«Люди сделают с вами всё, что вы позволите им с собой сделать.»
Вчера вечером у него не нашлось ни минуты, чтобы хотя бы попить со мной чаю. О совместном ужине я уже давно не мечтаю.
— Иди есть!
— Ага…
И на этом — всё. Можно кричать, звать, приходить ещё тысячу раз — результат будет тем же. Он не придёт: он сейчас в другой реальности. На его планете живут экскаваторы, насосы и гидроизоляция. Хорошо, что только она там женского пола.
Стоит ли ревновать к работе? Наверное, нет. Или, по крайней мере, это легче, чем настоящая ревность. Но эффект тот же: объект постоянно находится где-то вовне. Он иногда отвечает на вопросы и делает вид, что ничего не случилось. Но его давно уже нет. Он ушёл. Даже если физически он дома, то здесь присутствует только бледная тень, не способная адекватно реагировать на элементарные вопросы. Нормальный человек всегда может решить: хочет он есть или нет. Он говорит «да», а делает — «нет».
☎️ В семь утра меня будят истерические звонки. На той планете всегда не слава богу: бетон опаздывает, экскаваторы застревают, гидроизоляция течёт, насосы ломаются, рабочие пьют или исчезают.
Все работают круглосуточно — и всё равно «ничего не получается». А если получается, денег «не дают». Если гидроизоляция не течёт, то лишь потому, что нет дождей. По моему многолетнему опыту дожди и протечки связаны напрямую во веки веков. Сколько геля ни качай — бесполезно. Смысл этой круглосуточной войны остаётся загадкой.
🏗️ Видимо, это просто коллективное заболевание, и заразное — трудоголизм. Муж работает дома, поэтому я так хорошо во всём «разбираюсь». Мои функции — тыловые; в войне я не участвую. Моё дело — чтобы было, что поесть. Он всё-таки ест, но всегда в разное время, и предугадать момент его появления на кухне невозможно. Фраза
«Мне через пять минут уходить, что можно сожрать?»
— как пароль. Значит, всё должно быть готово всегда. Причём горячее.
Когда я прихожу домой, и там никого нет (а я это знаю уже, открывая дверь: если закрыты оба замка — вот оно, настоящее женское счастье), я просачиваюсь в квартиру. Навстречу выходит мой кот, и я кричу ему во всё горло:
«Марфуки! Какое же это счастье — мы с тобой одни!»
Потому что ещё есть сын. Может уйти учиться в семь и вернуться в час — как первоклассник. И снова еда, и ещё психотерапия, круглосуточная.
Поэтому, чтобы выжить, я поселилась в Филёвском парке. Здесь есть всё, что мне нужно — пока тепло. (Я уже знаю: как похолодает, перееду в Ленинскую библиотеку.) Никто с тобой не разговаривает, не просит еды, не говорит, что
«пол пора бы хотя бы пропылесосить».
Дома живут два здоровых мужика, и я, слабая и уже немолодая хрупкая женщина, — почти ребёнок — должна пылесосить!
Они оба приходят домой как в шикарную гостиницу. Можно бросать грязные носки там, где настигло желание от них избавиться. Грязная тарелка исчезнет как в сказке, а завтра принесут новые, с яствами, будто существует скатерть-самобранка. Продукты наполняют не мини-бар, а огромный холодильник. Как по волшебству, там всегда есть именно то, чего сейчас хочется.
Блюда должны быть лучше, чем в мишленовских ресторанах, и появляться ровно в ту минуту, когда «мальчики» садятся за стол. Если котлеты убраны в холодильник — их больше никто не будет. Мало того, что их надо разогревать, так они ещё прячутся в контейнерах с разноцветными крышками. Найти их могу только я.
Ещё несколько лет назад у меня был вечер. Мои кулинарные подвиги оценивались за общим столом, и мне удавалось собрать нас троих одновременно — да ещё и приурочить всё к выходу горячего блюда. Теперь я не представляю, как мне это удавалось.
Теперь в нашем доме живёт гробовая тишина. Если муж сидит в «Автокаде», тишину прерывают нескончаемые звонки. Они лишь напоминают: я давно живу одна.
На той планете кипит жизнь, на нашей — застой и стагнация. Мы больше не разговариваем. Даже если он пытается сделать вид, что ничего не случилось — неудачно пошутит или вдруг спросит, как у меня дела, — я больше не верю. Ему всё это совершенно неинтересно. Это всё равно что вернуться с войны и делать вид, что тебе интересно играть в шашки.
Когда он ведёт сверхважные переговоры прямо на кухне, я замираю и стараюсь не шуметь: вся важность сказанного им рассыплется, если будет звучать под аккомпанемент звона тарелок.
А делать что-то на кухне бесшумно невозможно. Когда я интеллигентно намекнула, что обычно люди, когда у них важный или даже не очень важный разговор, уходят в другую комнату, он страшно обиделся. А когда заговорила о том, что обычно люди ходят в офис и там решают деловые вопросы, он был убит наповал.
— Разве тебе неприятно моё общество?
Только стоит мне включить пылесос или просто посмотреть телевизор — он ужасно бесится, а я чувствую себя полным ничтожеством: всё, что я делаю, яйца выеденного не стоит. Разве это можно сравнить с настоящими «боевыми действиями», в которых участвует он? Моя роль — вспомогательная. Я должна быть невидимой феей. По мановению палочки в доме должно быть чисто. Очень чисто, ведь от нашего любимого кота столько грязи! И еда — вкусная, полезная и горячая. Всегда.
Посуда должна исчезать в недрах посудомойки сама и сама же возвращаться в шкаф — чистая и сухая. Причём бесшумно. Недавно он признался, что терпеть не может разбирать посудомойку. Значит, я беру на себя ещё одно домашнее «удовольствие». Ему остаётся только одно — раскладывать диван, который я не могу разложить при всём желании.
Девять месяцев назад я упала и повредила плечо: выбила или вывихнула — не знаю. Рентген ничего не показал.
— Мажьте волшебной мазью ДИП-ХИТ — и когда-нибудь, возможно, всё пройдёт. Плечо капризное: год, как минимум, будет восстанавливаться. Если не пройдёт — подумаем, что ещё можно сделать.
Но я сейчас не про плечо. Бог с ним. Главное — мне больше не надо убираться: физически стало невозможно. И случилось чудо — у нас появилась уборщица. Она тоже должна быть волшебницей: её не должно быть дома никогда, а в доме должна царить идеальная чистота.
Мы с ней в заговоре. Я пытаюсь заранее выяснить его планы — это не так просто. По моим подсчётам, он делает то, что говорит, в 0,1% случаев. Если говорит, что придёт в шесть — раньше девяти можно не ждать. Если говорит «выезжаю» — это ничего не значит. Когда мы только поженились, он однажды сказал «еду» в три часа дня (мобильных не было), а приехал в час ночи, когда я докуривала вторую пачку и думала, что мой сын останется сиротой.
— Я, как и сказал, действительно кое-что доделал и приехал.
Я опять оказалась полной идиоткой.
Мой папа, если обещал приехать в шесть, а что-то менялось, звонил:
— Буду не в 6:00, а в 6:15.
И это нормально: интеллигентный человек не будет заставлять другого ждать. Всем известно, что это неприятное занятие. Господи! Говорил мне Апдайк: выбирай себе ровню.
Стоит ли говорить о том, что сын пошёл по папиной линии? И теперь я жду их обоих.
🛁 У меня есть спасение — ванная. В детстве я закрывалась там от вечно недовольной матери; теперь — от вечно где-то застрявших миксеров и сломанных насосов. Я больше не хочу ничего знать о стройке: как строят дома, делают гидроизоляцию, почему текут крыши. Я вообще это слово больше слышать не хочу. Я включаю воду — и, наконец, погружаюсь в блаженство: звуковое, тактильное, осязательное. Ароматические масла уносят меня в Прованс, в поля и леса, где нет шума города, а жизнь проста и нетороплива.
Я мечтаю о том, что скоро уеду в деревню. Как только он достроит дом.