Последние лучи осеннего солнца робко пробивались сквозь высокое окно, играя бликами на столешнице из карельской березы. Я с наслаждением потягивала горячий чай, подведя итоги долгого рабочего дня. Мой цветочный магазин сегодня принес приличную выручку, и теперь я мечтала лишь о тишине и покое нашего загородного дома. Тишине, которая продлилась недолго.
В кухню вошел Артем. Он как-то странно двигался, будто крался, хотя пол был абсолютно бесшумным. Я почувствовала легкий укол тревоги. Он сел напротив, его пальцы принялись нервно барабанить по столу.
— Роз, мне нужно кое-что обсудить, — начал он, глядя куда-то мимо меня. — Это касается Светланы.
Я поставила чашку на блюдце с тихим звоном. Сестра моего мужа всегда была источником проблем, и мое тело напряглось заранее.
— Что опять случилось? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— У них там, в квартире, начался внезапный ремонт. С потолка соседи залили, представляешь? Полный кавардак. А Максиму как раз экзамены через пару месяцев, готовиться негде.
Он сделал паузу, вбирая воздух, словно готовясь к прыжку.
— Я подумал... и предложил им пожить тут, у нас. Не долго. Месяц, ну, от силы два.
Воздух в комнате вдруг стал густым и тяжелым. Я не поверила своим ушам. Не то чтобы он это предложил, а то, что он сделал это, не спросив меня. Этот дом был моим детищем, моей крепостью, которую я годами создавала своими силами. Я купила его на деньги от своего бизнеса, когда дела Артема шли не лучшим образом. Каждый куст роз в саду, каждая полочка на кухне — все было выстрадано и вымечтано лично мной.
— А с какой это стати твоя сестра будет жить в моем загородном доме? — прозвучал мой голос, холодный и звенящий, как лед.
Артем вздрогнул и наконец посмотрел на меня. В его глазах я прочитала смесь вины и раздражения.
— Роза, не говори так. «Мой дом»... Это наш общий дом. Они же родня! Мы не можем отказать в такой ситуации. Мальчику поступать нужно, будущее решается.
— Будущее твоего племянника решается в его собственной квартире, за его собственным столом! — голос мой начал срываться, но я взяла себя в руки. — Или ты хочешь сказать, что решение, что в мой дом на два месяца въедут люди, ты принял единолично, даже не посоветовавшись со мной?
Он отодвинулся, его лицо вытянулось.
— Я же говорю, ситуация критическая! Я не мог ждать, пока ты вернешься с работы, нужно было сразу дать ответ. Они в панике, вещи собирают.
— Они всегда в панике, когда нужно что-то от тебя получить! — вырвалось у меня. — Или ты забыл, как она «временно» занимала у нас деньги на бизнес, который так и не открыла? Или как мы платили за ее долги по коммуналке?
— Это совсем другое! — Артем повысил голос. — Сейчас речь о крове над головой для ребенка. Ты что, совсем без сердца?
Этот удар был ниже пояса. Он всегда играл на этой струнке, зная, что обвинение в бессердечии ранит меня больше всего.
— Сердце тут ни при чем, — отрезала я, вставая. — Речь об уважении. Об уважении ко мне, к нашему общему пространству. Ты перешел грань, Артем. Ты принял решение за нас обоих.
Я подошла к окну и уставилась на свой сад, где последние георгины отчаянно цеплялись за жизнь. В их пышных головках была простая, понятная красота. Не то, что в людских отношениях.
— Они приезжают послезавтра, — тихо, но настойчиво сказал он мне в спину. — Я уже не могу им отказать.
Я не ответила. Я просто смотрела в окно, чувствуя, как по моей спине ползет холодок. Это была не просто дурная предчувствие. Это было знание. Знание того, что тишине и покою в моем доме пришел конец. И что муж, который должен был быть моей опорой, только что показал, что на стороне своей рвущейся сюда семьи. А я остаюсь одна. В своем же доме.
Два дня пролетели в тягучем, тревожном ожидании. Я почти не разговаривала с Артемом. Он старался казаться занятым, пропадая в гараже или делая вид, что работает за компьютером. Между нами висела невысказанная обида, плотная и липкая, как паутина.
И вот под окном заурчал двигатель старого, видавшего виды седана Светланы. Я стояла в гостиной, сжав кулаки, и смотрела, как они выходят из машины. Светлана, одетая в яркую, немного безвкусную куртку, что-то живо говорила своему сыну Максиму, который медленно и нехотя тащил огромный рюкзак.
Артем бросился встречать их с такой готовностью, будто это были дорогие гости, а не непрошеные жильцы. Я сделала глубокий вдох и вышла в прихожую.
Дверь распахнулась, впустив внутрь порцию холодного осеннего воздуха и их громкие голоса.
— Наконец-то доехали! — воскликнула Светлана, проходя внутрь без тени сомнения. Она окинула взглядом прихожую, и ее взгляд скользнул по вешалке, по зеркалу в резной раме. — У вас тут, я смотрю, очень... уютно.
Но в ее тоне прозвучала не теплота, а легкая снисходительность, словно наш дом был для нее этаким милым, но провинциальным домиком.
— Проходи, проходи, Свет, раздевайся, — засуетился Артем, хватая ее сумку.
Максим, высокий парень с пустым взглядом, просто бросил свой рюкзак на пол в прихожей, прямо на только что вымытый паркет, с грохотом расстегнув пряжки. Он даже не посмотрел в мою сторону.
— Максим, давай аккуратнее, — тихо сказала я, указывая на вешалку. — Куртку можно повесить тут.
Он промычал что-то невнятное и прошел дальше, в гостиную, оставив куртку на перилах лестницы.
— Ой, Розочка, не переживай ты так, — махнула рукой Светлана, снимая сапоги. — Он у меня взрослый уже, сам разберется. А где у вас тут нашу обувь поставить?
Она оставила свои сапоги посреди пола, и с них медленно сползала на чистый коврик грязь. Мое сердце сжалось.
— Пойдемте, я покажу вам вашу комнату, — сказала я, стараясь сохранить ровный тон, и повела их на второй этаж.
Я отвела их в небольшую, но светлую гостевую комнату с видом на яблоню. Но Светлана, заглянув внутрь, тут же нахмурилась.
— А та, что побольше, в конце коридора? — спросила она, уже направляясь туда без приглашения.
Это была наша с Артемом спальня. Самая большая, с балконом и камином.
— Эта наша комната, — холодно ответила я, перегородив ей дорогу.
— Ну, мы же ненадолго, — не отступала она, пытаясь заглянуть мне за плечо. — А там, я посмотрю, и балкон есть. Для Максима свежий воздух очень важен, голова будет лучше работать. А в той маленькой ему душно будет.
— Света, — вмешался Артем, который стоял сзади с виноватым видом. — Мы уже все приготовили для вас тут. И места достаточно.
Светлана фыркнула, но отступила, бросив на нашу спальню последний жадный взгляд.
Вечером я готовила ужин, пытаясь заглушить внутреннюю тревогу привычными действиями. Нарезала овощи, помешивала суп. В доме стояли чужие звуки: громкие шаги наверху, голоса из телефона Максима, доносящиеся из его комнаты.
Светлана вошла на кухню, громко стуча каблуками.
— Ой, а у вас тут кухня хорошая, просторная, — заявила она, открывая один шкафчик за другим, изучая содержимое. — Розочка, а где у вас кофе получше? Этот растворимый пить невозможно, для меня как отрава.
Она показала на пачку дорогого швейцарского растворимого кофе, который мы с Артемом очень любили. У меня в горле встал ком.
— В этом шкафчике, — сухо ответила я, указывая на банку с молотым кофе. — Но это общий запас.
— Поняла, поняла, — беспечно кивнула она, уже доставая банку. — А то я без кофе как без рук. Вы уж извините.
Она принялась громко возиться с кофемашиной, как у себя дома. Артем в это время наливал себе воду, и я поймала его взгляд. Он быстро отвел глаза.
Мы сели ужинать. Напряжение витало в воздухе, как запах гари. Максим ел молча, уткнувшись в телефон. Светлана щедро накладывала себе салат и суп, причмокивая от удовольствия.
— А супчик-то ничего, — оценила она. — Только в следующий раз, Роза, поменьше бы перца клади. У Максима желудок чувствительный.
Я не ответила, чувствуя, как по моим щекам разливается жар. Я смотрела на свою тарелку, на свои белые костяknuckles, сжимающие ложку. Я смотрела на мужа, который старательно избегал моего взгляда и обсуждал со Светланой новости о каких-то дальних родственниках.
Они вели себя не как гости, которых приютили из милости. Они вели себя как новые хозяева, которые только что вступили во владение и пока снисходительно позволяют старым посидеть за своим столом. И самое ужасное было в том, что мой муж, мой единственный союзник в этом доме, делал вид, что все в полном порядке.
Неделя превратилась в месяц. Ощущение чужого, навязчивого присутствия въелось в стены дома, как запах подгоревшей еды, который невозможно выветрить. Каждое утро я просыпалась от звука хлопающей двери ванной и громких шагов Светланы, которая, казалось, передвигалась по дому на цыпочках только когда спала.
Однажды утром, заваривая чай, я не нашла свою любимую кружку, подаренную мне подругой много лет назад. После недолгих поисков я обнаружила ее в комнате Максима, на столе, заваленном фантиками и тетрадями. Внутри мокли остатки какого-то темного напитка, а на дне прилип засохший кусок печенья. Я отнесла кружку на кухню и отдраивала ее с таким усердием, будто пыталась смыть не только грязь, но и само ощущение нарушения моих границ.
Ремонт в квартире Светланы, если он вообще был, продвигался со скоростью движения улитки. На все мои робкие попытки спросить, как там дела, Светлана отмахивалась, закатывая глаза.
— Ой, Розочка, ты не представляешь, какие там нерадивые рабочие попались! То у них цемента нет, то трубы текут. Один сплошной кошмар. Мы бы давно уже уехали, сил моих больше нет!
Но в ее голосе не было ни паники, ни досады. Была ленивая, привычная уверенность. Артем, конечно, тут же поддакивал ей, предлагая свою помощь или совет, и каждый раз я ловила на лице Светланы быструю, едва заметную ухмылку. Она играла на его чувстве вины и семейной обязанности, и он, как марионетка, выполнял свою роль.
Переломный момент наступил в среду. Я заехала в свой цветочный магазин, чтобы забрать забытые документы, и встретила там Ольгу, нашу общую со Светланой знакомую. Мы разговорились, и Ольга, сама того не подозревая, опустила на мою голову тот самый груз, которого я бессознательно ждала все эти недели.
— Как твои дела? — спросила она, поправляя букет в вазе. — Я вчера мимо твоего дома загородного проезжала, красота у вас там осенью.
— Спасибо, — улыбнулась я. — Но мы сейчас не одни там, сестра мужа погощает.
Ольга на мгновение замерла, ее лицо выразило искреннее удивление.
— Светлана? У вас гостит? Странно... А я на днях видела ее объявление о сдаче ее квартиры. В группе нашей районной в соцсети. Очень даже приличная цена, я сама удивилась.
Мир вокруг меня на секунду застыл. Звуки улицы за окном, звон колокольчика на двери магазина — все пропало, уступив место оглушительному гулу в ушах.
— Ты... уверена? — выдавила я, чувствуя, как холодеют кончики пальцев.
— Абсолютно. Фотографии ее квартиры, все как есть. Я даже мужу показывала, говорила, мол, смотри, как Светка решила деньгу подзаработать.
Я не помню, как попрощалась с Ольгой и как дошла до машины. Я сидела на водительском сиденье, сжимая руль так, что суставы побелели. Во мне все кипело. Это был не просто обман. Это была тщательно спланированная операция. Они не были жертвами обстоятельств. Они были оккупантами, которые с холодным расчетом вторглись в мой дом, а свою законную жилплощадь превратили в источник дохода.
Вечером я ждала Артема в гостиной, как прокурора ждет обвиняемый на суде. Он вошел с работы уставший, попытался улыбнуться, но, увидев мое лицо, замер.
— Твоя сестра, — начала я ровным, металлическим голосом, — сдает свою квартиру. Ремонта там нет и в помине.
Он смотрел на меня, не понимая.
— Что? Что за ерунда? Откуда ты это взяла?
— Ольга, ее знакомая, видела объявление. С фотографиями. Квартира свободна и сдается за хорошие деньги.
Артем поморщился, будто услышал что-то неприятное, и махнул рукой.
— Роза, хватит! Хватит уже выискивать всему злой умысел! Наверное, это какое-то старое объявление. Или Ольга все перепутала. Неужели ты готова поверить первой попавшейся сплетнице, а не своей семье?
— Своей? — мой голос наконец сорвался, в нем зазвенели слезы и ярость. — Моя семья — это ты! И я жду, что ты будешь на моей стороне, а не выгонишь сестру, которая нагло нас использует!
— Я никого не выгоняю! — закричал он в ответ, и в его крике впервые прозвучала злость. — Я не собираюсь устраивать скандал и выкидывать на улицу сестру с племянником из-за каких-то дурацких слухов! Ты всегда ее невзлюбила, я все вижу! И теперь ищешь любой повод, чтобы ее вышвырнуть!
Он развернулся и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.
Я осталась одна. Одна в окружении этих стен, которые должны были быть моей крепостью, а превратились в клетку. И мой собственный муж, мой самый близкий человек, предпочел закрыть глаза на правду, лишь бы не идти против своей крови. В тот вечер я поняла: я сражаюсь не со Светланой. Я сражаюсь за своего мужа. И пока что проигрываю.
Тишина после той ссоры оказалась тяжелее любого крика. Мы с Артемом перестали разговаривать, пересекаясь в коридорах, как чужие люди. Он спал в кабинете на раскладном диване, и каждый скрип пружин доносился до меня в спальню, напоминая о пропасти между нами.
Атмосфера в доме сгущалась, становясь плотной и удушливой. Теперь, зная правду, я видела их поведение в новом свете. Каждая фраза Светланы, каждое движение Максима казались мне частью тщательно разыгрываемого спектакля. Я ловила себя на том, что подсознательно прислушиваюсь к их разговорам, ища новые доказательства обмана.
Однажды, спускаясь с утра на кухню, я услышала приглушенные голоса из-за закрытой двери гостевой комнаты. Я замедлила шаг, крадучись подойдя ближе. Дверь была приоткрыта на волосок.
— Макс, ты нашел? — это был настойчивый шепот Светланы.
—Мам, да рано еще. Они все тут, я не могу просто так рыться в их бумагах.
—Никто не говорит рыться. Посмотри внимательно, когда будешь искать свои учебники в том шкафу. Она же говорила, старые документы там хранятся. Мне нужно мое старое свидетельство о рождении, там правильные данные, для оформления... одной бумаги. Очень важно.
У меня похолодели пальцы. Какое свидетельство? Какие правильные данные? Шкаф в кабинете... Да, там действительно стояла старая картонная коробка, куда мы скидывали разные бумаги, не представлявшие, как нам казалось, особой ценности: гарантийные талоны на технику, старые квитанции, а кое-где затесались и наши с Артемом свидетельства, и даже какие-то документы на дом.
— Ладно, ладно, посмотрю, — нехотя буркнул Максим.
Я резко отошла от двери и бесшумно юркнула в гостиную, чтобы они не узнали, что я подслушала. Сердце колотилось где-то в горле. Зачем Светлане ее старое свидетельство о рождении, которое она не могла найти у себя, но почему-то искала в нашем доме? Это не имело никакого смысла. Разве что... это был предлог.
Дождавшись, когда они выйдут на кухню, я прокралась в кабинет. Комната была пуста. Я подошла к старому книжному шкафу. Нижняя полка была действительно заставлена папками и той самой картонной коробкой. Я наклонилась и внимательно посмотрела. Папки лежали не так ровно, как я их помнила. Одна была выдвинута сильнее других. А в коробке, сверху, лежала стопка бумаг, и уголок одного документа, моего пенсионного свидетельства, торчал наружу, будто его неаккуратно сунули обратно.
Руки у меня слегка дрожали. Они уже искали. Прямо здесь, в моем кабинете. Это было уже не бытовое хамство, не наглость. Это было что-то другое. Что-то более темное и целенаправленное.
Весь день я ходила, как на иголках. Каждый шорох заставлял меня вздрагивать. За обедом я украдкой наблюдала за Максимом. Он избегал моего взгляда, был угрюм и молчалив. Светлана, напротив, была неестественно оживлена, рассказывала Артему какие-то смешные истории из их детства, и он, хоть и с натянутой улыбкой, но подавал реплики. Они снова были одной семьей. А я — посторонним наблюдателем, который ко всему прочему что-то подозревает.
Вечером, когда в доме все стихло, я снова пошла в кабинет. Я не могла уснуть, не проверив еще раз. Я вынула ту самую коробку и при свете настольной лампы начала аккуратно перебирать документы. Все наши с Артемом паспорта были на месте, в отдельной папке. Договор купли-продажи дома лежал на своем месте. Я отложила его в сторону, и под ним лежала небольшая стопка старых бумаг.
И вот тут я замерла. Сверху лежало то самое свидетельство о рождении Светланы. Оно было тут. Она его не теряла. Значит, этот разговор, который я подслушала, был спектаклем для Максима? Чтобы подтолкнуть его к поискам? Но зачем?
Я взяла свидетельство в руки. Бумага была старой, пожелтевшей. Я уже хотела положить его назад, как мой взгляд упал на сгиб, на ту самую страницу, где ставился штамп о...
И тут я все поняла. Вернее, не все, но кусок пазла с ужасающим щелчком встал на свое место. На четвертой странице свидетельства, в графе «Дети», стояли чернильные оттиски. Имя, дата рождения. Не только Максима. Там, чуть выше, другим почерком, было вписано еще одно имя. Имя моего мужа. Артема.
Я забыла. Совсем вычеркнула из памяти. Много лет назад, когда мы только купили этот дом, мать Артема, Мария Петровна, приходила к нам с огромной просьбой. Тогда у Светланы были проблемы с жильем, и чтобы устроить Максима в хорошую школу рядом с нами, его нужно было прописать. Временно. Конечно, прописать ребенка только к тете было нельзя. Нужно было, чтобы кто-то из родителей был тоже прописан. И мы, по той же великой просьбе Марии Петровны, прописали тут и Светлану. Временно.
Я лихорадочно пыталась вспомнить. Мы их выписали? Кажется, да... Но я уже не была уверена. Это было так давно, и тогда это казалось такой мелочью, пустой формальностью.
Я сидела на полу в кабинете, сжимая в руках пожелтевшую бумагу, и холодный ужас медленно поднимался по моей спине. Они искали не просто свидетельство. Они искали доказательство прописки. И сейчас, когда Максиму уже исполнилось восемнадцать... он, будучи прописанным в этом доме, имел полное право тут жить. А выписать его против воли было бы почти невозможно.
Это не было спонтанным решением пожить за наш счет. Это был хорошо продуманный план. И они его уже приводили в исполнение.
Следующее утро наступило серое и дождливое. Капли стучали по крыше, словно отсчитывая время до неминуемой развязки. Я почти не спала. Пожелтевшее свидетельство лежало у меня в ночном столике, как улика, обличающая преступление. Я не могла больше молчать. Мое молчание делало меня сообщницей в этом мерзком плане.
Я дождалась, когда все соберутся на кухне для завтрака. Артем пил кофе, уставившись в окно. Светлана что-то бодро жарила на сковороде, а Максим, как обычно, уткнулся в телефон. Воздух был густым от невысказанного.
Я вошла и, не садясь, прислонилась к косяку. Руки я спрятала за спину, чтобы они не видели, как они дрожат.
— Светлана, — начала я, и мой голос прозвучал хрипло от бессонницы. Все взгляды устремились на меня. — У меня к тебе вопрос. Ты так и не нашла свое свидетельство о рождении?
Она замерла на секунду со шумовкой в руке, затем повернулась ко мне с подобранной улыбкой.
—Ой, Розочка, нет еще. Все руки не доходят. Наверное, где-то в старых вещах завалялось.
— Странно, — сказала я, глядя ей прямо в глаза. — А я его нашла. В нашем кабинете. В коробке с нашими документами.
Наступила мертвая тишина, в которой было слышно, как шипит масло на сковороде. Артем оторвался от окна, его лицо выразило недоумение. Светлана побледнела, но тут же взяла себя в руки.
— Ну надо же! Нашлось! — неестественно рассмеялась она. — Значит, я его к вам когда-то заносила, совсем из головы вылетело. Спасибо, отдашь потом.
— Я его уже не отдам, — тихо, но четко произнесла я. — Потому что мне интересно, зачем ты посылала Максима искать его в наших бумагах, если оно и так у тебя было? И зачем тебе понадобилось именно старое свидетельство, где стоит штамп о твоей прописке в этом доме? И о прописке твоего сына?
Артем медленно встал.
—Роза, о чем ты? Какая прописка?
— А ты спроси у своей сестры, — не отводя взгляда от Светланы, сказала я. — Спроси, помнит ли она, как мы, по просьбе твоей матери, прописывали их здесь, чтобы Максим мог ходить в местную школу? Временно. И спроси, выписали ли мы их потом? Или они так и остались прописанными в моем доме?
Светлана бросила шумовку на стол. Ее маска добродушия треснула, обнажив злобу.
—Что за допрос? Я ничего не посылала Максима! Он сам искал учебники! А про прописку я и не помню уже, давно было. Ты все выдумываешь!
— Я все выдумываю? — мой голос набрал громкость, в нем зазвенели слезы и ярость. — А то, что ты сдала свою квартиру на полгода, притворившись, что у тебя ремонт, — это я тоже выдумала? Ты нас используешь, Светлана! Ты втерлась в доверие к брату, ты впутала своего сына, и теперь ты хочешь через его прописку претендовать на мой дом!
— Это наш общий дом! — вдруг крикнул Артем, ударив кулаком по столу. Чашка подпрыгнула и со звоном опрокинулась. — Хватит твердить «мой дом»! И хватит наговаривать на мою семью! Ты с самого начала искала повод их вышвырнуть!
Его слова обожгли сильнее, чем кипяток. Он не просто не верил мне. Он обвинял меня. Он видел во мне злодейку, а в них — невинных жертв.
— Артем, они нас обманывают! — закричала я, уже не в силах сдерживаться. — Они ведут себя как хозяева, они роются в наших вещах, они строят планы! Ты действительно настолько слеп?
— Слепая здесь ты! — парировал он, его лицо исказилось гневом. — Ты ослеплена своей жадностью и недоверием! Лучше бы я тебя не слушал, когда ты начала их очернять с первого дня!
Светлана, увидев, что брат на ее стороне, мгновенно перестроилась. Ее глаза наполнились мнимыми слезами.
—Вот видишь, Тем? Видишь, как она на нас смотрит? Как на прокаженных! Мы приехали за помощью, а нас тут воровками считают! Может, мы действительно лишние?
— Никто вас воровками не считает! — взревел Артем, защищая ее. — Это все она! Она всегда была против моей семьи!
Я смотрела на него, на этого чужого, разгневанного мужчину, который еще вчера был моим мужем. Я видела, как Светлана с торжеством смотрит на меня из-за его спины. И в этот момент во мне что-то оборвалось. Окончательно и бесповоротно.
— Да, — сказала я, и мой голос внезапно стал тихим и ледяным. В комнате воцарилась тишина. — Ты прав. Этот дом куплен на деньги от моего бизнеса, который я строила с нуля, пока ты метался между работами. И я решаю, кто будет здесь жить. И я говорю, что этим наглым, лживым людям здесь не место.
Я повернулась и вышла из кухни, оставив их в ошеломленной тишине. Сзади донесся возмущенный возглас Светланы и гневное восклицание Артема. Но это уже не имело значения. Битва была объявлена. И я теперь знала, что сражаться мне предстоит в одиночку.
Тишина, воцарившаяся после моего ухода с кухни, была оглушительной. Я слышала, как за спиной разразился новый виток ссоры — возмущенный крик Светланы, гневный голос Артема, но до меня долетали лишь обрывки, словно доносившиеся с далекого поля боя, где я уже не была ни участником, ни даже зрителем.
Я закрылась в кабинете, повернув ключ в замке. Мне нужно было не просто успокоиться. Мне нужен был план. Гнев и обида — плохие советчики. Адвокат, к которому я обратилась несколько лет назад по вопросу аренды помещения для магазина, давно сменил номер, но его визитка все еще лежала где-то в ящике стола. С трудом, с руками, все еще дрожащими от пережитого унижения, я наконец нашла ее.
Елена Викторовна Савельева. Юрист по гражданским делам.
Набрав номер, я сжала трубку так, что костяшки пальцев побелели. Голос, ответивший мне, был спокойным и деловым. Мне удалось записаться на прием через два часа. Сказав, что я выхожу по срочным делам, я, не глядя ни на кого, прошла через гостиную и вышла за дверь. Воздух outside был холодным и влажным, но он казался мне чище, чем удушливый воздух моего собственного дома.
Кабинет Елены Викторовны находился в тихом центре города. Секретарь проводила меня внутрь. Женщина за столом лет пятидесяти, с внимательными, умными глазами, протянула мне руку.
— Роза? Расскажите, чем могу помочь.
И я рассказала. Всем. С самого начала. О том, как сестра мужа просилась пожить на месяц, о своем растущем беспокойстве, о подслушанном разговоре про свидетельство, о своей находке и о старом штампе прописки. Я говорила ровно, без истерик, но каждый мой звук был наполнен ледяной яростью и отчаянием.
Елена Викторовна слушала внимательно, изредка делая пометки в блокноте. Когда я закончила, она отложила ручку.
— Давайте по порядку, — сказала она. — Вы являетесь единоличным собственником дома?
— Да. Договор купли-продажи только на мне. Покупался он на средства от моего бизнеса.
— Это очень хорошо. Это основа всего, — кивнула она. — Теперь о прописке. Вы точно не помните, выписывались ли они тогда?
— Нет, не помню. Это было давно, и тогда это казалось простой формальностью.
— Значит, нужно проверить. Это можно сделать через паспортный стол или портал госуслуг. Но предположим худшее. Допустим, они до сих пор зарегистрированы по вашему адресу.
Она посмотрела на меня поверх очков, и ее взгляд стал серьезным.
— Сама по себе прописка, то есть постоянная регистрация, не дает права собственности. Ваш дом — ваш. Это нерушимо. Однако... — она сделала паузу, давая мне осознать следующее. — Однако если гражданин, в данном случае ваш совершеннолетний племянник, зарегистрирован в жилом помещении, он имеет полное право там проживать. Более того, если у него нет в собственности другого жилья, выписать его в судебном порядке будет крайне сложно. Он может годами оспаривать выселение, ссылаясь на отсутствие иного места для жизни. А наличие матери, которая, судя по всему, свою квартиру сдает, а сама живет с ним, лишь усугубляет ситуацию. Суд может встать на их сторону, расценив ваши действия как лишающие их крова.
Я слушала ее, и мир медленно расплывался перед глазами. Все мои худшие подозрения оказывались не просто правдой, а еще и узаконенной.
— То есть... они могут жить в моем доме... годами? И я не смогу их выгнать? — прошептала я, чувствуя, как пол уходит из-под ног.
— Не совсем так, — поправила меня юрист. — Вы можете подать иск о выселении. Но этот процесс будет долгим, нервным и дорогим. И исход его, особенно с учетом их намерений, которые вы описали, не стопроцентен. Они играют на вашей территории, Роза, и они хорошо подготовились. Факт их проживания, наличие регистрации... Судья будет смотреть на все это. Вам подложили очень грамотную мину замедленного действия.
Я сидела, сжимая ручки кресла, пытаясь осмыслить услышанное. Это был не просто семейный конфликт. Это была юридическая война, и мои противники оказались куда хитрее, чем я могла предположить.
— Что мне делать? — спросила я, и в моем голосе прозвучала вся моя беспомощность.
— Первое, — сказала Елена Викторовна твердо. — Проверить факт их регистрации. Второе — начать собирать доказательства. Любые. Диктофонные записи разговоров, где они могут проговориться о своих намерениях. Скриншоты переписок, если они есть. Показания свидетелей, которые подтвердят, что Светлана сдала свою квартиру. Все, что может доказать в суде, что их цель — не временное проживание, а попытка незаконно завладеть вашим жильем через право проживания вашего племянника.
Она встала и протянула мне свою визитку.
— И третье, самое главное. Возьмите себя в руки. Сейчас вам нужны не эмоции, а холодная голова и стальные нервы. Они рассчитывают, что вы будете кричать и рыдать. Не дайте им этого удовольствия. Действуйте четко, как часовой механизм.
Я вышла из ее кабинета. Дождь перестал, но небо было затянуто тяжелыми свинцовыми тучами. Я села в свою машину и закрыла глаза. Страх и паника отступали, их место постепенно занимала новая, незнакомая мне до сих пор решимость. Холодная и острая, как лезвие ножа.
Они развязали эту войну. Хорошо. Значит, я буду воевать. И я буду биться до конца, потому что отступать мне было некуда. Позади была лишь пропасть, в которую они пытались меня столкнуть.
Возвращаясь от юриста, я заехала в магазин и купила небольшой, но качественный диктофон. Теперь каждый мой шаг должен был быть взвешенным и подкреплен доказательствами. Я чувствовала себя солдатом, готовящимся к решающему сражению.
В доме меня встретила гробовая тишина. Артем, судя по всему, был в гараже. Светлана и Максим — в своей комнате. Я прошла на кухню, села за стол и включила диктофон, спрятав его в карман домашней куртки. Потом я набрала номер Артема.
— Нам нужно поговорить. Сейчас. На кухне, — сказала я, когда он ответил.
Минуту спустя он вошел. Его лицо было замкнутым и уставшим. Он сел напротив, ожидая очередного скандала.
— Я была у юриста, — начала я без предисловий. Мне было важно зафиксировать его первую реакцию.
Он вздохнул с таким видом, будто я опять завела свою пластинку.
— Роза, ну вот опять...
— Помолчи и послушай, — резко оборвала я. — Я проверила. Они до сих пор прописаны в нашем доме. И твой совершеннолетний племянник, будучи прописанным здесь, имеет полное право жить в этом доме, а выписать его без его согласия практически невозможно. Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что вся эта история с ремонтом — ложь. Их цель — не пожить тут месяц, а остаться навсегда. Они планируют отобрать у меня дом через право твоего племянника на проживание.
В этот момент из коридора появилась Светлана. Она услышала последнюю фразу. Ее лицо исказилось злобой, маска жертвы была окончательно сброшена.
— Опять ты тут нам пакостишь! — крикнула она, входя на кухню. — Что за бред ты несешь? Мы приехали помочь мальчику с учебой!
— Помочь? — я встала, встречая ее взгляд. — Ты сдала свою квартиру, Светлана! На полгода! Какой нафиг ремонт? Ты просто решила пожить за наш счет, а твой сын стал твоим козырем! Ты нагло, по-хамски используешь наше доверие!
— А ты думаешь, мы так просто отсюда уйдем? — ее голос стал визгливым. Она больше не собиралась ничего скрывать. — Максим здесь прописан! Имеет полное право жить там, где прописан! Это теперь и его дом тоже! Попробуй, выгони нас! Суд встанет на нашу сторону! У сына жилья другого нет!
Я смотрела на ее победоносное, искаженное злобой лицо и на Артема, который сидел, опустив голову, и слушал все это. Словно пелена упала с его глаз. Он медленно поднял взгляд на сестру.
— Свет... это правда? Ты... ты действительно сдала квартиру? Ты все это подстроила?
— А что такого? — огрызнулась она, уже не обращая на него внимания. — Я деньги зарабатываю! А ты, — она ядовито уставилась на меня, — ничего не докажешь! Прописка — вещь серьезная!
И тут в кухню вошла Мария Петровна. Видимо, Светлана успела ей позвонить. Моя свекровь, вся из себя благообразная и спокойная, вошла с видом верховного судьи.
— Что тут у вас опять за разборки? — строго спросила она, окидывая меня неодобрительным взглядом. — Артем, сынок, уйми свою жену. Хватит позориться.
И тут Артем поднялся. Медленно, тяжело. Он посмотрел на свою мать, и в его глазах было что-то новое, чего я раньше не видела. Разочарование. Боль. И зреющая ярость.
— Мама, хватит, — тихо, но очень четко произнес он. — Хватит. Я все слышал. Вся эта ложь про ремонт... Этот план... Вы что, с ума сошли? Вы хотели отобрать у нас дом?
— Какой отобрать? — всплеснула руками Мария Петровна. — Мы семья! Мы должны помогать друг другу! А она, — она указала на меня пальцем, — она тебя против своей же крови настроила!
— Нет, мама, — голос Артема окреп и зазвенел сталью. — Это вы меня все эти годы против моей жены настраивали. Это вы втюхали мне эту аферу с пропиской, а я, дурак, поверил, что вы просто хотите добра Максиму. Уезжайте. Сейчас же. Пока я не вызвал полицию.
В воздухе повисло ошеломленное молчание. Светлана смотрела на брата с открытым ртом, не веря своим ушам. Мария Петровна побледнела.
— Ты... ты так с матерью разговариваешь? Из-за этой...?
— ВОН ИЗ МОЕГО ДОМА! — закричал Артем так, что стекла задребезжали. В его крике была вся накопившаяся годами боль, все осознание собственной слепоты и глупости. — Немедленно убирайтесь! И чтобы духу вашего здесь не было!
Светлана, увидев, что игра окончательно проиграна, с ненавистью посмотрела на нас обоих.
— Ладно вам, не орите, как сумасшедшие, — прошипела она. — Мы и сами уедем от таких родственников. Поехали, мама. Максим, собирай вещи.
Она резко развернулась и потянула за собой ошеломленную мать. Артем стоял, тяжело дыша, сжав кулаки. Он смотрел мне в глаза, и в его взгляде было столько стыда и раскаяния, что у меня сжалось сердце.
Но было уже поздно. Слишком поздно. Его прозрение не могло стереть тех ран, которые он нанес мне своим неверием. Оно не могло вернуть того доверия, что было растоптано в грязной борьбе за мое же жилье.
Я вынула из кармана диктофон и нажала кнопку «стоп». У меня было все. Их признание. Их угрозы. Их полное пренебрежение. Юридическая битва только начиналась, но моральную победу я уже одержала. Правда была на моей стороне. И теперь у меня были доказательства.
Они уезжали так же шумно, как и появились, но на этот раз их голоса звучали не уверенно, а злобно и потерпевше. Светлана, бросая в багажник свои сумки, шипела что-то матери, та брезгливо молчала, а Максим, с наушниками в ушах, смотрел на все происходящее с отстраненным безразличием.
Я стояла у окна в гостиной, не помогая и не провожая. Артем молча наблюдал за погрузкой с порога, его спина была прямой, но в плечах читалась несгибаемая усталость. Когда машина, наконец, с грохотом захлопнулась и, взревев двигателем, рванула с места, поднимая гравий, он медленно повернулся и вошел в дом.
Тишина, которая воцарилась после их отъезда, была иной. Она не была гнетущей, как раньше. Она была пустой, выжженной. Я прошла по первому этажу, будто осматривая территорию после вражеской оккупации. Следы их присутствия были везде: пятно от чая на столе, чужая кружка в раковине, потертость на косяке двери от чемодана.
Артем стоял посреди гостиной, не зная, куда себя деть.
— Роза... — он начал, и его голос сорвался. — Я... я не знаю, что сказать. Прости меня. Я был слепым идиотом.
Я посмотрела на него. На этого человека, с которым делила жизнь столько лет. И не ощутила ничего, кроме ледяной пустоты. Его прозрение было запоздалым. Оно не могло исцелить те раны, которые его неверие нанесло мне за последние недели. Оно не могло вернуть того чувства безопасности и единства, что было разрушено.
— Да, — тихо ответила я. — И я тоже все поняла. Поняла, что твоя семья для тебя всегда будет важнее нашей. Что твое слово, данное мне, ничего не стоит, если ему противоречит просьба матери или сестры.
— Это не так! — он сделал шаг ко мне, его лицо исказилось от боли. — Я просто не видел... не хотел видеть!
— В этом и есть вся суть, Артем. Ты не хотел видеть. А я жила с этим каждый день. И однажды, в самый трудный момент, ты выбрал не меня. Ты встал не на мою сторону.
Я повернулась и пошла на кухню, не для того, чтобы что-то делать, а просто чтобы закончить этот разговор. Он последовал за мной.
— Что же нам теперь делать? — спросил он, и в его голосе звучало отчаяние.
— Тебе нужно собрать вещи, — сказала я, глядя в окно на свой сад, на свои розы, которые начали готовиться к зиме. — И съехать. Нам обоим нужно время. А там... посмотрим.
Он не стал спорить. Не стал умолять. Он просто кивнул, словно ожидал этого. Час спустя он вынес из спальни чемодан и спортивную сумку. Поставил их в прихожей.
— Я побуду у друга, — сказал он, не глядя на меня. — Ключи оставлю.
— Хорошо.
Он постоял еще мгновение, будто надеясь, что я что-то скажу, что остановлю его. Но я молчала. Потом он тихо закрыл за собой дверь.
Я осталась одна. В полной, оглушительной тишине. Я обошла все комнаты, проверяя замки, гася свет. Дом был чист, пуст и безмолвен. Я села на ступеньки лестницы и закрыла лицо руками. Слез не было. Была только всепоглощающая, оглушающая усталость.
Я выиграла эту войну. Отстояла свой дом, свою территорию. Но цена победы оказалась непомерно высокой. Я осталась одна в этих стенах, которые когда-то были наполнены жизнью, пусть и не идеальной, но нашей.
Я подошла к окну и посмотрела на темный, пустой участок. Где-то там был мой муж, человек, которого я когда-то любила. А здесь была я. Победившая. Одинокая.
Иногда победа пахнет не торжеством, а одиночеством. Но это все равно лучше, чем пахнуть чужим потом, наглой ложью и предательством тех, кого ты когда-то считал семьей.