— Это мои духи. И они, между прочим, не три копейки стоят.
Света, не отрываясь от экрана телефона, лениво пожала плечами. Она сидела, поджав под себя одну ногу, на новом диване, который они с Кириллом купили всего полгода назад.
— Подумаешь. Я же не вылила на себя полфлакона, — протянула она, и в голосе ее слышалась откровенная скука.
Ника сжала в руке почти пустой флакончик, подарок Кирилла на годовщину свадьбы. Горький, терпкий аромат, который она так любила и берегла для особых случаев, теперь казался удушливым, въевшимся в саму обивку мебели, в шторы, в ее собственную кожу. Он пах не праздником, а вторжением.
— Ты пользуешься ими каждый день, Света. Как и моим кремом для лица, шампунем и, кажется, вообще всем, до чего можешь дотянуться в ванной.
— Ой, ну какие мы мелочные, — фыркнула золовка, наконец оторвав взгляд от светящегося прямоугольника. — Мне что, теперь у тебя на каждый пшик разрешение спрашивать? Мы же семья.
Слово «семья» прозвучало как пощечина. Ника посмотрела на эту двадцатидвухлетнюю девицу с небрежно собранными в пучок волосами неопределенного розового оттенка, в ее, Никиной, домашней футболке, которая была Свете велика и сползала с одного плеча. Она приехала сюда три месяца назад вместе с матерью, Антониной Сергеевной. Приехали на неделю, «просто в себя прийти после похорон отца». Кирилл встретил их на вокзале, осунувшийся, с темным от горя лицом, и Ника тогда, обнимая его, шептала, что все будет хорошо, что они справятся, что его мама и сестра могут оставаться, сколько потребуется.
Сколько потребуется. Она и не думала, что это «сколько» растянется на квартал, превратив их двухкомнатную квартиру в проходной двор, а ее собственную жизнь — в бесконечную полосу препятствий, состоящую из чужих привычек, желаний и полного пренебрежения ее личным пространством.
— Семья — это когда есть уважение, — тихо, но отчетливо произнесла Ника, ставя пустой флакон на комод. Стекло ударилось о лакированную поверхность с сухим, окончательным стуком. — А то, что делаешь ты, называется по-другому.
Из кухни донесся тяжелый вздох. Это была прелюдия. Антонина Сергеевна, мать Кирилла, была мастером драматических вздохов. Она могла одним выдохом выразить и вселенскую скорбь по усопшему мужу, и упрек в черствости, и намек на подскочившее давление.
— Никуша, ну что ты накинулась на ребенка? — Голос у свекрови был вкрадчивый, с этакой слезливой ноткой, которую она включала всякий раз, когда нужно было защитить свое чадо или вызвать чувство вины. — У нее горе, она еще не оправилась.
Ника медленно повернулась. Антонина Сергеевна стояла в дверях кухни, вытирая идеально сухие руки о передник. Полная, обманчиво мягкая на вид женщина в темном платье, которое она носила не снимая с момента приезда, «в знак траура». Ее лицо, обычно изображавшее страдание, сейчас было поджато и недовольно.
— Ей двадцать два года, Антонина Сергеевна. Она вполне взрослый человек, чтобы понимать, что брать чужие вещи без спроса — нехорошо. Особенно когда эти вещи дорогие.
— Ах, дорогие! — свекровь всплеснула руками, да так театрально, что Ника поморщилась. — Все ты в деньги упираешь, Вероника! Души в тебе нет! Мы к вам с открытым сердцем, а ты… духи ей жалко! Отец родной у девочки умер, а она о духах!
Света тут же подхватила игру. Ее губы задрожали, глаза заблестели.
— Мама, не надо… Ника права. Мы тут просто нахлебники. Сидим у нее на шее.
Это был коронный номер. Сначала спровоцировать, потом разыграть из себя жертву, заставив Нику почувствовать себя монстром. Первые пару месяцев это работало. Ника отступала, извинялась, пыталась сгладить углы. Но ее терпение истончилось, превратилось в тонкую, звенящую от напряжения нить.
— Перестаньте, — отрезала Ника. Голос ее был ровным и холодным, как лед. Она устала от этих спектаклей. — Речь не о жалости, а об элементарных правилах совместного проживания.
Она развернулась и ушла в спальню — единственное место в квартире, где еще сохранялись остатки ее территории. Она закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. За дверью тут же послышался приглушенный шепот Антонины Сергеевны, утешающей «бедную девочку».
Три месяца. Они начались с горя. Кирилл потерял отца, и это было для него страшным ударом. Он сам предложил матери и сестре приехать к ним из их маленького городка, чтобы сменить обстановку. Ника не возражала. Она любила мужа и понимала, как ему тяжело. Первую неделю она сама хлопотала вокруг гостей, готовила то, что они любят, старалась отвлечь, поддержать.
Но неделя перетекла в месяц. Антонина Сергеевна жаловалась на сердце, на то, что не может вернуться в квартиру, где «все напоминает о нем». Света заявила, что в их городке для нее нет никаких перспектив, и она будет искать работу здесь, в областном центре. Ника промолчала. Кирилл большую часть времени проводил в рейсах — он работал водителем на фуре, — и не видел той ежедневной рутины, в которую превратилась ее жизнь.
Он не видел, как Света целыми днями лежит на диване с телефоном, оставляя после себя кружки, тарелки и фантики. Как она приводит в дом каких-то сомнительных подруг, пока Ники с Кириллом нет, и они хохочут на всю квартиру. Как она «забывает» выключить свет в ванной или воду. Счета за коммуналку выросли почти в полтора раза.
Он не слышал постоянных комментариев своей матери. «Ой, а мы борщ не так варим, мы с зажарочкой». «Картошечка у тебя, Никуша, разварилась, надо было другой сорт брать». «А что это у тебя рубашки Кирюшины не идеально выглажены? Устаешь, наверное, бедняжка». Это говорилось не со зла, нет. Это говорилось с той самой вкрадчивой, сочувствующей интонацией, от которой хотелось лезть на стену. Она не хозяйничала в открытую, не двигала мебель. Ее тактика была тоньше — она создавала атмосферу, в которой Ника постоянно чувствовала себя неправой, неумелой, плохой хозяйкой.
Расходы росли как снежный ком. Продуктов приходилось покупать вдвое больше. Света постоянно «стреляла» у брата деньги на «мелкие расходы», которые почему-то выливались в новые джинсы или поход в кафе. Антонина Сергеевна регулярно просила купить ей «очень нужные» и очень дорогие лекарства, которые, как однажды случайно выяснила Ника, работая в аптеке при клинике, были скорее витаминными комплексами с завышенной ценой, чем жизненно необходимыми препаратами.
Ника пыталась говорить с Кириллом. Но он возвращался из рейса уставший, вымотанный дорогой. Дома его ждал радушный прием: мама суетилась с ужином (приготовленным из Никиных продуктов), сестра щебетала о своих «поисках» работы. Любая попытка Ники начать серьезный разговор натыкалась на стену усталости и раздражения.
— Ник, ну ты чего? — говорил он. — Они же моя семья. Мать отца потеряла, ты понимаешь? Куда я их дену? На улице оставлю?
— Но, Кирилл, они живут у нас уже три месяца! Света даже не пытается найти работу.
— Пытается, она мне говорила. Просто сейчас сложно. Кризис. Ты же знаешь.
— А твоя мама? Она получает пенсию, и неплохую. Плюс у нее осталась квартира. Она могла бы ее сдавать и помогать нам с расходами.
Кирилл хмурился.
— Ты предлагаешь мне родную мать заставить платить за проживание? Ник, это уже слишком. Потерпи еще немного. Все наладится.
Но ничего не налаживалось. Становилось только хуже. Нить Никиного терпения натянулась до предела, и сегодня, с этим дурацким флаконом духов, она, кажется, лопнула.
Лежа в своей кровати, Ника смотрела в потолок и чувствовала, как внутри закипает холодная, расчетливая ярость. Она больше не будет терпеть. Она больше не будет «входить в положение». Это ее дом. Ее жизнь. И она вернет ее себе. Любой ценой.
Через неделю Кирилл снова ушел в рейс. Он уезжал надолго, почти на десять дней. Перед отъездом он, как обычно, сунул сестре несколько купюр, поцеловал мать, обнял Нику.
— Ты тут держись, — сказал он ей на прощание. — Не ссорьтесь.
Ника только кивнула. В ее голове уже созрел план. Жестокий, возможно. Но необходимый.
Она начала с малого. Вечером, когда Света в очередной раз уселась смотреть сериал на ноутбуке, интернет внезапно отключился.
— Эй, а что с вай-фаем? — возмущенно крикнула она из комнаты.
— Не знаю, — спокойно ответила Ника с кухни. — Наверное, сбой на линии. Я звонила провайдеру, сказали, ремонтные работы могут занять несколько дней.
На самом деле она просто не заплатила за следующий месяц. Деньги, которые Кирилл оставил на общие расходы, лежали в кошельке.
Первый день без интернета Света провела в муках. Она слонялась по квартире, вздыхала, жаловалась матери. Антонина Сергеевна тут же пришла к Нике с упреками.
— Никуша, ну как же так? Девочке же скучно. Да и мне надо было рецепты посмотреть новые…
— Можете сходить в библиотеку, Антонина Сергеевна. Там есть бесплатный интернет. И книги. Очень полезно.
Свекровь посмотрела на нее так, будто Ника предложила ей совершить полет на Марс.
На следующий день пропали все «вкусняшки». Ника перестала покупать чипсы, газировку, шоколадки, печенье, которые так любила Света. В холодильнике были только базовые продукты: крупы, овощи, курица, яйца.
— А что, к чаю ничего нет? — протянула Света, заглядывая в пустой хлебник.
— Нет. Не успела купить, — не моргнув глазом, соврала Ника. — Если хочешь, можешь сходить в магазин.
Она знала, что денег у Светы уже нет. Те, что дал Кирилл, наверняка были потрачены в первый же день. Золовка надулась, но в магазин не пошла. На ужин была гречка с куриной грудкой. Света ковыряла ее вилкой с таким видом, будто ее заставляли есть опилки. Антонина Сергеевна вздыхала и говорила, что от такой еды у нее изжога.
Ника молча ела свою порцию. Она чувствовала себя полководцем, ведущим партизанскую войну на своей же территории.
Самый сильный удар она нанесла через три дня. Вечером она пришла с работы и, не раздеваясь, прошла в комнату, где обитали гостьи.
— Света, — сказала она деловым тоном. — Я тут поговорила со своей знакомой, у нее кадровое агентство. Есть несколько вакансий. Работа несложная, но для начала сойдет.
Она протянула Свете листок, вырванный из блокнота. Там были написаны три адреса и названия должностей: «упаковщица на склад», «уборщица в торговый центр» и «помощник повара в столовой».
Света посмотрела на листок, потом на Нику. В ее глазах было чистое, незамутненное изумление.
— Ты смеешься? Я? Уборщицей? У меня вообще-то неоконченное высшее экономическое!
— Неоконченное — это ключевое слово, — парировала Ника. — А диплом экономиста сейчас у каждого второго. Работы по специальности без опыта ты не найдешь. А это — реальный шанс начать зарабатывать. Зарплата небольшая, но на свои духи и шоколадки тебе хватит. И на съем комнаты, если постараешься.
— Да я… да ты… — Света задохнулась от возмущения. — Мама! Ты слышишь, что она говорит? Она меня в уборщицы отправляет!
Антонина Сергеевна тут же материализовалась рядом, грозная и оскорбленная.
— Вероника, ты переходишь все границы! Моя дочь не будет полы мыть! Мы не для этого ее растили!
— А для чего вы ее растили? — в голосе Ники появился металл. — Чтобы она до седых волос сидела на шее у брата? Кирилл вкалывает сутками, чтобы вы тут жили в комфорте и ни в чем себе не отказывали. Он гробит свое здоровье на этих трассах, а его сестра даже не пытается палец о палец ударить.
— Да как ты смеешь! — взвизгнула свекровь. — Да если бы не Кирюша, где бы ты была? Сидела бы в своей коммуналке! Он тебе квартиру купил, а ты его мать и сестру куском хлеба попрекаешь!
Это была ложь. Квартиру они покупали вместе, в ипотеку, которую еще платить и платить. Никины родители продали дачу, чтобы помочь им с первым взносом. Кирилл, конечно, зарабатывал больше, но и Ника вкладывала в семейный бюджет каждую копейку.
— Эту квартиру мы купили вместе, — отчеканила она. — И я имею полное право решать, кто будет в ней жить. Завтра утром ты, Света, идешь на собеседование. Хотя бы на одно. Если нет — значит, ты не хочешь работать. А если ты не хочешь работать, то я не вижу причин, по которым ты должна и дальше жить за наш счет.
Она развернулась и вышла, оставив за спиной гробовую тишину, которая была красноречивее любых криков.
Вечером ей позвонил Кирилл. Голос у него был уставший и недовольный.
— Ник, мне сейчас мама звонила. Вся в слезах. Что у вас там опять происходит? Зачем ты Светку обижаешь?
Ника вздохнула. Она ожидала этого звонка.
— Я не обижаю ее, Кирилл. Я предлагаю ей работу.
— Работу уборщицы? Ты серьезно? Она мне сказала. Ты же знаешь, у нее спина больная.
— Спина у нее болит, когда нужно пропылесосить. А когда она по три часа танцует в клубе с подружками, ничего не болит. Я видела ее фотографии в соцсетях.
На том конце провода повисла пауза.
— Ник, ну зачем ты так? Они мои родные.
— А я кто тебе, Кирилл? — спросила она тихо. — Я твоя жена. Этот дом — наш. А я чувствую себя в нем прислугой. Я устала. Я просто хочу жить своей жизнью. В своем доме. С тобой. А не в общежитии.
— Я приеду, разберемся, — буркнул он и повесил трубку.
Ника поняла, что «разберемся» означает, что он снова попытается уговорить ее потерпеть. Но она больше не собиралась.
На следующий день Света, конечно, ни на какое собеседование не пошла. Она демонстративно провалялась в кровати до обеда, а потом заявила, что у нее «ужасно болит голова от всего этого стресса».
Ника молча собрала в большой мусорный мешок все, что принадлежало Свете: разбросанную по комнате одежду, косметику, зарядки для телефона, дурацкие журналы. Антонина Сергеевна смотрела на нее с ужасом, но молчала, словно боялась дышать.
Когда Света вышла из комнаты, наткнувшись на Нику с мешком в руках, она на мгновение опешила.
— Это что такое?
— Это твои вещи, — спокойно сказала Ника. — Я их собрала, чтобы тебе было легче.
Она открыла входную дверь.
— Я дала тебе шанс, Света. Ты им не воспользовалась. Значит, дальше ты будешь решать свои проблемы сама.
— Ты… ты меня выгоняешь? — пролепетала золовка. Лицо ее исказилось от смеси неверия и страха.
— Да.
— Но… куда я пойду? У меня нет денег!
— Это уже не моя проблема. Ты взрослая девочка. Уверена, что-нибудь придумаешь. Можешь позвонить своему брату и пожаловаться.
В этот момент в коридор вышла Антонина Сергеевна. Увидев собранный мешок и открытую дверь, она все поняла. Ее лицо, обычно выражавшее скорбь, стало багровым от гнева.
— Ах ты… — прошипела она, но осеклась, подбирая слова. — Ты пожалеешь об этом, Вероника! Кирилл тебе этого не простит! Выгнать родную сестру на улицу!
— Я никого не выгоняю на улицу, — голос Ники был стальным. — Я просто прошу гостей освободить помещение. Вы загостились. Погостили и хватит. От вас одни расходы.
Эта фраза, последняя фраза, сорвалась у нее с языка сама собой. Она была квинтэссенцией всего, что накопилось за эти три месяца. Это было не только про деньги. Это было про расходы душевных сил, терпения, личного пространства.
Света, поняв, что представление окончено и жалости не будет, схватила мешок. Ее глаза метали молнии.
— Я все расскажу Кириллу! Все! Он с тобой разведется!
— Это мы еще посмотрим, — Ника посторонилась, пропуская ее к выходу.
Антонина Сергеевна бросилась за дочерью.
— Светочка, подожди! Я с тобой! Я не останусь в этом змеином гнезде ни на минуту!
Она метнулась в комнату, через пару минут выскочила оттуда с небольшой сумкой, в которую, видимо, успела побросать самое необходимое. Проходя мимо Ники, она бросила на нее взгляд, полный яда.
— Будь ты проклята, — прошипела она и захлопнула за собой дверь.
В квартире наступила оглушительная тишина. Ника стояла посреди коридора и не могла пошевелиться. Она сделала это. Она выгнала их. Часть ее ликовала. Другая часть сжималась от ледяного страха в ожидании звонка мужа.
Он позвонил через час. Ника увидела его имя на экране и ее сердце ухнуло вниз. Она глубоко вздохнула и ответила.
Она не слышала, чтобы он когда-нибудь так кричал. Он не выбирал выражений. Он обвинял ее во всех смертных грехах: в жестокости, в бессердечности, в неуважении к его семье. Он кричал, что она выставила его мать, вдову, и юную сестру на улицу, в чужом городе, без денег.
Ника слушала молча. Она не пыталась оправдываться или перебивать. Она дала ему выплеснуть всю ярость. Когда он наконец выдохся и замолчал, она сказала только одну фразу:
— Кирилл, я больше так не могла.
— Ты не могла?! — снова взорвался он. — А о них ты подумала? Обо мне ты подумала? Как я теперь им в глаза смотреть буду?
— А обо мне ты когда в последний раз думал? — тихо спросила она.
Он снова что-то кричал, но она уже не слушала. Она нажала на кнопку отбоя и выключила телефон.
Кирилл вернулся через два дня, раньше срока. Он вошел в квартиру как чужой. Не обнял, не поцеловал. Бросил сумку у порога и прошел на кухню. Ника сидела за столом, пила остывший чай.
Он сел напротив. Его лицо было серым от усталости и гнева.
— Где они? — спросил он глухо.
— Не знаю. Наверное, сняли что-то. Или уехали домой.
— Они на вокзале ночевали! — выплюнул он. — Мать звонила мне оттуда! Я перевел им деньги на билет, они уехали. Ты довольна?
Ника смотрела на него. На своего любимого мужчину, с которым они вместе уже семь лет. И видела перед собой чужого, враждебно настроенного человека.
— Нет, Кирилл, я не довольна. Мне больно, что до этого дошло. Но по-другому было нельзя. Ты бы никогда не решился.
— Решился на что? Выгнать свою семью? Ника, это моя мать!
— А это наш дом! — она повысила голос. — Наш! И я имею право чувствовать себя в нем хозяйкой, а не прислугой. Я имею право на личную жизнь, на тишину, на то, чтобы мои вещи никто не трогал! Я просила тебя, умоляла поговорить с ними, что-то предпринять. А ты только и говорил: «Потерпи». Мое терпение кончилось!
— И ты решила поступить так? За моей спиной?
— А как я должна была поступить? Ждать, пока ты вернешься, и мы бы снова поругались, и ничего бы не изменилось? Я сделала то, что должен был сделать ты, как мужчина и глава семьи. Защитить свою жену и свой дом.
Он горько усмехнулся.
— Защитить от кого? От моей матери? Ты послушай себя, Ника.
Он встал, прошелся по кухне. Идеально чистой кухне. В квартире было непривычно тихо и пусто. Не было слышно телевизора из соседней комнаты, вздохов Антонины Сергеевны, цоканья ногтей Светы по экрану телефона. Была только звенящая, напряженная тишина между ними.
— Я снял им квартиру, — сказал он наконец, не глядя на нее. — На месяц. Дальше пусть сами.
Ника промолчала. Это был компромисс. Его попытка сохранить и то, и другое. Но что-то уже сломалось. Что-то важное, что было между ними.
— Я сегодня посплю в гостиной, — сказал он и вышел из кухни.
Ника осталась сидеть одна. Она добилась своего. В ее доме снова было тихо. Но эта тишина не приносила радости. Она давила, оглушала. Она смотрела на стул, где только что сидел ее муж, и понимала, что расстояние между ними теперь гораздо больше, чем несколько метров, разделяющих кухню и гостиную.
Прошла неделя. Они почти не разговаривали. Обменивались короткими, бытовыми фразами. «Тебе оставить ужин?», «Я задержусь на работе». Кирилл, как и обещал, спал на диване в гостиной. Он больше не кричал, не обвинял. Он просто отгородился от нее стеной молчания и холода. Он был здесь, в одной квартире с ней, но в то же время его не было.
Ника пыталась пробиться через эту стену. Однажды вечером она подошла к нему, когда он смотрел телевизор.
— Кирилл, давай поговорим.
Он нехотя оторвался от экрана.
— О чем? Ты все сказала. И сделала.
— Мы не можем так жить. Мы же любим друг друга.
Он посмотрел на нее долгим, тяжелым взглядом.
— Я не знаю, Ник. Я, правда, не знаю. Когда я думаю о том, что моя мать, после всего, что она пережила, ночевала на вокзале из-за тебя… У меня внутри все переворачивается.
— Но ведь это неправда! Она манипулировала тобой!
— Может быть, — он пожал плечами. — Но она моя мать. А ты… ты просто перешагнула через них. А значит, можешь так же перешагнуть и через меня.
Он отвернулся к телевизору, давая понять, что разговор окончен.
Ника вернулась в пустую спальню. Она легла в их общую кровать, которая теперь казалась огромной и холодной. Она добилась своего — в доме не было чужих. Но теперь она чувствовала себя в нем еще более одинокой, чем когда-либо. Она выиграла битву за свою территорию, но, кажется, проиграла войну за свою семью. И не было никакого примирения впереди. Была только эта оглушающая тишина и пустота на том месте, где раньше была любовь.