Это произошло в ту памятную ночь с 11 на 12 мая, когда воздух был пропитан весенней свежестью, а луна висела над городом как бледный глаз, подсматривающий за нашими тайнами. Мы всей семьей мчались в другой город на юбилей моей тёти — восьмидесятилетие, которое обещало быть грандиозным. Ресторан был забит под завязку: столы ломились от салатов и шашлыков, тосты лились рекой, а подарки — от кружевных платков до фотоальбомов с пожелтевшими снимками — переходили из рук в руки под смех и аплодисменты. Мы веселились от души, забыв о заботах, но под конец вечера усталость навалилась тяжёлым одеялом.
Гостей было столько, что разместить всех в городской квартире тёти просто не представлялось возможным. Часть родственников, включая моих родителей, укатила в деревню к деду — там, в старом доме с потрескивающими половицами, всегда найдётся уголок для ночлега. Мне же, вместе с двоюродной сестрой Леной, досталась квартира в центре. Лена, вечно улыбающаяся студентка с копной рыжих волос, была моей напарницей по приключениям с детства. А вот другой двоюродной сестре, Наташе, и её мужу Роману с их крошечной дочкой Дашей — всего полтора годика — досталась спальня. Квартира была скромной двухкомнатной: зал с потрёпанным диваном служил проходной, а дверь в спальню выходила прямо в него. Мы с Леной разлеглись на этом диване "валетом" — головами в разные стороны, — а Рома с Наташей ушли в комнату, укачивая сонную Дашу. Я лежал спиной к двери, но краем глаза мог видеть её тёмный контур в полумраке.
Ночь опустилась как занавес. За окном шелестел ветер в кронах старых лип, а в комнате царила такая тишина, что слышно было, как тикают часы на стене — медленный, гипнотический ритм. Я закрыл глаза, пытаясь провалиться в сон, но тело не слушалось: то горячая волна адреналина прокатывалась по венам от пережитого праздника, то холодный сквозняк из приоткрытого окна пробирал до мурашек. Я ворочался, то открывая, то смыкая веки, уставившись в потолок с его паутиной трещин, похожих на карту забытых дорог.
И вот тогда это случилось. В один из тех моментов, когда я снова уставился в пустоту над головой, краем глаза уловил движение — быстрый, как тень от вспышки молнии. Силуэт. Тонкий, сгорбленный, словно человек, но слишком уж неестественный: он не шёл, а скользил, низко пригибаясь к полу, будто крадучись от света. Он метнулся к двери спальни — и та, которая была плотно закрыта на защёлку, вдруг приоткрылась с громким, протяжным скрипом, эхом разнёсшимся по залу. Я замер, сердце заколотилось в горле. Дверь? Закрытая? Я же сам видел, как Рома её защёлкивал перед тем, как выключить свет. Может, сквозняк? Но ветер был слишком слабым, а скрип — слишком... осмысленным, как будто петли стонали от боли.
Прошло не больше семи-восьми секунд — я успел только моргнуть, — и из спальни раздался крик. Не просто плач, а душераздирающий, первобытный вопль ужаса, который вырвался из крошечного горла Даши. Девочка визжала так, будто увидела саму смерть: пронзительно, надрывно, с хрипотцой, от которой у меня волосы на затылке встали дыбом. Лена зашевелилась рядом, пробормотав сонное "Что там?", но я не ответил — не мог. А потом посыпалось: глухой удар о пол, словно с полки свалилась стопка пелёнок; звон — погремушка, яркая пластиковая штуковина с бубенчиками, покатилась по паркету, оставляя за собой шуршащий след. Я слышал, как Наташа вскочила, её голос дрожал: "Даша, солнышко, что с тобой? Рома, включи свет!" Роман бормотал что-то успокаивающее, но плач не утихал — он нарастал, переходя в судорожные всхлипы, от которых казалось, что стены дрожат.
Они возились минут двадцать, может, больше — я потерял счёт времени, лёжа в оцепенении и вслушиваясь в каждый шорох. Наконец Даша затихла, убаюканная материнским теплом, но сон уже не шёл ко мне. В голове крутилась одна мысль, острая как нож: что это было? Тень? Призрак? Или просто плод усталого воображения после вина и позднего ужина? Я пытался убедить себя в совпадении — Даша проснулась от кошмара, погремушка соскользнула с края кроватки. Но скрип двери... Он стоял в ушах, как напоминание. А потом я вспомнил бабушкины байки о "домовых" в старых квартирах — тех, что ревнуют к чужакам и пугают детей, чтобы те не спали крепко.
Утром, за завтраком, все были как выжатые лимоны. Наташа, с тёмными кругами под глазами, жаловалась, что Даша всю ночь металась, будто от кого-то убегала во сне. "Представь, она проснулась и уставилась в угол комнаты, визжит: 'Там тьма! Тьма!' — рассказала она, качая головой. Роман отшутился, что это от переутомления, но я заметил, как он бросил взгляд на дверь спальни — тот же, что и у меня ночью: настороженный, полный сомнений. Лена, ничего не заподозрившая, хихикала над своими мейкап-туториалами в телефоне. Я промолчал. Зачем пугать? Кто поверит в такую чушь без доказательств? Но с тех пор, проходя мимо той квартиры, я всегда ускоряю шаг. А по ночам, когда тикают часы, мне кажется, что где-то скрипит дверь — и тонкий силуэт снова скользит в темноте, высматривая, кого бы разбудить следующим.
Если вы когда-нибудь видели подобное — тень, которая не твоя, — то поймёте. А если нет... ну, надеюсь, вам никогда не придётся. Ведь некоторые ночи лучше забыть, пока они не вернулись за добавкой.