Я сидела в нашем большом мягком кресле, поджав под себя ноги, и читала книгу, а мой муж Андрей возился с новым стеллажом в гостиной. Свет от торшера падал на его сосредоточенное лицо, на русые волосы, и я чувствовала такое… тёплое, всеобъемлющее спокойствие. Мы были женаты пять лет, и наша жизнь текла ровно и счастливо, как полноводная река. Мы купили эту двухкомнатную квартиру два года назад, долго на неё копили, во всём себе отказывали. И вот теперь у нас было своё гнездо. Одна комната была нашей спальней, а вторая — моим кабинетом и мастерской. Я занималась флористикой, составляла букеты на заказ, и это маленькое, залитое светом пространство было моим миром, полным ароматов эвкалипта, роз и пионов.
В тот вечер телефонный звонок прозвучал как-то особенно резко, прорезав уютную тишину. Андрей вытер руки о джинсы и взял трубку. Я видела, как его лицо меняется. Сначала удивление, потом — широкая, радостная улыбка.
— Оля, поздравляю! Да ладно? Серьёзно? Вот это новость! — он ходил по комнате, и его голос звенел от счастья. — Конечно, конечно, передам! Маме уже сказала? Ну, вы даёте! Молодцы!
Я уже догадалась. Оля, младшая сестра Андрея, наконец-то получила предложение от своего молодого человека, с которым встречалась уже лет шесть. Мы все этого ждали. Я отложила книгу, улыбаясь. Это была прекрасная новость. Андрей закончил разговор и подскочил ко мне, схватил в охапку и закружил по комнате.
— Наша Олька замуж выходит! Представляешь? Наконец-то!
Мы смеялись, радовались за неё. Андрей снова набрал номер — на этот раз своей мамы, Тамары Ивановны. Я слышала его возбуждённый голос из коридора. Свекровь я уважала, но близких, тёплых отношений у нас не сложилось. Она была женщиной властной, всегда знающей, «как надо», и её визиты, хоть и нечастые, всегда вносили в наш дом лёгкое напряжение. Она жила в своей старенькой однокомнатной квартире вместе с Олей, и я всегда думала, что ей, наверное, тяжело делить такое маленькое пространство со взрослой дочерью.
Андрей вернулся в комнату через несколько минут. Улыбка сползла с его лица, сменившись каким-то растерянным, почти виноватым выражением.
— Что-то случилось? — спросила я, почувствовав неладное.
— Да нет, всё нормально… Просто… Мама тоже очень рада за Олю, конечно, — он сел на подлокотник дивана, избегая моего взгляда. — Она тут… ну… сказала одну вещь.
Что ещё за вещь? Почему он так мнётся? Будто не знает, как сказать.
— Андрей, не томи. Что она сказала?
Он глубоко вздохнул, провёл рукой по волосам — его фирменный жест, когда он нервничал.
— Она сказала… — он запнулся, и в этой паузе повисла такая звенящая тишина, что я услышала, как тикают часы на стене. — Сказала: «Ну, поздравляю! Можешь готовить для меня комнату, я скоро перееду».
Я замерла. Шум дождя за окном вдруг показался оглушительным. Запах курицы из духовки стал приторным, тошнотворным.
— Что? — переспросила я шёпотом, уверенная, что ослышалась. — Куда переедет?
— Ну… к нам, — Андрей произнёс это так тихо, будто сам боялся этих слов. — Оля же теперь съедет к своему жениху, а мама останется одна. Она говорит, ей там одной будет скучно и страшно в старом доме. И вообще, зачем ей одной целая квартира.
Целая квартира? Однокомнатная хрущёвка на окраине города — это «целая квартира»? А главное — к нам? В нашу двухкомнатную квартиру? А куда? На балкон?
— Андрей, это шутка какая-то? У нас нет свободной комнаты, — я старалась говорить спокойно, но голос дрожал. — Там мой кабинет. Моя работа. Все мои материалы, цветы, вазы… Куда я это всё дену?
— Лен, ну я не знаю… — он развёл руками, и в его глазах я увидела не защиту, не поддержку, а… усталость. Будто это я создавала проблему, а не его мать. — Мама так сказала… Будто это уже решённый вопрос. Может, можно как-то… уплотниться? Перенести твой стол в угол гостиной?
Уплотниться. В своей собственной квартире, за которую мы платили вместе, в которой каждая вещь была выбрана и поставлена на своё место с любовью. Перенести стол в угол. А куда девать стеллажи с вазами, коробки с лентами, холодильник для цветов? Моя работа, которая приносила нам почти половину семейного дохода, вдруг стала чем-то несерьёзным, что можно «уплотнить» и «перенести в уголок».
— Это не просто стол, Андрей. Это моё рабочее место. Мы же это обсуждали, когда покупали квартиру. Эта комната была одним из главных условий.
— Я помню, Лен, помню. Но это же мама… Она не чужой человек. Она просто хочет быть поближе к сыну. Что в этом такого?
Что в этом такого? Он серьёзно? Он не понимает, что это конец нашей тихой, спокойной жизни? Конец личному пространству? Я смотрела на него и не узнавала. Где мой любящий, понимающий муж? Передо мной сидел чужой, уставший мужчина, который уже заранее сдался под напором своей матери. В тот вечер мы впервые за долгое время легли спать, отвернувшись друг от друга. И я поняла, что дождь за окном больше не кажется мне уютным. Он звучал как предвестник долгой, холодной и очень неприятной осени в моей жизни.
Следующие несколько недель превратились в какой-то тягучий, серый кошмар. Тема переезда свекрови висела в воздухе, как дым от потушенного костра — вроде бы огня уже нет, но запах гари пропитал всё вокруг. Андрей всячески избегал этого разговора. Стоило мне только начать: «Нам нужно обсудить ситуацию с твоей мамой…», как у него тут же находились неотложные дела. То ему нужно было срочно позвонить по работе, то он «совсем забыл» вынести мусор, то просто делал вид, что не слышит, уставившись в телевизор. Эта его тактика избегания бесила меня до скрежета зубов. Он просто ждёт, что я смирюсь? Что само рассосётся? Или что его мама однажды просто появится на пороге с чемоданами, и мне придётся подвинуться?
Тамара Ивановна, наоборот, действовала. Она не звонила с угрозами или требованиями, нет. Её тактика была куда тоньше и изощрённее. Она начала заезжать к нам «просто на чай» раза три-четыре в неделю, хотя раньше мы могли не видеться месяцами. Она привозила пироги, домашние заготовки и вела себя так, будто ничего не происходит. Но в каждом её жесте, в каждом слове сквозило это — «я здесь скоро буду хозяйкой».
— Ой, Леночка, а шторы у вас в гостиной такие тёмные, — говорила она, проходя по комнате и трогая бархатную ткань. — Комната сразу кажется меньше. Сюда бы что-нибудь светленькое, тюль воздушную… Ну, ничего, это мы потом поменяем.
Мы? Кто это «мы»? Я сжимала кулаки, но молчала, бросая умоляющий взгляд на Андрея. А он лишь пожимал плечами и улыбался матери.
— Леночка, а диван у вас, конечно, красивый, но не очень практичный. Вот когда внуки пойдут, они его мигом испачкают. Надо бы что-то попроще, может, с кожаной обивкой, чтобы протирать легко было.
Каждый её визит заканчивался экскурсией в мой кабинет. Она заходила туда без стука, пока я, например, была на кухне, и я заставала её стоящей посреди комнаты с задумчивым видом.
— Да, комнатка светлая, хорошая… — говорила она, будто оценивая товар. — Окно большое. Кровать сюда встанет идеально. И шкаф ещё поместится. А вот это всё, — она обводила рукой мои стеллажи с сухоцветами, вазами и инструментами, — это, конечно, придётся куда-то убрать. На балкон, может?
На балкон? Мои рабочие материалы, которые требуют определённой температуры и влажности? Зимой? Она в своём уме?
— Тамара Ивановна, это не просто «вот это всё», это моя работа, — однажды не выдержала я. Мой голос звучал слишком резко, и Андрей тут же метнул в меня осуждающий взгляд.
— Ой, ну что ты, деточка, я же не со зла, — свекровь тут же приняла обиженный вид. — Я же для общего блага. Семье нужно пространство. А твоё это… увлечение… можно и в другом месте разместить. Главное ведь — люди, а не вещи.
Андрей тут же подхватил:
— Мама права, Лен. Ну что ты так реагируешь? Никто не собирается выбрасывать твои цветы. Просто нужно найти компромисс.
Компромисс. Каким они его видели, этот компромисс? Я должна была пожертвовать своей работой, своим личным пространством, своим душевным спокойствием, а они… а что они? Они получали всё, что хотели. Мой кабинет превращался в спальню для свекрови, Андрей получал спокойную маму под боком и избавлялся от чувства вины перед ней, а Тамара Ивановна получала комфортную жизнь в новой квартире. А я? Я получала «угол в гостиной». Это был не компромисс. Это была безоговорочная капитуляция.
Напряжение росло с каждым днём. Я перестала спать. Ночами лежала без сна, вслушиваясь в ровное дыхание Андрея, и чувствовала себя такой одинокой, как никогда в жизни. Как он может спать? Как он может быть таким спокойным, когда наш мир рушится? Или для него ничего не рушится? Может, это только мой мир? Я стала замечать мелочи. Андрей начал прятать телефон. Раньше он мог оставить его на столе, на диване, где угодно. Теперь телефон был всегда при нём, в кармане, или лежал на тумбочке экраном вниз. Когда ему звонили, он часто выходил в другую комнату. Якобы «по работе». Но я-то слышала, как он понижает голос.
Однажды вечером я вернулась домой раньше обычного. Дверь в квартиру была не заперта. Я тихо вошла и услышала голос Андрея из кухни. Он с кем-то говорил по телефону.
— …да, мам, я понимаю. Я поговорю с ней ещё раз. Ну не могу же я ей просто приказать! Ты же знаешь Лену. Она упёртая… Нет, не думаю, что она согласится просто так… Да, я помню про уговор. Помню. Всё будет, как мы договаривались. Просто нужно немного времени.
Моё сердце ухнуло куда-то в пятки. Про какой уговор он говорит? «Как мы договаривались»? Значит, это не просто мамина внезапная идея? Они это спланировали? За моей спиной? Я отступила назад, в коридор, и нарочито громко звякнула ключами, делая вид, что только что вошла. Андрей тут же свернул разговор и вышел из кухни с натянутой улыбкой.
— О, а ты сегодня рано.
Но я уже не могла улыбаться в ответ. Я смотрела на него, на своего любимого мужчину, и видела перед собой чужого, лживого человека. В тот день подозрения перестали быть просто подозрениями. Они превратились в уверенность. Уверенность в том, что меня предают. И предают самые близкие люди. Мне нужно было доказательство. Что-то неопровержимое.
Я начала обращать внимание на всё. Однажды я разговаривала по телефону с Олей, поздравляла её, расспрашивала про подготовку к свадьбе. Она была весёлой и беззаботной.
— Ой, Лен, так здорово, что мы наконец-то съедемся! А мама-то как рада! Она говорит, так устала от этой старой квартиры, скорее бы её уже продать и от всего этого избавиться. Мы уже и риелтора нашли, покупатели смотрят вовсю.
Продать? Но ведь Тамара Ивановна говорила, что ей будет «скучно и страшно» оставаться там ОДНОЙ. Она не собиралась там оставаться. Она с самого начала планировала её продать. И переехать к нам. Значит, дело не в одиночестве, а в чём-то другом.
Разгадка пришла случайно, как это часто бывает. Мне понадобились документы на нашу машину для оформления страховки. Андрей сказал, что они лежат в его ящике стола, в синей папке. Я открыла ящик, заваленный какими-то бумагами, счетами, старыми договорами. Синей папки там не было, зато была другая, зелёная, которую я никогда раньше не видела. Любопытство пересилило. Мои руки дрожали, когда я открыла её. Внутри лежали копии документов. Договор купли-продажи на квартиру Тамары Ивановны. И дата… дата на договоре стояла трёхмесячной давности. Она уже продала свою квартиру. Три месяца назад. А деньги… следом шёл другой документ. Договор беспроцентного займа. Тамара Ивановна передавала своему сыну, моему мужу Андрею, крупную сумму денег. Точь-в-точь равную стоимости её проданной квартиры.
Всё встало на свои места. Весь этот спектакль. Весь этот обман. Она продала квартиру, отдала деньги сыну, а взамен он пообещал ей комнату в нашем доме. Наш дом. Наша крепость. Он продал её, не сказав мне ни слова. Он продал моё спокойствие, мою работу, наше будущее. За деньги.
Я сидела на полу перед открытым ящиком, держала в руках эти бумаги, и слёзы текли по моим щекам. Это была не обида. Это было что-то большее. Чувство, будто земля ушла из-под ног. Будто все пять лет нашей жизни были ложью. Я не знала, на что он потратил эти деньги, и в тот момент мне было всё равно. Я знала только одно — сегодня этот обман закончится. Я аккуратно сложила копии документов в свою сумку, вытерла слёзы и пошла на кухню ставить чайник. Я буду ждать его. И я буду абсолютно спокойна.
Андрей пришёл с работы уставший, но в хорошем настроении, даже принёс мой любимый миндальный круассан. Он не заметил ничего необычного в моём ледяном спокойствии, в том, как я молча наливала ему чай. Он сел за стол и начал рассказывать что-то про свой день. А я просто ждала. Ждала подходящего момента. И он наступил, когда в дверь позвонили. Андрей пошёл открывать. На пороге стояла Тамара Ивановна. Сияющая, с двумя большими клетчатыми сумками в руках.
— Ну, вот и я, сынок! Принимайте новосёла! — пропела она, переступая порог. — Я тут самые необходимые вещички пока привезла, остальное потом перевезём. Леночка, здравствуй, дорогая! Ты не против, если я свои сумки пока в ту комнату поставлю?
Она даже не спросила. Она поставила меня перед фактом. Андрей стоял рядом, бледный, не смея поднять на меня глаза. Он знал. Он знал, что она сегодня придёт. Они всё спланировали.
Я медленно встала из-за стола. Внутри всё клокотало от ярости, но внешне я была спокойна, как гладь озера в безветренный день.
— Здравствуйте, Тамара Ивановна. Против, — сказала я тихо, но отчётливо.
Свекровь замерла на полпути к моему кабинету, её улыбка медленно сползла с лица.
— Что, прости?
— Я против, чтобы вы ставили свои сумки в мою комнату, — повторила я, глядя ей прямо в глаза. — Потому что вы здесь жить не будете.
— Лена! — вскрикнул Андрей. — Ты что такое говоришь? Мы же…
— Мы ничего не «же», Андрей, — я перебила его, не отводя взгляда от его матери. — Тамара Ивановна, у меня к вам один вопрос. Вам негде жить? Вашу квартиру снесли? Случился пожар?
— Что за глупости ты говоришь? — свекровь нахмурилась, в её голосе появились стальные нотки. — Моя дочь выходит замуж, я остаюсь одна. Я хочу жить с сыном. Это моё право!
— Нет, вы не остаётесь одна. Вы продали свою квартиру три месяца назад, — я достала из сумки бумаги и положила их на кухонный стол. — Вот договор. И отдали все деньги своему сыну. Вот договор займа. Так что вы не просто «хотите жить с сыном». Вы купили себе место в этом доме. И сделали это за моей спиной, обманув меня.
В кухне повисла мёртвая тишина. Тамара Ивановна смотрела на документы, и её лицо из самодовольного стало сначала растерянным, а потом злым. Андрей стоял, опустив голову, как нашкодивший школьник.
— Так вот оно что… — прошипела свекровь, глядя на меня с ненавистью. — Шпионку в доме пригрели! В чужих бумагах роешься!
— В чужих? — я горько усмехнулась. — Это бумаги моего мужа. Касающиеся нашего общего дома. И нашего общего будущего, которого, как я теперь понимаю, у нас нет. Андрей, — я повернулась к нему. Он наконец поднял на меня глаза, полные слёз и отчаяния. — Зачем?
И тут его прорвало. Он рухнул на стул, закрыл лицо руками, и его плечи затряслись.
— Прости… Лена, прости… — бормотал он сквозь рыдания. — Я не знал, как тебе сказать… У меня были проблемы. Большие проблемы на работе… Я вложился в один проект… и всё потерял. Всё, что у нас было отложено. Я был в отчаянии… И мама… она предложила помочь. Сказала, продаст квартиру, даст мне денег, чтобы я всё закрыл. А взамен… взамен она переедет к нам, когда Оля съедет. Я думал… я думал, я как-нибудь тебя уговорю… Я не хотел тебя обманывать…
— Не хотел? — мой голос звенел от холодной ярости. — Ты врал мне несколько месяцев! Ты смотрел мне в глаза и врал! Вы вдвоём разыгрывали этот спектакль, а я должна была стать покорной овцой, которую ведут на заклание? Вы решили за меня, где мне жить и как! Вы продали мою жизнь за эти деньги!
Комната, казалось, сжалась до размеров спичечного коробка. Воздуха не хватало. Я смотрела на плачущего мужа и на его мать с каменным лицом и понимала, что это всё. Это конец.
Тамара Ивановна, поняв, что её план рухнул, схватила свои сумки. В её глазах больше не было ни капли дружелюбия, только холодная, неприкрытая злоба.
— Я вырастила сына, я отдала ему всё, что у меня было! А ты… чужая девка… всё испортила! — бросила она мне в лицо. — Да, я хотела жить здесь! И жила бы, если бы не ты! Андрей, ты идёшь? Или останешься с этой…
Она не договорила. Андрей поднял на неё заплаканное лицо.
— Уходи, мам. Пожалуйста, уходи.
Это было единственное, что он сделал правильно за последние несколько месяцев. Она фыркнула, развернулась и, хлопнув дверью так, что зазвенела посуда в шкафу, ушла. Мы остались одни в оглушительной тишине, посреди руин нашей семьи. Андрей сидел, уронив голову на стол. А я смотрела в окно, на ночной город, и чувствовала внутри только пустоту. Огромную, выжженную пустоту на месте, где когда-то была любовь и доверие. Он не просто влез в неприятности. Он сознательно выбрал обман. Он сделал ставку на то, что я прогнусь, смирюсь, уступлю. И проиграл.
Я не стала кричать. Не стала больше ничего выяснять. Все слова уже были сказаны. В ту ночь я не легла в нашу общую кровать. Я взяла одеяло и подушку и ушла в гостиную. Легла на диван, который ещё утром казался мне символом нашего уюта, а теперь ощущался чужим и холодным. Я лежала, глядя в потолок, и прокручивала в голове наш разговор. Самым страшным было даже не то, что он взял деньги у матери. А то, что он скрыл от меня свои проблемы. Он не пришёл ко мне, к своей жене, и не сказал: «Лен, у нас беда, давай думать вместе». Он решил всё сам, за моей спиной, выбрав самый простой для себя и самый унизительный для меня путь. Он не считал меня партнёром. Он считал меня… частью интерьера. Которую можно немного подвинуть, если понадобится.
Утром я проснулась с тяжёлой головой и твёрдым решением. Андрей всё ещё спал в нашей спальне. Я тихо прошла на кухню, сварила себе кофе. Дом молчал. Казалось, даже вещи затаили дыхание. На столе так и стояла нетронутая чашка чая, которую я вчера налила Андрею. Я посмотрела на своё отражение в тёмном экране выключенного телевизора. Усталая женщина с потухшими глазами. Я не хотела быть этой женщиной. Я достала телефон и набрала номер своей подруги.
— Ань, привет. У тебя можно остановиться на пару дней? Да, что-то случилось. Я потом всё расскажу.
Потом я зашла в спальню. Андрей проснулся и сел на кровати, глядя на меня виноватыми, красными от слёз глазами.
— Лена… давай поговорим. Мы можем всё исправить. Я всё верну… Я…
— Не надо, Андрей, — я остановила его жестом. Мой голос был ровным и безжизненным. — Дело не в деньгах. Ты же понимаешь. Дело в том, что ты разрушил моё доверие. Оно не возвращается. Я не могу жить с человеком, который смотрит мне в глаза и лжёт. Который готов продать наш мир ради собственного удобства.
Я открыла шкаф и достала дорожную сумку. Начала молча складывать свои вещи. Джинсы, несколько свитеров, бельё. Он смотрел на меня, и по его лицу текли слёзы, но он ничего не говорил. Он всё понимал. Наконец, когда сумка была почти собрана, я остановилась и посмотрела на комнату, которая ещё позавчера была моим кабинетом, моим убежищем. Теперь она была просто комнатой. Чужой и пустой.
— Знаешь, что самое забавное? — спросила я, обращаясь скорее к себе, чем к нему. — Твоя мама была права. Место освободилось. Теперь она может спокойно сюда переезжать.
Я застегнула молнию на сумке и пошла к выходу, не оглядываясь. За спиной я услышала тихий, сдавленный стон. Но он меня уже не трогал. Вся боль, казалось, выгорела за одну ночь, оставив после себя только холодный пепел. Я открыла дверь и шагнула на лестничную площадку. Захлопнув за собой дверь, я на секунду прислонилась к ней спиной, сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. Это было не бегство. Это было освобождение. Я уходила не от него и его матери. Я уходила от лжи, в которой задыхалась. И пусть впереди была неизвестность, но это была моя неизвестность. Честная.