Не успел Артём затворить за собой дверь особняка, как на него обрушился голос отца, холодный и ровный, будто стальной клинок.
– В субботу, ровно в семь, будь здесь. Ты познакомишься со своей будущей женой.
Артём замер на мраморной плитке прихожей. Слова отца, титана промышленности, человека, чьи приказы не обсуждались, повисли в воздухе, густые и тяжёлые, как свинец. Он обернулся. Отец стоял у камина в гостиной, не глядя на сына, изучая пламя. Его спина была прямая, поза – вызов.
– Пап, ты шутишь? – фыркнул Артём, скидывая на пол дорогущую косуху. – В каком веке мы живём?
– В том, где мой сын последний мажор и бездельник, – отчеканил отец. – Твои выходки бьют по репутации компании. Пора взрослеть. Этот брак – лучшее, что я мог для тебя придумать. Семья солидная, девушка – умница, красавица. Всё решено.
Артём чувствовал, как по его жилам разливается яростный, пьянящий гнев. Женитьба? Как на собаку надеть поводок? Нет уж. Он, Артём Орлов, не позволит управлять своей жизнью, как акциями на бирже.
Идея родилась мгновенно, жестокая и блестящая, как осколок стекла. Он улыбнулся во весь рот, той самой наглой улыбкой, что сводила с ума глупых барышень и бесила отца.
– Хорошо, пап. Как скажешь. Буду.
Он развернулся и ушёл в свои апартаменты, оставив отца в лёгком недоумении. Такая покорность не сулила ничего хорошего.
Суббота. Ровно семь. В гостиной, пахнущей старым деревом и дорогим коньяком, царила торжественная тишина. Отец, в безупречном костюме, нервно поправлял галстук. Мать, изящная и бледная, молча сидела в кресле.
Дверь открылась. На пороге стоял Артём. И не один. Рядом с ним – девушка. Очень яркая, очень откровенно одетая, с неестественно платиновыми волосами до пояса и губами, накачанными до состояния двух розовых сосисок. Её имя было Алиса, но в её кругу её звали Лиса.
– Папа, мама, – голос Артёма звенел сладкой ядовитостью, – разрешите представить. Моя невеста. Алиса.
Он подчеркнуто обнял её за талию. Лиса томно улыбнулась, сделав «утиные губки».
– Здравствуйте, – проскрипела она сиплым голосом от коктейлей и сигарет.
Отец застыл. Не просто замолчал, а оцепенел. Казалось, время остановилось. Он смотрел на девушку широко открытыми глазами, в которых плескалась не ярость, не отвращение, а что-то гораздо более странное – шок, граничащий с ужасом. Его лицо, обычно непроницаемая маска, стало серым, землистым. Рука, державшая бокал, дрогнула, и хрусталь тонко звякнул.
– Что… – он попытался что-то сказать, но голос сорвался в шёпот. – Что это?
– Это моя будущая жена, как ты и велел, – парировал Артём, наслаждаясь зрелищем. – Мы познакомились в клубе. Ну, ты понимаешь. Любовь с первого взгляда.
Лиса хихикнула и прижалась к Артёму.
– Артёмка, милый, а у вас тут люстра просто бомба! Сфоткаю для инсты?
Отец не слышал. Его взгляд был прикован к лицу девушки. Он видел не вульгарный макияж и нарощенные ресницы, а что-то другое. Что-то, что заставило его дыхание стать прерывивым.
– Откуда ты? – выдавил он, обращаясь к Лисe.
– А я из Перми, – оживилась она. – Но тут уже пять лет. Тусуемся.
– Твоя мать… – старик сделал шаг вперёд, и Артём вдруг почувствовал холодок страха. Это была не та реакция, которую он ожидал. – Как зовут твою мать?
Лиса надула губы.
– А какая разница? Она там, в деревне, живёт. Не позорь меня, Артём, – потянула она его за рукав.
Но отец не отступал. Он подошёл ближе, в упор разглядывая черты её лица, ища что-то в изломе бровей, в форме подбородка.
– Уходи, – тихо сказал он Артёму. – Немедленно. Выпусти её.
– Почему? Ты же сам хотел…
– ВЫПУСТИ ЕЁ! – рёв отца прокатился по гостиной, заставив содрогнуться хрустальные подвески на люстре. – И ты… убирайся. Сейчас же.
Лиса испуганно отпрянула. Артём, ошеломлённый, попытался возражать, но увидел лицо отца и понял – шутка кончилась. Она обернулась чем-то чудовищным, чего он не мог понять.
Через пятнадцать минут Лиса, получив солидный куш на «успокоительное», уехала на такси, всё ещё ворча про «тормознутых богатеев». Артём стоял перед отцом в кабинете. Гнев испарился, осталась лишь ледяная пустота.
Отец сидел в кресле, вдруг ставший старым и очень усталым человек. Он не смотрел на сына, уставившись в потухший камин.
– Ты думаешь, это была просто выходка? – прошептал он. – Глупый, несмышлёный мальчишка.
– Пап, я…
– Молчи. Тридцать лет назад, – голос отца был безжизненным, – до того, как я женился на твоей матери, у меня была… связь. С девушкой. Из другого круга. Я любил её. Безумно. Но семья, репутация… Я бросил её. Она уехала. Я слышал, что у неё родилась дочь.
Артём похолодел.
– Ты хочешь сказать, что…
– Я не знаю, – резко оборвал его отец. – Я не знаю наверняка. Но сходство… в чертах, в улыбке… Боже правый… – он сжал виски пальцами. – Ты привёл в этот дом девушку, которая может быть твоей единокровной сестрой. Ради шутки. Ради того, чтобы позлить меня.
Комната поплыла перед глазами Артёма. Его тошнило. Вся его наглая, мажорская уверенность рухнула в одно мгновение, обнажив жалкую, грязную правду. Он не просто перешёл черту. Он прыгнул в бездну, даже не подозревая о её существовании.
Отец поднял на него глаза. В них не было ни злобы, ни прощения. Лишь бесконечная, всепоглощающая усталость.
– Вон из моего дома, – сказал он тихо. – И никогда. Слышишь? Никогда не смей переступать его порог.
Артём молча вышел. Ступая по мрамору прихожей, он впервые понял, что его бунт, его «свобода» обернулись не победой, а самым страшным поражением в его жизни. И этот урок, горький и окончательный, он будет помнить вечно.
Дверь кабинета закрылась за Артёмом с тихим, но окончательным щелчком. Он стоял в огромной, пустынной прихожей, и гулкое эхо этого щелчка отдавалось в его ушах, в висках, в самой груди. Казалось, это был звук захлопнувшейся клетки. Только теперь он понимал, что все эти годы был не вольной птицей, а ручным попугаем в золотой клетке, и его бунт был лишь жалкой попыткой клюнуть прутья. Теперь же дверцу открыли, вытолкнули наружу, в холод, и он, ошеломлённый, не знал, что делать с этой внезапной, леденящей свободой.
Он вышел на улицу. Никакого лимузина, никаких друзей, которых можно было бы позвать на подмогу. Телефон он вынул, чтобы вызвать такси, но пальцы не слушались. Они дрожали. Он смотрел на фамильный особняк, на его монументальный, презрительный фасад, и ему казалось, что окна — это глаза отца, которые смотрят ему в спину с холодным осуждением.
Внутри всё было кончено. Он это понимал. Не ссора, не временная опала. Это был приговор.
---
В кабинете отец, Пётр Николаевич Орлов, не двигался. Он сидел, уставившись в пепел камина, словно в нём можно было разглядеть осколки собственного прошлого. Образ той девушки, Любы, встал перед ним так ясно, будто это было вчера. Её смех, её лёгкость, её любовь, от которой он так легко, так трусливо отказался ради «семейного долга». И вот расплата. Не банкротство, не провал сделки, а это — изощрённое, циничное возмездие, устроенное его же кровью.
Он поднялся, подошёл к сейфу, ввёл код. Среди папок с документами лежала одна-единственная, пожелтевшая фотография. Молодая девушка с ясными глазами и светлыми волосами. Та самая Люба. Он провёл пальцем по её лицу. «Прости», — прошептал он в тишину кабинета. Просил он её или своего сына — он и сам не знал.
---
Первые дни на съёмной квартире в спальном районе стали для Артёма адом. Он не умел платить по счетам, готовить еду, стирать одежду. Деньги, которые были на его карте, отец заблокировал на следующее же утро. Осталась лишь незначительная наличность. Его «друзья», узнав о случившемся, внезапно перестали брать трубку. Одиночество было оглушительным.
Он устроился менеджером в кол-центр. Работа была унизительной: злые абоненты, тупой скрипт, начальник-хам. Но это была работа. Первая в его жизни. Зарплаты хватало на еду и аренду этой убогой однушки с облезлыми обоями. Он научился варить макароны и мыть полы. По ночам он просыпался в холодном поту, вспоминая лицо Лисы и серое, искажённое ужасом лицо отца. Стыд жёг его изнутри, как кислота.
Прошло три месяца. Артём изменился. С него словно счистили лоск, позолоту, наносную шелуху. Взгляд стал серьёзнее, углы рта опустились. Однажды, проходя мимо детского дома, он увидел, как волонтёры разгружают игрушки. Он остановился, постоял, а на следующий день принёс туда свою последнюю, дорогую коллекционную модель Ferrari, которую чудом не заложил. Он не стал ждать благодарности, просто развернулся и ушёл. Но в груди что-то ёкнуло — странное, непривычное чувство, похожее на облегчение.
---
Тем временем Пётр Николаевич вёл своё расследование. Он нанял лучших частных детективов. Ему нужна была правда. Любая цена. Через несколько недель пришёл отчёт. Он лежал на столе в конверте, тяжёлый, как свинец.
Он долго не решался его вскрыть. Боялся. Боялся подтверждения своего кошмара. Наконец, он разорвал конверт.
Бумаги пестрели фактами: биография, места работы, переезды. И там, на отдельном листе, была информация о дочери. Её звали Алиса. Та самая. Но ниже шли данные медицинской карты. И графа «Группа крови».
Пётр Николаевич схватился за эту строчку. Он знал свою группу крови. Он знал группу крови Любы, помнил со времён её недолгой беременности. Он провёл быстрый расчёт в уме. Его плечи вдруг обмякли, и он откинулся на спинку кресла, закрыв лицо руками. Из его груди вырвался звук, среднее между стоном и смехом.
Биологической дочерью Любы Алиса не была. Она была приёмной. Люба, оказалось, так и не вышла замуж, посвятив жизнь карьере воспитателя в детском доме, и несколько лет назад удочерила уже взрослую девушку.
Кошмар был ошибкой. Ужасная, чудовищная, но всего лишь ошибка.
Облегчение было таким мощным, что на мгновение перекрыло всё. Но почти сразу его сменила новая волна — на этот раз стыда за свой поступок. Он выгнал сына. Своего единственного сына. Вышвырнул его, не разобравшись, не дав шанса на объяснение, поддавшись панике и гневу.
Он подошёл к окну. Шёл дождь. По стёклам струились мутные потоки. Он вспомнил Артёма мальчиком. Вспомнил, как учил его кататься на велосипеде. Как тот упал, разбил колени, но не заплакал, а сжал кулаки и сказал: «Я сам, папа, я сам встану».
«Прости, сын», — тихо сказал Пётр Николаевич в заоконную мглу.
---
Артём возвращался с работы, промокший до нитки. Автобус ушёл у него из-под носа. Он шёл по лужам, и вода заливалась в дырявые кроссовки. Он уже почти привык к этому.
У подъезда его ждала длинная чёрная машина. Из неё вышел водитель отца, Николай, с зонтом в руках.
– Артём Петрович, – кивнул он с привычной сдержанностью.
–Коля? – Артём остолбенел. – Что ты…
–Пётр Николаевич просил передать, – Николай протянул ему простой белый конверт.
Артём взял его с нехорошим предчувствием. Отказ от наследства? Официальное изгнание? Он сунул мокрыми пальцами внутрь и вытащил сложенный лист.
Это была не официальная бумага. Это была фотокопия той самой, старой фотографии. Молодая девушка с ясными глазами. На обороте, утиным, корявым почерком отца было написано всего три слова:
«Это не она. Прости».
Артём прочёл эти слова. Потом ещё раз. Он смотрел на улыбающееся лицо незнакомки, и камень, который он три месяца носил в груди, вдруг треснул и начал рассыпаться. Он не был чудовищем. Он не совершил непоправимого. Это была ужасная, нелепая ошибка.
Он поднял глаза на Николая. Тот смотрел на него не как на слуга на барина, а с лёгкой, почти отеческой улыбкой.
– Поедем? – спросил шофёр.
Артём покачал головой. Дождь лил ему на лицо, смешиваясь со слезами, которых он уже не мог и не хотел сдерживать.
– Нет, – сказал он тихо. – Скажи отцу… Скажи, что я приду. Сам. Когда буду готов.
Он развернулся и пошёл к своему подъезду. Походка его была уже не той, уставшей и понурой. Она была твёрдой. Он ненадолго остановился на пороге, сжав в кулаке мокрый листок с фотографией. Это было не прощение. Прощение ещё нужно было заслужить. И прежде всего — перед самим собой.
Но это был начало пути домой.
Прошло полгода. Артём больше не работал в кол-центре. Случайно узнав о его образовании (к удивлению многих, включая его самого, оно было вполне приличным), один из бывших однокурсников, не из мажорской тусовки, а простой трудяга-айтишник, позвал его в стартап. Работа была сложной, платили немного, но это было Дело. Артём погрузился в него с головой, обнаружив азарт, который раньше находил только в гонках на спортивных машинах.
Он всё так же жил в своей скромной однушке, но теперь в ней был порядок, на столе — книги по программированию, а в холодильнике — нормальная еда. Он научился ценить простые вещи: чашку горячего кофе с утра, уважение в глазах коллег, заработанные своим трудом деньги.
Он много думал об отце. Фраза «Это не она. Прости» стала для него точкой опоры. Он понял, что его отец — не титан, вылитый из стали, а живой человек, способный на ошибки, на страх, на раскаяние. Это знание странным образом сближало их.
Однажды вечером, возвращаясь с работы, Артём увидел на подъезде своего дома знакомую фигуру. Это был Пётр Николаевич. Он стоял без пальто, в одном костюме, и ему было холодно. Он смотрел на окно Артёма, не решаясь войти.
– Папа, – тихо сказал Артём, подходя.
Отец вздрогнул и обернулся. В его глазах не было прежней непреклонности. Была неуверенность, усталость и какая-то новая, непривычная мягкость.
– Я просто гулял, – соврал Пётр Николаевич.
–В восьмидесяти километрах от дома? – Артём чуть улыбнулся. – Заходи. Чай выпьешь.
Они поднялись в квартиру. Отец молча осмотрел скромное жилище, его взгляд задержался на стопке книг, на стареньком, но чистом компьютере. Он кивнул, словно одобряя.
Они сидели за кухонным столом, пили чай. Молчание было неловким, но не враждебным.
– Я узнал о твоей работе, – наконец сказал отец. – Горжусь тобой.
Эти слова прозвучали так просто и искренне, что у Артёма перехватило дыхание. За все годы отец ни разу не сказал ему ничего подобного.
– Я тоже… я прошу прощения, папа. За тот ужас, что устроил. Я был эгоистичным ребёнком.
–А я был слепым отцом, – тихо отозвался Пётр Николаевич. – Я думал, что смогу построить твою жизнь, как строил бизнес. Приказами. Я не видел тебя. Я видел только своё продолжение.
Он помолчал, глядя на пар от чашки.
– Я нашёл её. Любу. Позвонил. Извинился. За всё. Мы проговорили три часа.
Артём смотрел на отца широко раскрытыми глазами.
– Она простила меня. Сказала, что у неё хорошая жизнь. Она директор детского дома в другом городе. А та девушка… Алиса. Она и правда была трудным подростком, но Люба смогла ей помочь. Сейчас она учится на парикмахера.
Круг замкнулся. Призраки прошлого наконец-то были упокоены.
– Пап, я не вернусь в тот дом, – твёрдо сказал Артём. – И не буду работать в твоей компании. По крайней мере, не сейчас. Мне нужно самому. Просто самому.
Отец смотрел на него долго и внимательно, и в его взгляде Артём впервые увидел не начальника, а отца.
– Я понимаю, – сказал Пётр Николаевич. – Я… я учусь. Учусь быть отцом. Не командиром.
Он встал, чтобы уходить. На пороге он обернулся.
– Мама скучает по тебе. Приходи в воскресенье на обед. Без невест, – он попытался улыбнуться, и это у него почти получилось.
Артём кивнул.
– Приду.
Дверь закрылась. Артём подошёл к окну и смотрел, как одинокая фигура отца садится в машину и уезжает. Он не чувствовал ни злости, ни триумфа. Он чувствовал покой. И лёгкую грусть обо всём пережитом, и надежду на то, что впереди.
Он взял со стола ту самую, заломленную фотокопию. Улыбающаяся девушка с ясными глазами смотрела на него. Она была символом прошлой боли, которая странным образом исцелила их будущее.
Он аккуратно положил фотографию в ящик стола. История с «невестой на час» закончилась. Начиналась другая история. История о том, как сын и отец, сбросив маски и сломав стены, наконец-то начали узнавать друг друга. И в этом новом, хрупком и таком важном знании была тихая, но несокрушимая победа. Над гордыней, над страхом, над одиночеством. Победа, которая стоила всех прошлых потерь.