— В общем, так, Марина. Я подаю на развод.
Фёдор произнёс это так буднично, словно сообщал, что на ужин будет не курица, а котлеты. Он даже не поднял головы от тарелки с гречневой кашей, которую она поставила перед ним пять минут назад. Марина застыла у раковины, держа в руках мокрую губку. Вода стекала по её пальцам, капала на пол, а она не чувствовала ни холода, ни влаги.
— Что? — переспросила она, хотя расслышала всё до последнего звука. Голос был чужим, сиплым.
— Что слышала, — он наконец соизволил на неё посмотреть. Его глаза, когда-то казавшиеся ей озёрами безмятежности, сейчас были холодными и пустыми, как два мутных стёклышка. — Тридцать шесть лет. Хватит. Я ухожу.
Губка выпала из её руки и шлёпнулась в раковину, полную мыльной пены. Тридцать шесть лет. Целая жизнь. Их сын Кирилл уже сам был отцом. Дочь Ольга заканчивала оформлять ипотеку на свою первую крошечную студию. А он говорит «хватит», будто речь идёт о надоевшем сериале.
— Куда ты уходишь, Федя? — она сделала шаг к столу. Ноги стали ватными, не слушались.
— Это уже не твоё дело. Квартира остаётся мне. Она на меня записана, ты же знаешь. Приватизировали на меня одного, ты сама тогда согласилась, чтобы бумаг меньше было.
Марина помнила. Конечно, помнила. Это было лет двадцать назад. Она тогда работала на двух работах, чтобы поднять детей, и мысль о лишней беготне по инстанциям вызывала у неё дрожь. «Да какая разница, Федь, мы же семья», — сказала она тогда. Какая же она была наивная.
— Но… это же и мой дом, — прошептала она. — Мы прожили здесь всю жизнь.
— Прожили и хватит, — отрезал он, вставая из-за стола. Он был всё ещё крепким для своих шестидесяти: широкие плечи, прямая спина. Только лицо осунулось, и под глазами залегли тени, которые она списывала на усталость. — Вещи свои можешь забрать. Даю тебе неделю.
Неделю. Чтобы собрать жизнь в чемоданы. Её жизнь, которая вся, до последнего гвоздя в стене, была в этой трёхкомнатной квартире на окраине города.
— А… а как же… — она не могла сформулировать мысль. В голове стоял гул.
Фёдор, казалось, прочитал её неозвученный вопрос. Он усмехнулся, и эта усмешка исказила его лицо, сделав его злым и незнакомым.
— Ах да. Ещё кое-что. Там есть некоторые финансовые обязательства. Кредиты. Я брал на неотложные нужды. Поскольку мы ещё в браке, они считаются общими. Но платить по ним будешь ты. Считай это компенсацией за моральный ущерб.
Он развернулся и пошёл в коридор. Марина смотрела ему в спину, и мир вокруг неё начал сужаться до размеров этой кухни, потом до размеров стола, а потом и вовсе схлопнулся в одну точку невыносимой боли. Долги. Его долги. Платить будет она. За что? За то, что он уходит?
Она услышала, как щёлкнул замок входной двери. Тишина, навалившаяся после, была оглушительной. Марина медленно опустилась на табурет, тот самый, на котором он только что сидел. Тарелка с недоеденной кашей всё ещё стояла на столе. За окном начинался серый октябрьский вечер. А её жизнь, такая понятная и устоявшаяся ещё час назад, только что рассыпалась на мелкие, острые осколки.
Первым порывом было позвонить детям. Руки дрожали так, что она с трудом попала пальцем по иконке вызова Ольги. Дочь ответила почти сразу, её голос был весёлым и немного запыхавшимся.
— Мамуль, привет! Я тут как раз от застройщика еду, представляешь, ключи через месяц обещают!
Марина молчала, пытаясь выдавить из себя хоть слово.
— Мам? Ты чего молчишь? Алло?
— Оля… — голос сорвался. — Отец ушёл.
На том конце провода повисла тишина. Весёлость из голоса Ольги мгновенно испарилась.
— Как ушёл? Куда? В магазин?
— Совсем ушёл. Сказал, разводимся.
Марина сбивчиво, глотая слёзы, пересказала дочери весь разговор. Про квартиру. Про неделю на сборы. Про долги.
— Какие долги? — взвилась Ольга. — Он что, с ума сошёл? Какие ещё долги? Мама, я сейчас приеду.
Через сорок минут Ольга уже была у неё. Маленькая, решительная, она металась по кухне, сжимая кулачки.
— Этого не может быть! Он не мог так поступиться! Квартира… Да как он смеет? А долги? Мы в суд подадим! Мы его засудим!
Марина смотрела на дочь и видела в ней себя — тридцать лет назад. Такую же яростную и уверенную в справедливости. Но сама она уже не чувствовала ничего, кроме опустошения.
— Кирилл что говорит? — спросила Ольга, наливая матери воды.
— Я ещё не звонила ему.
— Надо позвонить. Пусть тоже знает, что его папаша вытворяет.
Кирилл ответил не сразу. Голос у него был усталый, на заднем плане плакал ребёнок — его младшая дочь.
— Что случилось, мам? У меня совещание через десять минут.
Марина снова, уже более ровным, мёртвым голосом, пересказала события вечера. Кирилл долго молчал.
— Понятно, — сказал он наконец. — Значит, решил.
В его голосе не было ни удивления, ни возмущения. Только какая-то тяжёлая констатация факта.
— Кирилл, ты это так спокойно говоришь? — не выдержала Ольга, выхватив у матери телефон. — Папа выгоняет маму на улицу и вешает на неё свои кредиты, а у тебя реакция, как будто он машину поцарапал!
— Оля, не кричи. А что я должен сделать? Устроить истерику? Это их взрослые дела. Раз они так решили…
— Они? Это он решил! Он! — кричала Ольга в трубку.
— Значит, были причины. Давайте без эмоций. Мам, тебе нужно поговорить с юристом. Узнать, что там по закону с квартирой и долгами. Эмоции тут не помогут. Всё, мне бежать надо. Вечером созвонимся.
Он отключился. Марина забрала телефон из рук дочери и положила его на стол. Предательство сына ранило едва ли не сильнее, чем уход мужа. «Были причины». Какие причины могут оправдать то, чтобы вышвырнуть на улицу женщину, с которой прожил почти сорок лет?
Следующие дни превратились в кошмар. Марина ходила по квартире, как привидение, натыкаясь на вещи, которые ещё вчера были общими, а теперь стали чужими. Вот его кресло, продавленное, с засаленными подлокотниками. Вот его полка с книгами о рыбалке. Вот его чашка с отбитой ручкой, которую она всё собиралась выбросить.
Она начала искать документы. В ящиках стола, в шкафу, в старом портфеле Фёдора. То, что она нашла, заставило её волосы зашевелиться на голове. Несколько кредитных договоров из разных банков. Стопки выписок по кредитным картам с гигантскими минусами. Общая сумма долга была такой, что у неё потемнело в глазах. Больше двух миллионов рублей. Деньги брались в течение последних двух лет. На что? Куда они делись? В квартире не появилось ничего нового, они не делали ремонт, не ездили в отпуск. Они жили как обычно, от зарплаты до зарплаты.
Она сидела на полу посреди комнаты, разложив перед собой эти страшные бумаги, и пыталась понять, как она могла ничего не замечать. Да, Фёдор стал скрытным в последнее время. Часто задерживался «на работе», хотя работал простым водителем-экспедитором в небольшой фирме. Разговаривал по телефону, выходя в другую комнату. Она списывала это на мужской кризис среднего возраста, на усталость. Думала, пройдёт. Не прошло.
Ольга нашла юриста — женщину лет пятидесяти, с цепким взглядом и жёсткими складками у рта. Звали её Тамара Игоревна. Она внимательно выслушала Марину, просмотрела документы на квартиру и кредитные договоры.
— Ситуация паршивая, — без обиняков заявила Тамара Игоревна. — Квартира приватизирована только на него. Вы от участия в приватизации отказались. По закону, вы имеете право на проживание, но право собственности у него. Он может продать её, и новые жильцы выпишут вас через суд.
— Но я же… я прожила здесь всю жизнь! — пролепетала Марина.
— Жизнь к делу не пришьёшь, — отрезала юрист. — Что касается долгов… тут сложнее. Раз кредиты взяты в браке, они считаются совместно нажитым долгом. Неважно, на кого они оформлены. Доказать, что деньги он тратил не на нужды семьи, очень сложно. Практически невозможно, если у вас нет прямых доказательств.
— Но мы не видели этих денег! — воскликнула Ольга.
— А он скажет, что отдавал их жене на хозяйство. Или что вы вместе их проедали. Или что копил на дачу. И попробуйте доказать обратное, — Тамара Игоревна посмотрела на Марину. — Вам нужно бороться. Шансы невелики, но они есть. Мы можем подать встречный иск о разделе имущества. Потребовать признать за вами право на долю в квартире как за членом семьи, который вкладывал в неё средства и труд. Но это будет долгий и грязный процесс. Ваш муж настроен решительно?
Марина кивнула.
— Тогда готовьтесь к войне.
Фёдор появился через неделю. Ровно в тот день, который он ей отвёл на сборы. Марина не собрала ни одной коробки. Она встретила его в коридоре.
— Ты ещё здесь? — он смерил её холодным взглядом. — Я же сказал — неделя.
— Я никуда не уйду, — твёрдо ответила она. Голос не дрогнул. За эту неделю внутри неё что-то выгорело, оставив после себя холодную, злую решимость.
— Это мы ещё посмотрим, — усмехнулся он. — Я уже нашёл покупателей.
Он прошёл в комнату и начал демонстративно вытаскивать из шкафа свои вещи, бросая их в большие спортивные сумки.
— Куда ты дел деньги, Федя? — спросила она, идя за ним.
— Какие деньги? — он даже не обернулся.
— Два миллиона. Кредиты. Куда ты их потратил?
Он замер на мгновение, потом медленно повернулся. В его глазах мелькнуло что-то похожее на страх, но тут же сменилось злобой.
— Не твоё собачье дело. Сказал же, на неотложные нужды.
— На какие? Нам есть было нечего порой, а ты миллионы на «нужды» тратил?
— Я мужчина, мне нужно было… развиваться, — он нашёл нелепое слово. — Ты меня тянула на дно своим вечным нытьём, своей серостью. Я встретил женщину, которая в меня верит. Которая вдохновляет.
Вот оно. Женщина. Марина ожидала этого, но всё равно слова полоснули по сердцу, как ножом.
— И что же это за вдохновительница, которая посоветовала тебе выкинуть жену на улицу и повесить на неё свои долги?
— Не смей о ней так говорить! — взвизгнул он. — Алина — прекрасный, светлый человек! Она не то что ты, вечно недовольная клуша в застиранном халате!
Он схватил сумки и двинулся к выходу. У самой двери обернулся.
— Я подал в суд на развод и твою выписку. Скоро получишь повестку. И да, банки уже начали звонить? Готовься. Скоро твой телефон будет разрываться.
Дверь за ним захлопнулась. Марина осталась стоять посреди комнаты. Клуша в застиранном халате. Вот кем она была для него все эти годы. А она-то думала, что она — жена, мать его детей, его опора.
Начался ад. Банки действительно начали звонить. Сначала вежливые девушки напоминали о просрочке. Потом — жёсткие мужские голоса требовали немедленно погасить долг. Они звонили ей на работу — в районную библиотеку, где она работала за копейки. Заведующая, Марья Степановна, смотрела на неё с сочувствием и неодобрением одновременно.
Кирилл позвонил сам.
— Мам, мне тут отец звонил. Сказал, ты устраиваешь цирк, не хочешь съезжать.
— Это мой дом, Кирилл.
— Юридически — нет. Мам, послушай меня. Он предлагает мировое соглашение. Ты выписываешься добровольно, а он… он подумает, что делать с долгами. Может, возьмёт часть на себя.
— Подумает? — горько усмехнулась Марина. — Он врёт, сынок. Он всё повесит на меня.
— А ты откуда знаешь? Может, и правда стоит договориться? Зачем тебе эти суды, эта грязь? Ты же не девочка. Нервы дороже. Снимешь себе комнатку, мы с Олей поможем на первое время.
Марина молчала. Сын предлагал ей сдаться. Сдаться и пойти жить в съёмную комнату в шестьдесят лет, отдав всё, что у неё было.
— Спасибо за совет, Кирилл, — холодно сказала она. — Я буду бороться.
— Как хочешь, — вздохнул он. — Только потом не говори, что я не предупреждал.
Этот разговор окончательно разделил её жизнь на «до» и «после». Теперь она была одна. Ольга помогала, чем могла — привозила продукты, сидела с ней вечерами, плакала вместе с ней. Но у Ольги была своя жизнь, своя будущая ипотека, своя усталость. Основная тяжесть войны легла на плечи Марины.
Тамара Игоревна работала как бульдозер. Она подготовила встречный иск. На первом же заседании суда она устроила Фёдору такой перекрёстный допрос, что он заикался и путался в показаниях.
— Скажите, ответчик, на какие именно «неотложные нужды» вы потратили два миллиона рублей? — ледяным тоном спрашивала она.
— Ну… на ремонт машины, на помощь родственникам… — мямлил Фёдор.
— Каким родственникам? Предоставьте чеки на ремонт. Куда именно пошли деньги?
Фёдор злился, кричал, что это его личное дело. Судья, пожилая уставшая женщина, делала ему замечания. Марина сидела молча, глядя на человека, который стал ей совершенно чужим. Он был жалок в своей лжи, в своей попытке выкрутиться.
Процесс затягивался. Фёдор приводил свидетелей — каких-то своих дружков, которые мямлили, что да, Фёдор — мужик хороший, а жена его «пилила». Ольга нашла старых соседей, которые подтвердили, что Марина сама делала ремонт в квартире, что она ухаживала за больным отцом Фёдора до самой его смерти.
Марина начала собственное расследование. Она завела новую сим-карту и создала фейковую страницу в социальной сети. Методом проб и ошибок, через знакомых знакомых, она нашла её. Алину. Та самая «вдохновительница». Женщина лет сорока, с хищным взглядом и яркими, вызывающими нарядами. Её страница пестрела фотографиями из заграничных поездок, из дорогих ресторанов, с новыми вещами. Даты на фотографиях совпадали со временем взятия кредитов. Вот она в Турции — как раз когда Фёдор взял первый большой кредит «на ремонт дачи». Вот она хвастается новой шубой — в тот же месяц, когда он оформил кредитную карту на триста тысяч.
Марина распечатала эти фотографии. Каждая из них была как удар под дых. Он врал ей, что задерживается на работе, а сам в это время ужинал с ней в ресторане. Он жаловался на нехватку денег, а сам покупал ей шубы и путёвки к морю.
На очередное заседание она пришла с этими распечатками. Когда Тамара Игоревна предъявила их суду и Фёдору, тот побагровел.
— Это… это фотомонтаж! Я не знаю, что это! — закричал он.
Но было поздно. Его ложь стала очевидна даже судье. На это заседание пришёл и Кирилл. Он сел в конце зала и молча наблюдал. Марина видела, как каменело его лицо, когда он смотрел на фотографии улыбающейся Алины на фоне пальм и на своего отца, лепечущего что-то про «провокацию».
Решение суда не было полной победой. Но и поражением оно тоже не было. Суд признал за Мариной право на половину совместно нажитого имущества, но квартира, как приватизированная до введения нового Семейного кодекса и только на Фёдора, отошла ему. Однако суд обязал его выплатить Марине компенсацию за половину её рыночной стоимости. Это была огромная сумма, которую он, конечно, не собирался платить.
Что касается долгов, то тут всё было хуже. Их признали общими. Половину должна была выплачивать Марина.
Это был странный итог. Она осталась без дома, но с правом на деньги, которых никогда не увидит. И с реальным долгом в миллион рублей.
Вечером после суда к ней приехал Кирилл. Он вошёл в квартиру, которая скоро перестанет быть её домом, и остановился в коридоре.
— Мам… прости меня, — сказал он тихо. — Я был слеп. Я верил ему… хотел верить.
Марина посмотрела на сына. Он выглядел постаревшим за эти несколько месяцев.
— Ты ни в чём не виноват, — сказала она. У неё не было сил злиться на него.
— Я поговорю с ним. Насчёт компенсации. Я заставлю его платить.
— Не надо, — покачала головой Марина. — Я больше ничего от него не хочу. Ни денег, ни извинений.
Она начала собирать вещи. Ольга помогла ей найти небольшую однокомнатную квартиру в аренду, в старом доме на другом конце города. Они перевозили коробки вдвоём. Кирилл тоже помогал, молча таская тяжести.
Когда последняя коробка была загружена в машину, Марина в последний раз оглядела свою бывшую квартиру. Фёдор уже успел сменить замок. Она стояла на лестничной клетке и смотрела на новую, безликую дверь. Не было ни слёз, ни сожаления. Только холодная пустота и странное чувство лёгкости. Будто она сняла с плеч тяжёлый, неудобный рюкзак, который носила тридцать шесть лет.
Прошло полгода. Марина жила в своей съёмной квартирке. Мебели было мало — старый диван, стол, несколько стульев. Но здесь было чисто и тихо. Она продолжала работать в библиотеке. После работы подрабатывала уборкой в соседнем офисе. Две трети её скромного дохода уходили на погашение долга и аренду.
Она похудела, на лице появилось больше морщин. Но во взгляде появилась сталь, которой не было раньше. Она научилась рассчитывать только на себя. Научилась говорить «нет». Научилась жить для себя.
Ольга звонила каждый день. Кирилл приезжал каждые выходные, привозил продукты и молча сидел с ней на кухне, рассказывая о внуках. Их отношения стали другими — более честными и глубокими. Он больше не пытался давать ей советы, а просто был рядом.
Однажды на улице она столкнулась с Фёдором. Он шёл под руку с той самой Алиной. Он постарел, осунулся, на нём был потёртый костюм. Алина что-то сердито ему выговаривала. Увидев Марину, Фёдор дёрнулся и отвёл глаза. Алина смерила её презрительным взглядом с ног до головы и потащила его дальше.
Марина посмотрела им вслед без всякого злорадства. Она просто смотрела на двух чужих, несчастных людей. Она развернулась и пошла в другую сторону — в свою маленькую квартирку, где её ждали книги и тишина.
Жизнь была трудной. Денег катастрофически не хватало. Впереди были годы выплат по чужому долгу. Но впервые за много лет она чувствовала себя свободной. Её душа, запертая на тридцать шесть лет в клетке чужих желаний и ожиданий, наконец-то расправляла крылья. Это был болезненный, страшный полёт, но это был её полёт. И она знала, что справится.