Артём ворвался на кухню, держа перед собой лист бумаги как трофей. В семь лет он ещё не научился входить тихо — врывался всегда, распахивая дверь ногой, потому что руки были заняты очередным сокровищем.
— Папа, я три часа рисовал!
Сергей даже не поднял головы. Телефон светился у него в руках — очередной спор с прорабом, который опять накосячил с заказом материалов.
— Отстань.
Артём замер. Рука с рисунком медленно опустилась.
— Я думал, тебе понравится...
— Думал? — Сергей поднял взгляд. — Думать надо было, когда вчера кроссовки в коридоре бросил, а я об них споткнулся!
Мальчик попятился к двери. Лист выскользнул из пальцев, упал на пол — семейный портрет, где все улыбались, а у папы были непропорционально огромные руки, потому что Артём считал папины руки самыми сильными на свете.
Наташа стояла у плиты и мешала суп, который не требовал помешивания. Просто держала половник, чтобы было чем занять руки, чтобы не сорваться, не заорать: "Хватит! Ему семь лет! Он просто хочет, чтобы ты его похвалил!"
Но она молчала. Как молчала вчера, когда Сергей полчаса искал ключи от машины и обвинил её в том, что специально их прячет. Как молчала позавчера, когда он накричал на Лизу за то, что та забыла выключить свет в ванной.
Двенадцать лет назад Серёжа караулил её после лекций с букетом одуванчиков, которые нарвал по дороге, потому что на нормальные цветы денег не хватало. Он читал ей Бродского ночами напролёт, сидя на крыше общежития, и она думала, что так будет всегда — этот смех, эта лёгкость, эта способность находить волшебство в мелочах.
Первый раз он на неё наорал, когда им было по двадцать два. Она забыла купить сметану к борщу. Какая-то ерунда — можно было без сметаны. Но Сергей вернулся с работы вымотанный, открыл холодильник, не нашёл сметану, и его как прорвало. Кричал минут пятнадцать про то, что её вообще ни о чём нельзя попросить, что он один за всё отвечает, что устал тянуть на себе весь дом.
Потом сидел на кухне, уткнувшись лбом в стол, и шептал: "Прости. Прости. На работе достали, я не хотел. Это больше не повторится."
Повторилось через неделю.
А потом вошло в привычку.
Лиза высунулась из детской — осторожно, беззвучно, как высовывается мышонок из норки, проверяя, нет ли поблизости кота.
— Мам, можно я завтра к Максу?
— Спроси у папы.
Лиза посмотрела на отца, который снова уткнулся в телефон, и исчезла. Она научилась распознавать. Это было страшнее всего — что её десятилетняя дочь умела определять по изгибу папиной спины, по наклону головы, по тому, как он держал чашку, — можно ли подходить или лучше переждать.
Сергей работал прорабом на стройке, где половина рабочих приходила с похмелья, заказчики меняли планировку каждые три дня, а начальство требовало невозможного. Он уходил в семь утра, возвращался в восемь вечера, и с каждым часом напряжение накапливалось в нём, как заряд в батарейке. К вечеру он был готов взорваться от любой мелочи.
Игрушка в коридоре. Громкий телевизор. Вопрос не вовремя.
— Почему эта машина опять у нас под окнами стоит?!
Сергей вскочил, увидев что-то в окне.
— Серёж, я сама с соседом поговорю...
— Молчать!
Дверь хлопнула так, что задребезжали стёкла в серванте. Наташа закрыла глаза. Из детской донёсся тихий голос Лизы:
— Тёмка, не плачь. Папа просто устал. Просто... не подходи к нему сегодня, ладно?
Семь лет. Семь лет Наташа слушала эти слова. Семь лет смотрела, как её дети учатся быть невидимками в собственном доме.
Она работала бухгалтером — зарплата небольшая, но своя. Хватило бы на съёмную квартиру где-нибудь на окраине. Однушку. Двушку, если повезёт. Можно было бы уйти. Собрать вещи, пока Сергей на работе, взять детей и просто уйти.
Но каждый раз, когда эта мысль подкрадывалась ближе, она вспоминала прошлый месяц.
Сергей пришёл с работы и позвал Артёма. Молча протянул ключи от машины. Они ехали на другой конец города, мальчик прыгал на сиденье от нетерпения, а Наташа смотрела в окно и не понимала, что происходит. Они остановились у спортивного магазина, и Сергей купил тот самый велосипед — красный, с чёрными полосами, о котором Артём мечтал полгода, показывая картинки в телефоне.
Вечером отец и сын сидели посреди гостиной в окружении инструкций и деталей. Сергей терпеливо объяснял, как затягивать болты, как переключать скорости, как проверять тормоза. Артём слушал, открыв рот, а Наташа стояла в дверях и думала: "Вот он. Вот тот Серёжа, в которого я влюбилась".
Или День рождения Лизы. Сергей весь день носился по квартире, прятал записки с загадками, раскладывал подарки. Дочь носилась по комнатам, разгадывая его головоломки, и визжала от восторга. А он стоял в дверях, скрестив руки на груди, и улыбался так, как улыбался когда-то на крыше общежития.
За эти моменты она держалась. За надежду, что когда-нибудь хороших дней станет больше, а криков — меньше.
Сергей вернулся минут через двадцать, всё ещё бурча себе под нос про наглых соседей.
— Суп стынет, — сказала Наташа.
Они ели молча. Тикали часы. Из детской доносились приглушённые голоса — Лиза читала брату сказку, чтобы отвлечь.
— Позови их к столу.
— Они уже поели.
— Специально, да? — Сергей поднял голову. — Чтобы со мной не сидеть?
Наташа молчала. Что она могла сказать? "Да, специально, потому что Артём боится уронить ложку и услышать, какой он неуклюжий. А Лиза боится, что скажет что-нибудь не то, и ты начнёшь кричать".
— Я что, чудовище? — Сергей резко отодвинул тарелку. — Монстр какой-то, которого все боятся?
— Ты кричишь. Постоянно. На меня, на детей. За всё.
— Я кричу, потому что меня никто не слышит! — Он вскочил, и Наташа отшатнулась, прижавшись спиной к холодильнику. — Сколько раз можно повторять одно и то же?! Сколько раз говорить, чтобы не оставляли игрушки в коридоре? Чтобы не шумели, когда я отдыхаю?
— Им семь и десять, — устало сказала Наташа. — Они дети. Они не могут быть идеальными.
— А я не могу сдерживаться, когда вокруг бардак и хаос!
Он схватил со стола чашку и швырнул в раковину. Осколки брызнули во все стороны.
Дверь детской приоткрылась. Лиза выглянула — глаза огромные, испуганные.
— Всё хорошо, солнышко, — Наташа попыталась улыбнуться. — Закройте дверь.
Дочь исчезла. Но Наташа знала: сейчас они сидят на кровати, Лиза обнимает брата, и оба слушают, что происходит на кухне, и боятся.
— Видишь? — Сергей ткнул пальцем в сторону детской. — Они меня боятся. Мои собственные дети.
— Тогда перестань орать.
— Я не могу! — Голос надломился. Наташа вдруг увидела в его глазах то, чего не видела раньше. Не злость. Не раздражение. Беспомощность. — Не могу, понимаешь? Я пытаюсь, блин, пытаюсь весь день. Сдерживаюсь с этими бездарями на стройке, которые не способны прочитать простейший чертёж. Улыбаюсь заказчикам, которые меняют решения по десять раз на дню. А когда прихожу домой, вся эта ярость просто... вываливается. На вас.
Он опустился на стул и уронил лицо в ладони.
— Моя мать говорила — я в отца пошёл. Помнишь, я рассказывал?
Наташа кивнула. Она знала. Сергей вырос в доме, где отец бил посуду, когда злился. Где мать и дети ходили на цыпочках, стараясь не попадаться на глаза. Где любой пустяк мог закончиться битьём.
— Я поклялся, что буду другим, — глухо проговорил Сергей. — Что никогда не стану таким. А теперь смотрю на своих детей и вижу — они меня боятся точно так же, как я боялся его. И я ничего не могу с этим поделать.
Наташа села рядом. Положила руку на его плечо — осторожно, как гладят дикое животное, которое может укусить или сбежать.
— Можешь. Просто нужно признать, что тебе нужна помощь.
— Психолог, что ли? — Он криво усмехнулся. — Буду лежать на кушетке и рассказывать про детство?
— А что плохого? Серёж, ты же видишь, что происходит. Артём больше не показывает тебе рисунки. Лиза прячется в своей комнате. А я... я не помню, когда мы последний раз просто разговаривали. Без криков.
Сергей поднял голову. По щекам текли слёзы.
— Боюсь, что ты уйдёшь. Заберёшь их и уйдёшь. И будешь права.
— Я не хочу уходить, — тихо сказала Наташа. — Хочу, чтобы нам было хорошо вместе. Но для этого что-то должно измениться.
Он долго смотрел на осколки в раковине. Потом медленно кивнул.
— Хорошо. Попробую.
На следующий день Сергей пришёл с работы раньше. Наташа напряглась — обычно это значило, что его выгнали с объекта или произошло что-то плохое, и сейчас будет скандал. Но вместо грохота ботинок в коридоре раздался голос:
— Можно войти?
Она вышла. Сергей стоял в дверях детской с каким-то свёртком в руках. Присел на корточки перед сыном.
— Артём, ты вчера хотел мне что-то показать.
Мальчик кивнул, не отрываясь от игрушек. Не смотрел на отца.
— Покажешь?
Артём покосился на маму. Наташа кивнула. Он нырнул под кровать, достал смятый рисунок — тот самый, семейный портрет, — протянул и тут же отдёрнул руку, будто боялся ожога.
— Это мы в парке, — пробормотал он. — Ты, мама, я, Лиза. И собака. Я нарисовал собаку, потому что мы всегда хотели, но ты сказал...
— Красиво, — перебил Сергей. Голос сел. — Очень красиво, сынок. Ты молодец.
Артём недоверчиво уставился на него.
— Правда?
— Правда. Прости, что вчера накричал. Я был не прав. — Сергей развернул сверток. — Вот. Вам с Лизой.
Это была коробка с красками — большая, профессиональная, с десятками оттенков и тремя наборами кистей. Наташа давно присматривала такую в магазине, но не покупала, потому что дорого.
— Папа?! — Артём просиял. — Это нам?!
— Вам с сестрой. Чтобы рисовать. И показывать мне. Договорились? Даже если я уставший или занятой — подходишь и показываешь. Я обещаю, что не буду кричать.
Лиза подняла голову от учебников.
— Папа, а это... это правда?
Сергей повернулся к ней.
— Правда, зайчик. Я знаю, что в последнее время был плохим отцом. Но я постараюсь измениться. Честно.
Вечером, когда дети уснули, Наташа нашла его на балконе. Он стоял, прислонившись к перилам, и смотрел на огни города.
— Записался к психологу, — сказал он, не оборачиваясь. — На вторник. В интернете нашёл, отзывы хорошие. Работает с... ну, с людьми вроде меня.
Наташа обняла его сзади, прижалась лбом к лопаткам.
— Спасибо.
— Мне страшно, — признался он. — Вдруг не помогает? Вдруг я так и буду срываться, и их детство будет таким же кошмаром, как моё?
— Не будет. Потому что ты хочешь измениться. А это уже половина пути.
Они стояли молча. С соседского балкона доносилась музыка — кто-то устроил вечеринку. Снизу доносились голоса подростков, смех, звон стекла.
— Знаешь, — сказала Наташа, — я помню того парня, в которого влюбилась. Того, который читал мне стихи на крыше и дарил одуванчики. Он всё ещё там, внутри. Просто надо помочь ему вернуться.
Сергей повернулся и обнял её.
— Постараюсь. Ради вас всех.
Путь оказался долгим. Были срывы — когда Сергей забывался и кричал, а потом сидел на кухне с опустошённым лицом и повторял: "Опять. Опять не справился". Были вечера, когда хотелось всё бросить.
Но были и другие дни.
Артём прибегал показывать новый рисунок, а отец терпеливо разглядывал каждую деталь и хвалил. Лиза неожиданно села рядом с папой на диван и прислонилась к его плечу, и он замер, боясь пошевелиться, боясь спугнуть этот момент. Они смотрели вечером кино все вместе, и дети шумели, и Сергей не сорвался ни разу.
Психолог помогал разбираться с прошлым, учил останавливаться и делать паузу, когда напряжение достигает предела. Учил говорить словами вместо крика.
Однажды Наташа услышала из детской смех. Не тихий, осторожный смех. Настоящий, раскатистый, до слёз. Она заглянула и увидела: Сергей лежит на полу, а Артём с Лизой ползают по нему.
— Грозный дракон повержен! — объявила Лиза, тыча отцу в бок игрушечным мечом.
— Пощади! — Сергей театрально застонал.
Артём захихикал и плюхнулся ему на грудь.
— Пап, а давай ещё?
— Давай, — Сергей обнял сына. — Хоть сто раз.
Наташа тихо отошла от двери. Внутри распускалось что-то тёплое и хрупкое — надежда.
Они справятся. Не сразу, не легко. Но справятся.
Потому что главное — желание. А оно у них было.