Роман «Застава Красного Шайтана»
Последние капли ночной черноты растворялись в пепельной серости рассвета. Там, на востоке, откуда всё ещё тянулся низкий, вибрирующий гул, небо светлело, обнажая израненную землю.
Лагерь Джунаида, разворошенный дерзкой ночной вылазкой, напоминал потревоженное осиное гнездо. Панические крики, ругань, тщетные попытки поймать обезумевших коней и потушить смрадный, едкий дым от тлеющих шатров.
Басмачи больше не смотрели на дом Поспелова с хищным предвкушением. Теперь в их взглядах плескался суеверный, липкий страх. Они ждали нового удара из темноты, которая уже не казалась им надёжным укрытием.
Поспелов, стоя на плоской крыше, вглядывался в предрассветную мглу. Гул обрёл плоть и форму. Это был не просто топот тысяч копыт. В нём отчётливо слышался металлический лязг, скрип бесчисленных арб, и низкое, утробное рычание моторов — звук, абсолютно чуждый этим древним, молчаливым горам.
И песня. Теперь он разбирал слова, которые десятки хриплых мужских голосов выплёвывали в небо — зло, отчаянно и бравурно: «…Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…»
— Красные, — прошептал Керим, возникнув рядом, как тень. В его голосе не было ни радости, ни страха — лишь сухая констатация неизбежного, как смена времён года.
Джунаид, очевидно, тоже всё понял. В его лагере, словно по щелчку бича, раздались отрывистые, гортанные команды. Орда, ещё вчера казавшаяся несокрушимой силой, начала таять на глазах.
Басмачи, как стая шакалов, почуявшая приближение матёрого тигра, спешно забрасывали на мулов уцелевший скарб и, не оглядываясь, уходили в сторону южных перевалов, к персидской границе.
Они боялись Красного Шайтана, но эту новую, организованную и безликую силу они боялись панически.
К тому времени, как первые лучи солнца позолотили вершины Копетдага, долина опустела. Остались лишь дымящиеся остовы кострищ, брошенный хлам и почерневшие на жаре тела — немые памятники ночному позору Джунаида.
А с востока шла колонна.
Это было не похоже ни на что, виденное Поспеловым раньше. Никакого имперского лоска, ни чётких рядов. Это была армия хаоса, армия революции.
Усталые, покрытые вековой пылью люди в выгоревших, разномастных шинелях. На папахах и фуражках криво, но с дерзким вызовом алели звёзды. Они ехали на измученных, низкорослых лошадях, дремали на скрипучих арбах.
А в голове колонны, чихая сизым дымом, полз стальной монстр — неуклюжий броневик с наскоро выведенной на борту надписью: «Смерть буржуям!».
Колонна замерла в полуверсте от заставы. Вперёд выехала группа всадников. Впереди — командир в потёртой кожанке и рядом с ним человек, сразу приковавший к себе внимание Поспелова.
Он был одет в простую солдатскую шинель, выгоревшую до цвета дорожной пыли, и носил видавшую виды фуражку с красной звездой. Но держался он не как подчинённый. Он и был властью.
Поспелов спустился с крыши.
— Соня, девочки, в дом, и не выходить. Керим, ты со мной.
Он распахнул тяжёлые ворота и вышел навстречу. Один. Без оружия. Высокий, идеально прямой в своей старой, но безупречно чистой тужурке штабс-ротмистра, он спокойно ждал посреди двора.
Всадники въехали на территорию. Человек в пыльной шинели грузно спешился. Среднего роста, коренастый, с широким, обветренным докрасна лицом и жёстким, буравящим взглядом светлых, почти бесцветных глаз.
Он окинул Поспелова быстрым, цепким взглядом, на миг задержавшись на серебряных погонах. Затем обвёл взглядом дом — маленький форт, израненный, но несломленный, — и на его лице не отразилось ничего, кроме холодного, делового любопытства.
— Именем Туркестанской Советской Республики, — сказал он глухим, простуженным басом, в котором слышались заводские, пролетарские нотки. — Я — комиссар отдельного кавалерийского дивизиона Иван Гвоздев. Вы кто будете, гражданин?
Слово «гражданин», произнесённое с уничижительным нажимом, прозвучало как пощёчина.
Поспелов даже не дрогнул. Он медленно, с отточенной за годы службы точностью, поднял руку к фуражке и отдал честь.
— Начальник Гермабского пограничного отряда Отдельного корпуса пограничной стражи, штабс-ротмистр Поспелов. Нахожусь при исполнении обязанностей по охране государственной границы Российской Империи.
Повисла звенящая тишина. Комиссар Гвоздев и его бойцы смотрели на Поспелова как на оживший экспонат из музея. Царский офицер. «Золотопогонник». Здесь, на краю света, в 1919 году, он в одиночку докладывал им, красным, о службе по уставу давно рухнувшей империи. Это было настолько сюрреалистично, что походило на горячечный бред.
— Какого отечества? — наконец выдавил из себя Гвоздев, и в его голосе зазвенела сталь. — Ваше отечество давно в Париже шампанское глушит! Здесь теперь рабоче-крестьянская власть.
— Власть меняется, товарищ комиссар. Граница остаётся, — спокойно парировал Поспелов. — И бандиты на ней тоже. Явитесь вы на пару часов позже, то докладывать вам было бы уже некому. Отряд курбаши Джунаида, до шестисот сабель, двое суток пытался взять этот дом.
Гвоздев недоверчиво прищурился.
— И вы отбились? Какими силами?
Поспелов помолчал секунду, затем кивнул в сторону двери дома, откуда выглядывали два испуганных девичьих лица.
— Мой отряд сейчас отдыхает после боя. Моя жена, две дочери и переводчик.
Комиссар замер. Он медленно повернул голову, посмотрел на Софью, на худых, измученных девочек-подростков за её спиной. Его мозг, привыкший делить мир на простое «красное» и «белое», на «товарищей» и «контру», отказывался обрабатывать эту картину.
Царский офицер, ненавистный «сатрап», отбивается от басмачей с помощью семьи? Это не укладывалось ни в один устав, ни в одну агитку.
— Прошу в дом, товарищ комиссар, — ровным тоном продолжил Поспелов. — Я доложу вам оперативную обстановку. А моим бойцам нужен отдых.
Гвоздев, всё ещё не оправившись от когнитивного диссонанса, молча кивнул. Внутри дома запах пороха, казалось, въелся в саму глину. Комиссар видел всё: забаррикадированные окна, свежие выбоины от пуль, измождённых, но не сломленных женщин. Он хотел видеть классового врага. А видел человека, который в одиночку делал то, для чего их сюда и послали — держал границу.
***
Весь день Гвоздев провёл в делах, выставляя посты и размещая людей, но его не отпускало чувство ирреальности. Он несколько раз вызывал Поспелова, расспрашивал о тропах, силах Джунаида, агентуре, и каждый раз невольно поражался его высочайшему профессионализму.
Вечером, когда на измученную заставу опустилась прохладная тишина, вестовой из догонявшего их штаба передал Гвоздеву пакет. При свете коптилки комиссар вскрыл его. Шифровка из Ашхабадского Реввоенсовета. Он читал, и его широкое лицо каменело. Он дошёл до конца и несколько раз перечитал последнюю строчку.
«…ввиду неясности политической позиции и возможной контрреволюционной деятельности бывшего штабс-ротмистра Поспелова М.Д., приказываю: немедленно отстранить, взять под стражу и до выяснения содержать под арестом. В случае сопротивления — действовать по законам военного времени. Исполнение доложить».
Комиссар медленно поднял голову. Он держал в руках приказ. Фактически — смертный приговор. И посмотрел в сторону дома, где спал человек, только что спасший не только свою семью, но и этот участок границы для его, Гвоздева, власти.
🤓Спасибо, что читаете и поддерживаете мою работу. Ваша помощь вдохновляет писать лучше и чаще.