалось тогда, был почти идеальным. Мы были вместе уже четыре года, из них три — в браке. Жили в хорошей двухкомнатной квартире, которую купили вместе, и я каждый день старалась наполнить ее жизнью и любовью. Я обожала Пашу. Обожала его смех, его привычку целовать меня в макушку, когда я готовила на кухне, его спокойную уверенность, с которой он брал меня за руку на улице. Ради этой любви я была готова мириться со многим. В основном, с его мамой, Тамарой Игоревной.
Она была женщиной старой закалки, с прямой спиной, стальным взглядом и непоколебимой уверенностью в собственной правоте. С первого дня нашего знакомства я стала для нее объектом для тихой, но непрекращающейся критики. Это никогда не было открытым скандалом. О нет, Тамара Игоревна была слишком умна для этого. Ее оружием были пассивная агрессия и ядовитые замечания, поданные под соусом материнской заботы.
Помню, как-то раз я несколько часов колдовала над уткой с яблоками к ее приезду. Птица получилась идеальной: с хрустящей золотистой корочкой, сочная внутри. Я с гордостью поставила блюдо на стол. Тамара Игоревна внимательно осмотрела утку, подцепила вилкой кусочек и долго жевала с непроницаемым лицом. «Неплохо, Леночка, неплохо, — наконец произнесла она, промокнув уголки губ салфеткой. — Для покупной утки даже очень съедобно. В мое время мы, конечно, брали птицу только у проверенных фермеров, там и вкус другой, и мясо нежнее. Но сейчас, что ж поделать, другие стандарты». И я, стоявшая рядом, чувствовала, как весь мой труд, все мое старание обесценилось одной этой фразой. Павел тут же сжал мою руку под столом и мягко сказал: «Мам, Лена приготовила потрясающе, самая вкусная утка в моей жизни». Тамара Игоревна лишь неопределенно хмыкнула, давая понять, что мнение сына для нее — лишь проявление вежливости к непутевой жене.
И так было во всем. Моя одежда казалась ей слишком «простой». «Леночка, это платье, конечно, милое, — говорила она, оглядывая меня с ног до головы, когда мы собирались в театр. — Очень скромное. Но Павлик теперь занимает видное положение, и его спутница должна выглядеть… статусно. Это важно для имиджа». Я смотрела на свое новое шелковое платье, которое выбирала с такой любовью, и оно тут же казалось мне дешевой тряпкой. И снова Павел спешил на помощь: «Ленусь, ты у меня самая красивая. Мама просто беспокоится, по-своему».
Моя работа тоже была поводом для ее уколов. Я работала администратором в небольшой, но очень уютной частной художественной студии. Мне нравилась творческая атмосфера, общение с интересными людьми, возможность видеть, как создается красота. Но для Тамары Игоревны это было «несерьезным занятием». «Сидеть за столом и отвечать на звонки… — вздыхала она. — С твоими-то данными, Лена, ты могла бы найти что-то более… значимое. Что-то, что помогало бы Паше, а не просто занимало твое время». Она намекала, что я должна была сидеть дома или, в крайнем случае, устроиться в крупную корпорацию на скучную, но «престижную» должность.
Каждый раз я глотала обиду. Я уговаривала себя, что она просто человек другого поколения. Что она так проявляет свою любовь к сыну. Я держалась, потому что видела, как Павел любит меня. Его объятия вечером, его шепот «ты мое все» были моей броней против всего мира. Я верила ему, когда он говорил: «Не слушай маму, она просто из другого теста. Главное, что мы вместе и мы любим друг друга». И я верила. Слепо, отчаянно, всем сердцем.
В тот день я буквально летела домой на крыльях. Я представляла себе, как Паша удивится, когда вернется с работы, а дома его ждет не обычный ужин, а маленький романтический банкет при свечах. Я даже купила его любимые ароматические палочки с запахом сандала. Поднявшись на свой третий этаж, я с трудом достала из кармана ключи, пытаясь удержать пакеты. Вот он, знакомый щелчок замка. Я толкнула дверь, шагнула в прихожую и замерла.
В нос ударил густой, приторно-сладкий аромат незнакомых духов, перебивающий все остальные запахи. Он был чужим, наглым, вызывающим. В нашей гостиной, в любимом кресле Паши, которое я всегда считала его «троном», сидела Тамара Игоревна. Прямая, как аршин проглотила, в строгом сером костюме, она смотрела на меня ледяным, оценивающим взглядом. А на нашем диване, том самом, где мы с Пашей обнявшись смотрели фильмы, развалилась незнакомая девушка.
Она была полной моей противоположностью. Яркий макияж, вызывающе короткое платье, которое едва прикрывало ее длинные ноги в туфлях на огромной шпильке. Ее светлые волосы были уложены в сложную прическу, а на пальцах сверкало несколько крупных колец. Она лениво пролистывала что-то в телефоне и даже не подняла на меня головы, лишь бросила короткий, пренебрежительный взгляд.
«Здравствуйте, Тамара Игоревна», — растерянно пробормотала я, чувствуя, как пакеты становятся неподъемными. В квартире стояла такая гнетущая тишина, что было слышно, как тикают часы на стене. «А Паша… он что, уже дома?»
Свекровь не ответила. Она медленно поднялась, ее лицо было похоже на застывшую маску. Девушка на диване усмехнулась, не отрываясь от телефона. У меня внутри все похолодело от дурного предчувствия. Я поставила пакеты на пол, и одна из корзиночек с муссом вывалилась, оставив на светлом паркете розовое пятно.
«Я пыталась ему позвонить… — мой голос дрогнул. — У него телефон выключен. Что-то случилось?»
Я достала свой мобильный. Гудки не шли. «Абонент находится вне зоны действия сети». Сердце заколотилось где-то в горле. Что происходит? Почему они здесь? Кто эта девушка?
Тамара Игоревна сделала шаг ко мне. Ее глаза были холодными и абсолютно пустыми. Она говорила медленно, чеканя каждое слово, и этот спокойный, ледяной тон был страшнее любого крика.
«Ты тут больше не хозяйка, — сообщила она, и ее голос пронзил меня насквозь, как осколок льда. — Я нашла для Паши новую, более достойную жену».
И после короткой, оглушительной паузы она подняла руку и властным, не терпящим возражений жестом указала мне на входную дверь. На дверь моей собственной квартиры.
Хлопнула дверь подъезда, отрезая меня от прошлого. Несколько секунд я стояла на холодном ветру, совершенно не понимая, что делать дальше. В руках — два пакета с продуктами для романтического ужина. Пармская ветчина, оливки, свежая чиабатта, бутылка дорогого виноградного сока… все это казалось теперь издевательством, реквизитом из какой-то чужой, счастливой пьесы, которую только что отменили. Мир сузился до гулкого стука крови в висках и одной-единственной фразы, выжженной в мозгу ледяным голосом Тамары Игоревны: «Ты тут больше не хозяйка».
Я дошла до ближайшей скамейки и опустилась на нее, не чувствуя промозглой сырости. Сумки с продуктами глухо стукнулись о мокрый асфальт. Люди спешили мимо, погруженные в свои заботы, и никто не обращал внимания на застывшую фигурку женщины, у которой только что отняли ее жизнь. Телефон в кармане пальто вибрировал от холода, и я судорожно достала его. Паша. Нужно позвонить Паше. Он сейчас все объяснит. Это какое-то чудовищное недоразумение, очередной бзик его матери, которая никогда меня не любила. Она просто решила устроить мне этот жуткий спектакль, а мой муж, мой любимый Пашенька, наверняка даже не в курсе.
Гудки… длинные, безнадежные. Абонент не отвечает. Я набрала снова. И снова. И еще раз. На пятый или шестой раз механический женский голос равнодушно сообщил: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Вне зоны… В голове промелькнула дикая мысль: а что, если она что-то сделала с ним? Заперла, отобрала телефон? Эта женщина была способна на все, я знала это.
Паника начала подступать к горлу ледяными тисками. Куда идти? Домой я вернуться не могла. К родителям в другой город? Испугать их, рассказать, что меня, взрослую замужнюю женщину, выставили из собственной квартиры, как нашкодившего котенка? Позор. Невыносимый, липкий стыд. Оставалась только Катя, моя единственная подруга в этом городе. Руки дрожали так, что я с трудом нашла ее номер в контактах.
— Катюш, привет… — голос сел, превратившись в жалкий писк. — Я могу к тебе приехать? У меня… у меня проблемы.
Катя, не задавая лишних вопросов, тут же продиктовала адрес своей съемной однушки, куда переехала всего пару месяцев назад. Вызвав такси, я бездумно смотрела на проплывающие мимо огни. Вот ресторан, где мы с Пашей отмечали нашу вторую годовщину. А вот парк, где он сделал мне предложение. Каждое место кричало о нашем общем прошлом, которое, как я отчаянно надеялась, еще не стало прошлым навсегда.
Катя встретила меня на пороге. Увидев мое лицо, она ахнула и, молча обняв, втащила в квартиру. Ее маленькая, но уютная кухня с запахом корицы и свежесваренного кофе показалась мне самым безопасным местом на свете. Я сидела на ее кухне, закутавшись в плед, и, всхлипывая, пересказывала этот кошмар. Прохладный тон свекрови, ее указующий на дверь перст, наглая ухмылка той девицы, Кристины… Катя молча слушала, подливая мне в чашку горячий травяной чай.
— Это ее рук дело, Кать, я уверена, — твердила я, как заведенная. — Паша бы никогда… Он любит меня. Он просто не знает. Она его как-то изолировала, я уверена! Его телефон выключен!
Первую ночь я почти не спала. Я лежала на Катином диване и каждые десять-пятнадцать минут проверяла телефон, в отчаянии набирая знакомый номер. «Аппарат абонента выключен…» Эта фраза стала саундтреком моего личного ада. Я перебирала в памяти все возможные сценарии. Может, его срочно отправили в командировку, а мама решила воспользоваться моментом? Может, он попал в больницу, а она… Нет, это было бы слишком жестоко даже для нее. Надежда, иррациональная и упрямая, цеплялась за любую соломинку. Мой Паша не мог меня предать. Не мог.
Прошли сутки, потом вторые. Я не находила себе места. Катя уходила на работу, оставляя мне еду, а я бесцельно бродила по ее квартире, от стены к стене, как зверь в клетке. Я машинально делала какие-то бессмысленные вещи: переставляла чашки на полке, протирала идеально чистый стол, но мысли были далеко, в нашей квартире, где сейчас, возможно, хозяйничала другая. На третий день, когда я уже была на грани полного отчаяния, телефон ожил в моих руках. На экране высветилось «Любимый муж».
Сердце подпрыгнуло к горлу и забилось так сильно, что стало больно дышать. Я смахнула слезы и провела пальцем по экрану.
— Паша! Пашенька, боже мой, где ты? Что происходит? Твоя мама…
На том конце провода повисла тяжелая пауза. А потом я услышала его голос. И все внутри меня оборвалось. Он был не встревоженным, не злым, не растерянным. Он был… виноватым и отстраненным.
— Лен, привет, — промямлил он. — Я… извини, не мог раньше ответить. Тут… сложная ситуация.
— Сложная ситуация? — мой голос задрожал от подступающей истерики. — Паша, меня твоя мать выгнала из нашего дома! Там какая-то девица! Что это значит?!
— Лен, я все объясню. Позже. Мне сейчас очень тяжело говорить. Давай я перезвоню.
— Нет! — закричала я в трубку. — Нет, объясни сейчас! Ты где? Ты с ней? Скажи мне, Паша!
— Я не могу, — его голос стал еще тише. — Поверь, все очень непросто. Я… я позвоню тебе через пару дней.
И он повесил трубку. Просто. Повесил. Трубку. Я смотрела на погасший экран, и у меня в ушах стоял не его голос, а оглушающая тишина. Та самая тишина, которая наступает после катастрофы. Надежда, которая три дня поддерживала во мне жизнь, треснула, как тонкий лед, и я начала проваливаться в ледяную воду ужаса. «Все очень непросто». «Я позвоню через пару дней». Это были не слова человека, у которого сумасшедшая мать творит беспредел за его спиной. Это были слова предателя.
Руки сами потянулись к ноутбуку Кати. Почему я не сделала этого раньше? Боялась. Боялась увидеть то, что разрушит мой мир окончательно. Пальцы, не слушаясь, набрали в строке поиска соцсети имя, которое я так старательно пыталась забыть: «Кристина». Фамилию я не знала, но добавила город и примерный возраст. Система выдала несколько профилей. И на четвертой или пятой фотографии я увидела ее. Та самая. Дорогая укладка, хищный взгляд, губы уточкой. И открытый профиль, как витрина роскошной жизни.
Я кликнула. И мой мир рухнул окончательно.
Первое фото, выложенное всего день назад: Кристина в обнимку с нашим золотистым ретривером Арчи. В нашей гостиной. На нашем кремовом диване. Подпись: «Нашли общий язык с новым членом семьи». Следующий снимок — ее селфи в зеркале нашей прихожей. На заднем плане — моя коллекция шарфов, которую я так долго собирала. А потом… потом было фото, которое добило меня. Оно было опубликовано две недели назад. Ресторан. За столом — сияющая Тамара Игоревна, сама Кристина, прильнувшая к моему мужу, и он. Мой Паша. Он не выглядел счастливым, скорее, напряженным, но он был там. Он сидел рядом с ней, и его рука лежала на спинке ее стула. Две недели назад. А мне он сказал, что улетает в срочную командировку на четыре дня. «Крупный проект, Леночка, решается судьба всего отдела».
Пазл начал складываться, и каждая его деталь причиняла физическую боль. Я стала вспоминать. Эти его «задержки на работе» последние пару месяцев. Он возвращался за полночь, пахнущий чужим, сладковатым парфюмом, и устало говорил, что они всем офисом сидят над новым проектом. Его таинственные «важные звонки», ради которых он выходил на балкон даже в мороз. Его раздражение, когда я пыталась расспросить о делах подробнее. «Лен, не лезь, это бизнес, ты все равно не поймешь».
И деньги! Внезапно появившиеся у него деньги, которые он тратил на себя: дорогие часы, новые костюмы, о которых говорил, что это «корпоративные бонусы». Как я могла быть такой слепой? Как я могла верить в этот театр одного актера?
В последней отчаянной попытке найти опровержение, я позвонила Диме, его лучшему другу и коллеге.
— Дим, привет, это Лена. Скажи, пожалуйста, что у вас за проект такой был последние месяцы? Почему Паша…
Дима замялся на том конце провода.
— Лен, привет. Слушай, я… мне так неудобно. Я сейчас на совещании, давай я тебе перезвоню, а?
Он не перезвонил. Ни в тот день, ни на следующий. Тогда я набрала Ане, с семьей которой мы часто проводили выходные. Она, в отличие от Димы, не стала врать. Ее голос был полон сочувствия.
— Леночка, милая… Мы с Сережей сами в шоке. Мы видели его с ней пару раз… Пытались поговорить, но он… он как будто не слышит. Он очень сильно изменился, Лен. Это уже не тот Паша, которого мы все знали. Он стал… другим.
Другим. Это простое слово стало последним гвоздем в крышку гроба моей любви и моего брака. Я сидела на Катиной кухне, тупо глядя на экран ноутбука, где улыбающаяся Кристина обнимала мою собаку в моем доме. Все это время, пока я готовила ему ужины, гладила рубашки и отбивалась от нападок его матери, он жил двойной жизнью. И это был не внезапный срыв, не ошибка. Это был хладнокровный, продуманный план. План, в котором участвовал не только он, но и его мать. Они действовали сообща. Они вместе решили, что я больше не вписываюсь в их сценарий. Осознание этого было страшнее, чем любая ссора или скандал. Это было предательство высшей пробы, циничное и беспощадное. Первоначальный шок и горечь начали медленно мутировать, превращаясь во что-то новое. Внутри, где еще вчера была только боль, зародился холод. Холодная, звенящая ярость. И я поняла, что больше не буду плакать. Я должна услышать это от него. Лично.
Холодный пол съемной квартиры подруги, казалось, вытягивал из меня последние остатки тепла. Прошла неделя. Семь дней, или сто шестьдесят восемь часов, или десять тысяч восемьдесят минут. Я считала каждую, потому что время превратилось в густую, вязкую массу, в которой я тонула. Дни, проведенные в тумане из слез, несбывшихся надежд и бесконечных звонков на молчащий номер, слились в один кошмарный сон. Но сон не заканчивался. Каждое утро я просыпалась на чужом диване в комнате с запахом лавандового освежителя, а не нашего с Пашей кофе, и реальность била наотмашь. Телефон мужа, наконец, включился дня три назад. Его виноватый, далекий голос, бормочущий что-то про «сложную ситуацию» и «я все объясню потом», не принес облегчения. Наоборот, он вонзил в сердце ледяную иглу подозрения. «Потом» не наступало. Вместо объяснений я нашла в интернете ее страницу. Кристина. Яркая, хищная блондинка с накачанными губами и взглядом победительницы. Она уже обживала нашу жизнь. Вот она с нашим золотистым ретривером Риком на нашем бежевом диване. Рик, который боялся чужих, доверчиво положил ей голову на колени. Вот она в обнимку с Тамарой Игоревной, и свекровь, которая мне за пять лет брака ни разу искренне не улыбнулась, просто сияет от счастья, прижимая к себе новую «дочку». А вот фотография, от которой у меня перехватило дыхание: рука Кристины, с идеальным маникюром и огромным бриллиантом на безымянном пальце, лежит на руке моего мужа. Моего Паши.
С этого момента что-то во мне сломалось. Или, наоборот, собралось заново, но уже из других, более твердых и острых осколков. Хватит плакать. Хватит ждать. Хватит верить в чудовищное недоразумение. Я должна была услышать правду от него. Лично. Какой бы ужасной она ни была. Анализировать прошлое было мучительно. Я прокручивала в голове последние месяцы, и теперь, под новым углом, нестыковки кричали о себе. Его внезапные «командировки», после которых от его пиджаков едва уловимо пахло незнакомыми женскими духами. Его задержки на работе над «важнейшим проектом», когда он возвращался вымотанный, но с каким-то странным, лихорадочным блеском в глазах. Его отстраненность, которую я списывала на усталость. Я была такой удобной, такой понимающей. Я создавала ему тыл, гладила рубашки, готовила его любимые сырники, пока он строил новую жизнь с другой. Я была не просто женой. Я была обслуживающим персоналом на этапе его карьерного взлета, и теперь, когда самолет набрал высоту, меня, как лишний балласт, просто выбрасывали за борт.
Я собрала всю свою волю в кулак. Подруга, видя мою мрачную решимость, молча протянула мне свое самое строгое пальто. Я знала, когда Павел заканчивает работу. Он всегда выходил из своего блестящего офисного центра ровно в семь вечера, не минутой позже. Пунктуальность, которую он ценил превыше всего. Я приехала за час и встала напротив выхода, под козырьком соседнего здания. Ноябрьский ветер пробирал до костей, швыряя в лицо мокрый снег. Люди спешили мимо, кутаясь в шарфы, а я стояла неподвижно, как ледяная статуя, и чувствовала лишь внутренний холод. В голове не было мыслей, только одна пульсирующая цель: увидеть его глаза.
Ровно в девятнадцать ноль-ноль стеклянные двери распахнулись, и он вышел. Такой же, как всегда: в дорогом кашемировом пальто, с идеальной укладкой, в руках кожаный портфель. На мгновение мое сердце предательски екнуло от привычной нежности. Он огляделся по сторонам, видимо, выискивая свою машину, и наши взгляды встретились. Я увидела, как его лицо изменилось. Сначала — удивление, потом — досада, и, наконец, — плохо скрытый страх. Он быстро пошел в мою сторону, схватил меня за локоть и потащил за угол, подальше от любопытных глаз.
«Лена? Что ты здесь делаешь? Зачем ты приехала?» — его голос был негромким, но в нем звенел металл.
«Я приехала за объяснениями, Паша, — я высвободила руку. Мой голос, к моему собственному удивлению, звучал ровно и твердо. — За теми самыми, которые ты обещал мне «потом». «Потом» наступило».
Он отвел взгляд, потер переносицу. Классический жест, который он использовал, когда хотел выиграть время.
«Лен, послушай, все очень сложно. Это не то, что ты думаешь…»
«А что я думаю, Паша? Что ты променял меня на другую? Что позволил своей матери вышвырнуть меня из собственного дома, как нашкодившего котенка? Или, может, я все неправильно поняла, и эти фотографии Кристины в нашей спальне — всего лишь фотомонтаж?» — каждое слово было пропитано горечью.
Он вздрогнул и наконец поднял на меня глаза. В них была виноватая мольба.
«Это мама… Ты же знаешь ее. Она поставила мне ультиматум. Она считает, что… что Кристина мне больше подходит. Она давила на меня, манипулировала… Я не хотел, чтобы все так вышло, честно. Я хотел поговорить с тобой сам, найти правильные слова…»
Он пытался выставить себя жертвой. Бедный, несчастный мальчик, которого властная мать заставила предать жену. На секунду, всего на одну жалкую секунду, мне захотелось ему поверить. Но потом я вспомнила сияющее лицо Тамары Игоревны на фото рядом с Кристиной. Вспомнила дорогие часы на руке Павла, которых еще месяц назад у него не было.
«Хватит, Паша. Хватит лжи. Все эти командировки в Сочи, где у твоей фирмы даже нет филиала? Зато там есть загородный дом у родителей Кристины. Я проверила. Все эти задержки на «важном проекте»? Проектом была она, да? Ты врал мне месяцами. Твоя мать — лишь твое удобное прикрытие. Ты сам этого хотел».
Он побледнел. Понял, что я не та наивная девочка, которую можно кормить сказками. Его плечи опустились, маска жертвы сползла, обнажив циничное, усталое лицо незнакомого мне человека.
«Хорошо, — выдохнул он, и его голос стал жестким и деловым. — Ты хотела правду? Получай. Да, я встречался с Кристиной. Около полугода. И да, я собираюсь на ней жениться».
Мир качнулся, но я устояла. Я вцепилась пальцами в ремешок своей сумки, словно это был спасательный круг.
«Почему?» — прошептала я.
Он усмехнулся, но усмешка вышла кривой и жалкой.
«Почему? Лена, ты правда не понимаешь? Это шанс. Шанс, который выпадает раз в жизни. Отец Кристины — мой ключевой партнер. На кону стоит сделка, которая выведет наш семейный бизнес, меня, маму — на совершенно другой уровень. Это не просто деньги, это статус, это будущее! А этот брак… был одним из условий. Негласным, конечно. Но вполне определенным».
Я смотрела на него и не узнавала. Куда делся тот парень, который когда-то говорил, что ему для счастья нужна только я? Который обещал быть со мной и в радости, и в горе?
«А я? — мой голос сорвался. — Где в этом вашем «светлом будущем» было место для меня?»
Он поморщился, словно я задала какой-то бестактный, неприличный вопрос.
«Лена… ну будь реалисткой. Ты хорошая, добрая, ты замечательно готовишь. Но ты… простая. У тебя нет ни связей, ни нужного происхождения, ни амбиций. Ты не вписываешься в тот мир. Кристина — из их круга. Она говорит на их языке, она понимает их правила. А ты… Ты была бы там просто… лишней».
«Лишней». Это слово ударило сильнее пощечины. Меня не просто предали. Меня оценили, взвесили, признали негодной и списали в утиль за профнепригодность. Я была ступенькой, на которую он наступил, чтобы подняться выше, и теперь эту ступеньку можно было просто выбить из-под ног.
В этот самый момент, когда я стояла, раздавленная этим чудовищным откровением, к бордюру бесшумно подъехал черный блестящий автомобиль. За рулем сидел водитель, а задняя дверь плавно открылась. Из теплого, освещенного салона на промозглую улицу шагнула Тамара Игоревна. Она была в элегантной шубе, от нее пахло дорогими духами и триумфом. Она даже не посмотрела на своего сына. Ее взгляд, полный ледяного презрения, был прикован ко мне. Она окинула меня с ног до головы, словно разглядывала прилипшую к подошве грязь.
«Надеюсь, теперь ты все поняла, деточка, — ее голос был спокоен и резал без ножа. — Бизнес есть бизнес. Павел сделал правильный выбор, а твоя роль в его жизни окончена».
Она села обратно в машину, Павел, не оборачиваясь, обошел ее и сел рядом. Дверь захлопнулась, отрезая меня от их нового, блестящего мира. Автомобиль плавно тронулся и растворился в потоке вечерних огней. А я осталась стоять одна посреди холодной улицы, чувствуя, как внутри меня вместо жгучей боли зарождается что-то другое. Что-то твердое, темное и очень, очень холодное. Снег падал на мое лицо, но я его уже не замечала. Слезы замерзли, не успев родиться. Роль окончена? Нет. Я чувствовала, что мой выход был еще впереди.
Обратная дорога в квартиру Ани, моей спасительницы и единственного лучика света в этом кромешном мраке, стерлась из памяти. Я помню только, как ее тонкие, но сильные руки обняли меня у порога, как она завела меня на кухню, усадила на табурет и молча поставила передо мной кружку с дымящимся чаем. Я сидела, обхватив горячую керамику ледяными пальцами, и смотрела в одну точку. Внутри меня была выжженная пустыня. Не было слез, не было криков, не было даже привычной, разрывающей душу боли. Была только пустота и звенящая тишина, которую изредка пронзали обрывки фраз, сказанных у офиса Павла.
«Бизнес есть бизнес».
«Твоя роль в его жизни окончена».
«Павел сделал правильный выбор».
Эти слова, брошенные Тамарой Игоревной с холодным презрением, были не просто жестокими. Они были окончательными. Они были приговором, который не подлежит обжалованию. И что самое страшное, они были правдой. Той самой, от которой я так долго пряталась, которую так отчаянно отказывалась принимать.
Когда Аня тихо спросила: «Лен, ты как?», я подняла на нее глаза и, кажется, впервые за последние недели увидела свое отражение в ее зрачках. Там была не заплаканная, брошенная женщина, а кто-то другой. Кто-то с совершенно сухими глазами и жестко сжатыми губами.
«Нормально», — ответила я, и мой собственный голос прозвучал чуждо, глухо и как-то по-новому твердо. — «Я все поняла».
Ночью я не спала. Я лежала на Анином диване, смотрела в потолок, на который падали отсветы фар проезжающих машин, и прокручивала в голове не свою боль, а их цинизм. Этот продуманный, хладнокровный план. Они не просто расстались со мной. Они меня списали. Как устаревший актив, как нерентабельный проект, как помеху на пути к «новому финансовому уровню». Моя любовь, моя забота, мои бессонные ночи, когда я ждала его из «командировок», мои попытки испечь тот самый «правильный» пирог для его матери — все это было лишь частью спектакля, временным неудобством, которое они терпели, пока не подвернулся более выгодный вариант.
И вот тогда, в этой тишине чужой квартиры, вместо отчаяния во мне начала закипать холодная, концентрированная ярость. Это было не похоже на истерику или обиду. Это было спокойное, ледяное чувство, похожее на то, как замерзает вода, превращаясь в острые кристаллы льда. Они считали меня глупой, наивной девочкой из простой семьи. Они думали, что могут просто вышвырнуть меня на улицу, и я уползу, поджав хвост, зализывать раны. Они ошиблись. Жестоко ошиблись.
На следующий день я решила, что больше не могу жить среди вещей, которые напоминают о прошлом. Аня выделила мне угол в своей маленькой однокомнатной квартире, и я начала разбирать те несколько коробок и сумок, что успела вывезти в первый, самый страшный день. Вещи, схваченные впопыхах. Старые фотоальбомы, пара любимых свитеров, косметика и — самое главное — коробка с документами: мой паспорт, диплом, трудовая книжка и всякий бумажный хлам, который копится годами.
Я сидела на полу, методично перебирая бумаги, выбрасывая ненужные чеки и старые квитанции. Это занятие механически успокаивало. В какой-то момент мои пальцы наткнулись на плотную картонную папку синего цвета, которую я совершенно не помнила. Она была засунута между моими университетскими конспектами и папкой с договорами на бытовую технику. Я вытащила ее. На обложке выцветшими буквами было написано «Проект „Горизонт“». Это было что-то Пашино, очень давнее. Кажется, еще до нашего знакомства он с матерью пытался заниматься каким-то строительным бизнесом, который быстро прогорел. Павел никогда не любил об этом вспоминать, говорил, что это был «неудачный опыт» и «темное пятно», которое они давно перешагнули.
Я уже хотела отложить папку в сторону, в кучу вещей, которые нужно будет как-то вернуть, но что-то заставило меня ее открыть. Любопытство? Или та самая холодная ярость, что искала выход? Внутри лежали неаккуратные стопки бумаг. Не официальные документы, а именно черновики. Распечатки электронной переписки, таблицы с какими-то расчетами, рукописные заметки на полях.
Я начала читать. Сначала без особого интереса, потом — все более жадно. Мои глаза бегали по строчкам, и чем дальше я углублялась, тем сильнее стыла кровь в жилах. Это не было «неудачным опытом». Это была тщательно продуманная финансовая махинация. Подставные фирмы, обналичивание средств через однодневки, завышенные сметы и откаты… А в центре всего этого — две фамилии. Павел и его мать, Тамара Игоревна. Они не просто прогорели. Судя по этим бумагам, они «кинули» своих партнеров на очень крупную сумму, а потом искусно обанкротили фирму, выведя все активы. Вот оно, то самое «темное пятно», которое они так тщательно скрывали. Вот откуда у них появились деньги на нашу первую квартиру, которую Тамара Игоревна так великодушно «подарила» сыну на свадьбу.
Я сидела на полу, окруженная бумагами, и чувствовала, как по спине ползет липкий холодок. Я жила с этими людьми несколько лет. Я любила этого человека. Я спала с ним в одной кровати. И я понятия не имела, кто он на самом деле. Предательство, которое я испытала вчера, показалось мне детской обидой по сравнению с этим леденящим осознанием. Я была не просто «неподходящей партией». Я была угрозой. Случайным свидетелем, который слишком много знал, даже не подозревая об этом. Наверное, где-то в глубине души они всегда боялись, что однажды я случайно наткнусь на эту папку, которую Павел в спешке когда-то засунул к моим вещам и благополучно забыл.
В этот самый момент волна тошноты подкатила к горлу так резко, что я едва успела добежать до ванной. Меня вывернуло наизнанку. Когда приступ прошел, я стояла, опираясь руками о холодную раковину, и смотрела на свое бледное, измученное отражение в зеркале. Дыхание было сбитым, во рту стоял неприятный привкус.
В дверях появилась обеспокоенная Аня.
«Лен, что с тобой? Это нервы, да? Со вчерашнего дня не ешь ничего…» — она протянула мне стакан с водой.
Я сделала глоток. Тошнота немного отступила, но осталась странная дурнота и головокружение.
«Не знаю, — прохрипела я. — Последние пару недель как-то не по себе. Все время мутит по утрам. Думала, от стресса…»
Аня внимательно посмотрела на меня, потом ее взгляд скользнул по календарю, висевшему на стене. Она прищурилась.
«Лен, — осторожно начала она. — А давно у тебя… ну… задержка?»
Я замерла. Я совершенно забыла об этом. В этом кошмаре последних недель я перестала следить за временем, за своим телом, за всем. Я попыталась сосчитать в уме. Одна неделя… вторая… кажется, уже третья пошла.
«Да ладно, не может быть», — прошептала я, но сердце уже колотилось где-то в горле.
«А почему нет?» — пожала плечами Аня. — «Ты же не думаешь, что из-за стресса вселенная ставит на паузу законы биологии? Сходи в аптеку. Просто чтобы исключить».
Ее слова прозвучали так буднично, но для меня они были подобны грому среди ясного неба. Через двадцать минут я сидела на краю Аниной ванны и смотрела на маленькую белую полоску пластика в дрожащей руке. Инструкция гласила: ждать три минуты. Эти три минуты показались мне вечностью. Я смотрела, как на тест-полоске медленно проступает влага. Сначала одна яркая, контрольная линия. Пожалуйста, пусть она будет одна. Пожалуйста…
Но рядом с ней, медленно, но неумолимо, начала проявляться вторая. Бледная, почти призрачная, но совершенно отчетливая. Две. Их было две.
Я выронила тест на пол. Он упал с тихим стуком, который в моей голове прозвучал как набат. Беременна. Я беременна от человека, который растоптал меня, продал мою любовь за выгодную сделку и вышвырнул из своей жизни, как ненужную вещь. Ребенок. Его ребенок. Ребенок его матери… Внук Тамары Игоревны.
Отчаяние, которое, казалось, я уже пережила, нахлынуло с новой, чудовищной силой. Я сползла по стене на холодный кафельный пол и беззвучно зарыдала, зажимая рот рукой, чтобы Аня не услышала. Хотелось исчезнуть, раствориться, провалиться сквозь землю. Это было не просто несправедливо. Это было дьявольски жестоко.
Я не знаю, сколько я так просидела. Но в какой-то момент слезы высохли. Пустота снова начала заполняться, но на этот раз не яростью, а чем-то другим. Чем-то твердым и тяжелым, как гранит. Я подняла голову. Мой взгляд упал на порог ванной, за которым виднелась комната и разбросанные на полу листы из той самой синей папки.
Документы. И ребенок.
В моей голове что-то щелкнуло. Все встало на свои места. Это был не конец. Это было начало. Они думали, что у меня ничего не осталось. Но они оставили мне все. Они оставили мне причину бороться. И они оставили мне оружие.
Я больше не была Леной, брошенной женой, которую можно было унизить и выбросить. Я была матерью. И я буду защищать своего ребенка. Любыми способами.
Я встала. Ноги все еще дрожали, но спина была прямой. Отчаяние сменилось холодной, звенящей решимостью. Я больше не буду плакать. Я буду действовать. Я вернулась в комнату, аккуратно собрала все листы из папки «Горизонт» и сложила их обратно. Эту папку я спрятала на самое дно своей сумки, под свитерами и косметичкой. Затем я взяла свой телефон, открыла поисковик и вбила в строку несколько слов: «Лучший адвокат по бракоразводным процессам в городе».
Я нашла фамилию, которая была на слуху. Дорого. Жестко. Без компромиссов. Именно то, что мне было нужно. Я набрала номер.
«Здравствуйте, — мой голос звучал спокойно и уверенно, как будто принадлежал совершенно другой женщине. — Мне нужна ваша консультация. Как можно скорее».
Слезы высохли. На их месте, где-то глубоко в груди, образовался холодный, твердый кристалл ярости и решимости. Больше не было той Лены, которая готова была прощать, понимать и ждать. Та Лена сгорела в огне предательства, оставив после себя лишь пепел и стальную волю. Жертва? Нет. Я больше не жертва. Я хищник, который выходит на свою первую, главную охоту. Не за любовью, не за местью в чистом виде, а за справедливостью. За будущее, которое у меня пытались отнять. За будущее моего ребенка.
Подруга смотрела на меня с тревогой, когда я, вместо того чтобы рыдать в подушку, методично обзванивала лучшие юридические конторы города. Мой голос звучал ровно и спокойно, будто я обсуждала покупку новой мебели, а не подготовку к войне. На третий день поисков я нашла его — Аркадия Львовича, адвоката с репутацией бульдога и глазами старого мудрого лиса. На первой же встрече он, выслушав мой сбивчивый, но уже лишенный истерики рассказ, не стал сыпать сочувственными банальностями. Он лишь взял папку с теми самыми документами, которые я нашла, и долго, минут двадцать, молча изучал их, изредка хмыкая. Затем поднял на меня взгляд и сказал всего одну фразу: «У нас есть все шансы не просто победить, а уничтожить их позицию. Готовьтесь, Елена. Будет некрасиво, но эффективно».
И я была готова.
Через неделю, в один из серых вторников, в переговорной комнате офиса Аркадия Львовича состоялся наш сеанс «семейной терапии». Я настояла на этой встрече. Не для того чтобы посмотреть им в глаза и увидеть раскаяние — я знала, что не увижу. А для того, чтобы самой объявить им условия капитуляции. Я приехала заранее, сидела за длинным полированным столом, ощущая холод его поверхности сквозь тонкую ткань платья. Я выбрала строгое, закрытое платье темно-синего цвета — цвет власти и уверенности. Мой адвокат сидел рядом, его спокойствие передавалось и мне.
Они вошли вместе. Тамара Игоревна, как всегда, с высоко поднятой головой, в дорогом кашемировом пальто, презрительно оглядывая скромный, но стильный интерьер. Она источала аромат тяжелых, удушающих духов, которые всегда меня раздражали. Павел плелся за ней, как побитый пес. Увидев меня, он вздрогнул и отвел взгляд. Он похудел, под глазами залегли тени. Видимо, подготовка к «сделке века» и новой жизни отнимала много сил.
— Мы пришли, как вы и требовали, — ледяным тоном начала Тамара Игоревна, не удостоив меня даже кивком. — Хотя я не понимаю, о чем еще можно говорить. Вопрос закрыт. Павел готов подписать документы о разводе на любых стандартных условиях.
Она села напротив, Павел — рядом с ней, ссутулившись. Аркадий Львович откашлялся.
— Стандартных условий не будет, Тамара Игоревна, — мягко, но с металлом в голосе произнес он. — Ситуация Елены, скажем так, несколько изменилась.
Я сделала глубокий вдох. Вот он, мой выход.
— Я беременна, — сказала я ровно, глядя прямо в глаза Павлу.
На секунду в комнате повисла звенящая тишина. Павел вскинул на меня ошарашенный взгляд, его рот приоткрылся. Тамара Игоревна замерла, ее лицо, только что выражавшее надменную скуку, превратилось в каменную маску.
— Что? — прошипела она. — Это какая-то глупая шутка? Очередная манипуляция?
— Срок — одиннадцать недель, — продолжила я, игнорируя ее выпад. — Есть все медицинские справки. Отец ребенка — мой пока еще законный муж, Павел.
Павел побледнел, его взгляд метался от меня к матери. Он хотел что-то сказать, но Тамара Игоревна опередила его, ударив ладонью по столу.
— И что? Ты думаешь, это что-то меняет? Ребенок тебе не поможет! Мы не позволим тебе использовать его для шантажа!
— Шантаж — это не мой метод. Это ваш, — я чуть повысила голос, и кристалл ярости внутри меня завибрировал. — Я здесь не для того, чтобы просить Павла вернуться. Не для того, чтобы требовать у вас признания. Я здесь, чтобы озвучить свои условия.
Аркадий Львович положил перед ними тонкую папку. Не ту, с компроматом. Другую. С нашими требованиями.
— Во-первых, — начала я, и мой голос снова стал холодным и деловым, — немедленный развод по обоюдному согласию. Во-вторых, вы выплачиваете мне единовременную денежную компенсацию. Сумма указана в документах. Можете посмотреть.
Тамара Игоревна брезгливо открыла папку. Ее глаза расширились. Я видела, как по ее лицу пробежала волна возмущения. Сумма с шестью нулями, которую предложил Аркадий Львович, была для них ощутимой, но подъемной. Это был первый удар.
— Ты с ума сошла! — выдохнула она.
— Это плата за моральный ущерб и за то, что вы лишили меня дома и привычной жизни, — отчеканила я. — В-третьих, и это главное. Павел немедленно подписывает нотариально заверенный отказ от родительских прав на нашего будущего ребенка.
Вот тут сломался даже Павел. Он поднял на меня глаза, полные какой-то мутной смеси ужаса и обиды.
— Лена… как ты можешь? Это же… это же наш ребенок…
— Твое право называть его «нашим» закончилось в тот день, когда ты позволил своей матери вышвырнуть меня из нашего дома, — отрезала я. — Я не хочу, чтобы мой ребенок имел что-то общее с вашей семьей. Никаких встреч по воскресеньям, никаких подарков на день рождения, никаких попыток однажды рассказать ему, какой у него «замечательный» папа. Ты исчезнешь из его жизни навсегда. Взамен я не буду ничего рассказывать прессе и вписывать твое имя в свидетельство о рождении.
Тамара Игоревна уже пришла в себя и смотрела на меня с новой, расчетливой ненавистью. Она, кажется, увидела в этом предложении свою выгоду. Никаких проблем с наследством, никаких связей с «простушкой» в будущем.
— А что взамен твоего молчания? — процедила она. — Только деньги?
— И алименты, — улыбнулась я своей самой холодной улыбкой. — Сумма которых, я думаю, вас тоже впечатлит. Она также указана в документах. Она будет покрывать все: лучшее образование, медицину, развитие, одежду. Все то, чего мой ребенок заслуживает. И чего ты, Павел, никогда не сможешь дать ему лично.
Снова шок. Сумма алиментов, рассчитанная моим адвокатом, была такой, что могла бы стать серьезной брешью в их бюджете.
— Мы не согласимся на этот грабеж! — взвизгнула Тамара Игоревна, вскакивая. — Мы встретимся в суде! Мы докажем, что ты…
— Сядьте, Тамара Игоревна, — голос Аркадия Львовича прозвучал как удар хлыста. Он медленно достал из портфеля ту самую, старую папку Павла. — Прежде чем говорить о суде, я бы рекомендовал вам ознакомиться вот с этим.
Он положил папку на стол и легонько подтолкнул ее в их сторону.
— Это черновики и переписка, касающиеся одного вашего старого проекта. Лет семь назад, если я не ошибаюсь. Очень интересные финансовые схемы. Налоговые органы и деловые партнеры вашего сына, думаю, пришли бы в неописуемый восторг, увидев эти бумаги. Особенно отец Кристины. Такая информация может не просто сорвать вашу «сделку века». Она может стать основанием для возбуждения уголовного дела. Сразу по нескольким статьям. Так что выбор за вами: суд, публичный скандал, крах бизнеса и возможное преследование, или вы просто тихо выполняете абсолютно законные требования матери будущего внука, которого вы никогда не увидите.
Лицо Тамары Игоревны стало пепельно-серым. Она медленно опустилась на стул. Вся ее спесь, вся ее броня рассыпались в прах за несколько секунд. Она посмотрела на сына, но он сидел, обхватив голову руками, и раскачивался из стороны в сторону. Он был раздавлен. А она, волчица, впервые в жизни попала в капкан, из которого не было выхода. Она поняла, что проиграла.
Они подписали все. Каждую бумажку. Их руки дрожали.
Следующие несколько недель превратились в странный, отстраненный калейдоскоп новостей, которые доносила до меня подруга или сообщал Аркадий Львович. «Сделка века» сорвалась. Как и предсказывал адвокат, хватило пары анонимных намеков и слухов, пущенных в нужные уши. Потенциальные партнеры, почуяв неладное, решили не рисковать и вышли из переговоров. Империя Павла и его матери, так и не успев родиться, рухнула.
А потом ушла Кристина. «Более достойная жена» оказалась дочерью своего расчетливого отца. Как только стало ясно, что Павел не станет сказочно богат, а его фамилия начала ассоциироваться с токсичным скандалом и мутными делами, ее интерес к нему мгновенно испарился. Она разорвала помолвку так же легко и быстро, как срывают ценник с ненужной вещи.
Я не чувствовала злорадства. Вообще ничего. Только глухое, спокойное удовлетворение. Справедливость восторжествовала так, как я и не мечтала. Их мир, построенный на лжи, цинизме и деньгах, пожрал сам себя.
Прошло около двух месяцев. Я уже переехала в новую, светлую квартиру, купленную на часть той самой компенсации. Мой живот заметно округлился, и я, забыв про все на свете, с головой ушла в приятные хлопоты: выбирала кроватку, крошечные ползунки и читала книги о материнстве.
В один из солнечных дней я вышла из женской консультации, прижимая к себе папку со свежим снимком УЗИ. Я улыбалась. Я была абсолютно счастлива. И в этот момент я увидела его. Павел стоял у моей машины, припаркованной через дорогу. Он выглядел ужасно: осунувшийся, в помятом костюме, с потухшим взглядом. Он потерял все: деньги, невесту, репутацию, будущее.
Он сделал шаг мне навстречу.
— Лена… — его голос был хриплым и надломленным. — Лена, прости меня. Я был таким глупцом. Я все понял. Пожалуйста… давай поговорим. Я хочу… я хочу быть отцом. Я все исправлю…
Я остановилась и посмотрела на него. Прямо в глаза. Я искала в себе хоть что-то: ненависть, обиду, жалость, презрение. Но там была только пустота. Снежная, безмолвная пустыня. Этот человек был мне абсолютно чужим. Прохожий, который ошибся адресом. Часть прошлого, которая больше не имела ко мне никакого отношения.
Не сказав ни слова, я просто обошла его, открыла дверь машины и села за руль. В зеркале заднего вида я видела, как он стоит на том же месте, сгорбившись, как старик. А я ехала вперед, к своей новой жизни. Я включила музыку и погладила живот. Мой следующий пункт назначения — большой магазин детских товаров на углу. Там меня ждало мое настоящее, мое все.