Легенда гласит, что в конце XV века японский сёгун Асикага Ёсимаса разбил свою любимую чайную чашу. Это была не просто посуда — в японской чайной церемонии каждый предмет обладает душой, историей и неповторимым характером. Потеря такой чаши была настоящей трагедией. Ёсимаса отправил чашу в Китай для починки, но мастера скрепили ее грубыми металлическими скобами, что изуродовало изящную керамику.
Разочарованный сёгун обратился к японским мастерам с вызовом: найти такой способ починки, который бы не скрывал повреждение, но и не уродовал бы предмет. Так родилось кинцуги — «золотое соединение». Мастера собрали осколки, используя лак, смешанный с порошком золота. Трещины не маскировались — напротив, они подчеркивались и превращались в сияющие золотые вены, пронизывающие керамику.
Результат оказался поразительным: чаша не просто вернулась к жизни — она стала прекраснее, чем была до своего рокового падения. Уникальный узор золотых линий сделал ее единственной в своем роде. Если раньше это была одна из многих красивых чаш, то теперь она стала неповторимым произведением искусства с собственной драматической историей.
Философия кинцуги опирается на несколько принципов.
• Моно-но аварэ (物の哀れ, «печальное очарование вещей») — это глубокое, нежное и немного меланхолическое чувство, которое возникает от осознания непостоянства всего сущего. Это не подавленность или отчаяние, а скорее светлая грусть и одновременно глубокая признательность красоте мимолетных моментов.
Классический пример — цветение сакуры. Японцы любуются ею не только потому, что она красива, но и потому, что знают: эта красота продлится всего несколько дней. Именно ее недолговечность делает ее такой пронзительно прекрасной. Моно-но аварэ — это переживание, которое вы испытываете, глядя на опадающие лепестки.
• Моттаинай (もったいない, «непозволительность пустой растраты») — глубокое сожаление о потере ценности и потенциала, которое не позволяет выбросить разбитую вещь, а побуждает найти способ почтить ее историю и дать ей новую, еще более осмысленную жизнь.
Если мы следуем широко распространенной потребительской культуре, то, когда у нас разбивается чашка, мы говорим:
«Жаль, но теперь она сломана. Придется ее выбросить».
Но если мы отнесемся к разбитой чашке с позиций кинцуги, мы увидим произошедшее совсем иначе. Мы скажем:
«Какая жалость (моттаинай)! Выбросить разбитую чашку — значит проявить неуважение к труду мастера, который ее создал, к глине, из которой она сделана, к ее истории и воспоминаниям, связанным с ней. Ее ценность не исчезла с появлением трещин».
Из чувства непозволительности пустой растраты в нас рождается творческое и крайне жизнеутверждающее стремление не просто починить сломанную вещь, а дать ей новую жизнь.
• Наконец, последний фундаментальный элемент кинцуги — это мусин (無心, «не-ум», «чистый ум»), то есть состояние потока, спонтанности и интуиции, когда действие происходит без грубого вмешательства сознательного, анализирующего ума. Эго, страх, сомнения и расчеты отступают, и остается только чистое, прямое действие.
Великий гончар, создавая чашку, часто находится в состоянии мусин. Его руки «знают» глину. Он не думает: «Так, сейчас я должен поднять стенку на 3 миллиметра». Он просто чувствует и делает. Чашка рождается из этого интуитивного потока. Мастер кинцуги также не думает: «Эта линия должна быть идеально ровной, чтобы скрыть дефект». Вместо этого он чувствует трещину и следует за ней, превращая ее в естественную и красивую часть нового целого. Его работа спонтанна и гармонична.
Помимо всего прочего, чистота ума означает непривязанность к вещам, принятие неизбежности перемен и разрушения. Вместо отрицания или сокрытия повреждений мы признаем их частью истории предмета. Трещины напоминают нам о хрупкости бытия, но золото в них провозглашает его ценность, стойкость и бесконечный потенциал возрождения.
Теперь давайте соберем все эти элементы воедино.
Разбивается чашка, и в этот момент вы испытываете моно-но аварэ — светлую печаль из-за хрупкости и мимолетности ее совершенной формы, ощущение горько-сладкой красоты бытия и признательности за нее. Вы смотрите на осколки и думаете: «Выбросить ее было бы неуважением к ее истории, к труду мастера, к самому существованию». Это чувство — моттаинай. Затем вы решаете отдать ее мастеру кинцуги. Он, работая над ней, входит в состояние мусин, и его рука движется интуитивно, без страха, цепляния и предубеждения, превращая ремонт в медитативный акт.
В результате вы получаете объект кинцуги — чашку, которая не просто починена, а переродилась. Чашка стала живым воплощением всех этих принципов: она чтит свое прошлое (моно-но аварэ), она спасена от забвения (моттаинай) и ее новая красота рождена из ясного понимания чистого ума, наполненного спонтанной творческой энергией (мусин).
Таким образом, эти принципы — не отдельные термины, а грани целостного мировоззрения, в котором красота, жизнь, утрата и возрождение неразрывно связаны.
Кинцуги является хорошей метафорой для конструктивного отношения к жизненным травмам. Нам не нужно прятать свои шрамы — физические и душевные — и стыдиться их. Заполненные золотом мудрости, принятия и мужества, они становятся источником нашей уникальной красоты, силы и крепости. Человек, прошедший через испытания и интегрировавший этот опыт, обладает глубиной и прочностью, недоступными тому, кто никогда не был разбит.
Научившись видеть ценность всего того, что цело и прекрасно, мы можем зайти еще дальше и увидеть богатство треснувшего, сломанного, заболевшего, не справляющегося. Мы можем обнаружить великую ценность в изнуряющей жаре, усталости, нарывающей ране и в нашей любимой чашке, которая разбилась.
Кинцуги предлагает нам еще более радикальную переоценку, чем панорамное мышление, позволяющее увидеть изобилие жизни наряду с ее дефицитами. Мы начинаем видеть изобилие прямо внутри дефицитов. Дефект не уменьшает ценность — он создает возможность для трансформации и, более того, он неотъемлем от своей противоположности. Без разбитого не бывает целого, без смерти не бывает жизни, без болезни не бывает здоровья. Это не наивный оптимизм, утверждающий, что «все к лучшему». Это мужественное признание: да, чашка разбита, и это изменило ее навсегда, но эта перемена может стать источником новой и более глубокой красоты — красоты, которая включает в себя историю распада и возрождения.
Мы можем быть благодарны целой чаше, мы можем быть благодарны разбитой чаше, и мы можем быть благодарны возрожденной чаше, ибо признаем ценность бытия на каждом этапе его трансформаций.
Миф об Инанне: уроки спуска в подземное царство
Лишь то, что было разбито, может быть собрано принципиально новым образом. В этом и состоит великая ценность хаоса и распада. Без распада связь между частями нашей жизни настолько прочна, что они упрямо сопротивляются перестановке. Мы постепенно мертвеем и деревенеем. Кроме того, в нас все чаще раздается вкрадчивый голосок, который шепчет: «Зачем что-то менять, когда все и так в порядке?» Порядок усыпляет, консервирует и, наконец, убивает — и пусть он делает это несколько иначе, чем хаос, и намного неспешнее, но при этом такая смерть страшнее.
Внутри упорядоченной целостности возможно лишь медленное и предсказуемое эволюционное развитие, но оно никогда не способно обеспечить тот уникальный переход на качественно новый уровень, который может произойти только на этапе дезинтеграции. Сложившийся у нас и в нас порядок может быть обманчив и сыграть с нами злую шутку: часто он вовсе не так хорош, как мы себе его представляем. Мы просто закатали себя в настолько тугую консервную банку, что перестали видеть альтернативные комбинации и подавили в себе естественную волю к движению.
Только то, что убивает нас, делает нас по-настоящему сильнее. Только то, что подверглось испытанию и добровольно преодолевает сопротивление реальности, начинает интенсивно расти и крепнуть. Банально ли это? В некотором смысле и для некоторого исчезающе малого числа людей — это банально. Но тот, кто считает, что в полной мере выучил этот банальный и вместе с тем величайший из уроков жизни и не нуждается более в его повторениях, или достиг совершенного просветления, или все еще по-детски наивен.
Значит ли это, что нам следует ломать и крушить все вокруг в надежде собрать из кусочков что-то получше? Порой такой подход оправдан, если применять его умело и точечно, и многое великое было создано именно так. Но чаще всего нам достаточно лишь подождать, пока распад начнет происходить сам собой — это непременно случится, ибо такова природа нашего непостоянного мира, живущего циклами рождений, смертей и перерождений. Когда неизбежная дезинтеграция произойдет, нам очень важно знать не только то, что она многого лишает нас, но и то, что она засевает семена новой жизни.
Коллективная мудрость человечества кристаллизовала прозрение в творческий потенциал дезинтеграции в сотнях великих историй. Это мифическая птица феникс, сжигающая себя в собственном пламени и перерождающаяся юной, сильной и прекрасной. Это скандинавский бог Один, принесший себя в жертву и принявший великое страдание, получив за это невероятное могущество. Это египетский бог Осирис, который был расчленен своим братом Сетом на множество кусочков, а затем был собран и возрожден своей женой, богиней Исидой, обретя небывалую силу. Это праведник Иов из Ветхого Завета, которого Бог лишил всего и обрушил на него величайшие несчастья, но затем вернул к новому процветанию.
Наконец, это Христос, который был распят на кресте и принял величайшее страдание, а затем вознесся к вечной жизни, а также Будда, покинувший комфорт родного дома и переживший шесть лет величайших тягот духовных исканий, чтобы обрести совершенное просветление.
Во множестве случаев разрушение старого уклада жизни и сокрытый в нем потенциал возрождения осмыслялись нашими предками через аллегорию спуска в подземное царство.
Древнейший из дошедших до нас мифов о спуске в подземное царство рассказывает о шумерской богине Инанне, царице небес, которая решает посетить владения своей темной сестры Эрешкигаль — владычицы мертвых. Это не вынужденное путешествие, а осознанное решение познать то, что скрыто, — встретиться с тем, что было нами отвергнуто и вытеснено. В этом мифе осмысляется опыт добровольной встречи с Тенью.
Проходя через семь врат подземного мира, Инанна на каждом этапе оставляет часть своего былого величия: корону, украшения и предметы одежды. Она приходит к сестре обнаженной и беззащитной.
Дальше как будто бы не происходит ничего хорошего: Эрешкигаль убивает Инанну и вешает ее труп на крюк. Богиня небес становится куском гниющего мяса в царстве смерти. Это и происходит с нами в момент глубочайшего кризиса: все, с помощью чего мы определяли себя, все наше былое величие (или то, что мы наивно считали таковым), вся наша идентичность оказываются сорваны с нас. В течение некоторого времени мы повисаем мертвым грузом в собственном подземном мире, и никакие прежние регалии не имеют больше силы.
Свисание нашей гниющей плоти с крюка может длиться очень долго — месяцы, годы, десятилетия, даже всю жизнь. Все зависит от того, как мы на нем висим, какие состояния ума мы в себе пробуждаем. Обрушиваем ли мы на мир вокруг поток своих жалоб, претензий и проклятий? Поддаемся ли мы отчаянию и озлоблению? Или мы встречаем теневые качества мира с мужеством, ясностью, невозмутимостью и, кто знает, даже любовью и благодарностью?
Судя по всему, Инанна висела на этом крюке именно так, как на нем и следовало висеть, поскольку спустя какие-то жалкие три дня и три ночи (поистине смешной срок для подобного опыта) посланцы богов воскрешают Инанну, но не для того, чтобы она просто вернулась к своей прежней наивной жизни и делала все по-старому.
Инанна возвращается из подземного мира преображенной. Она познала то, что недоступно тем, кто никогда не умирал, и теперь владеет мудростью обоих миров — верхнего и нижнего, света и тьмы, жизни и смерти. Эта интеграция противоположностей делает Инанну не просто богиней плодородия и любви, но существом, чья сила основана на полном переживании всего спектра бытия. Так и наши травмы: когда мы проходим через дезинтеграцию, через смерть старой идентичности, через встречу с собственной Тенью — и возвращаемся оттуда, мы приносим с собой знание, которое невозможно получить никаким иным путем — знание нижнего мира, соединенное со знанием верхнего мира.
Только если в нашей жизни образуются сломы и трещины, мы можем заполнить их золотом и обрести новую и глубокую целостность и красоту, которые возможны только после распада и спуска в подземный мир. Как замечательно, в таком случае, что распад и подземный мир существуют! Без них все это было бы невозможным, и нам следует признать их ценность. Но готовы ли мы к этому? Вполне вероятно, что нет, но мы по крайней мере должны оставаться открытыми этой возможности.
Токсичная позитивность
Итак, мы можем быть благодарны не только за все хорошее, но и за то, что по нашим привычным критериям является плохим, но при этом содержит драгоценный потенциал перерождения. Если мы не научимся быть благодарными как за то, так и за другое, то, когда жизнь подвесит нас на свой крюк, нам придется висеть на нем намного дольше трех дней и трех ночей. Такие крючья держат тем крепче, чем больше мы тратим свои силы не на конструктивное действие, а на пустое эмоциональное сопротивление реальности.
Прежде чем мы перейдем к практике благодарности в сидячей медитации, осталось сделать лишь одно: прояснить, чем благодарность не является и в каких ложных и опасных обличиях она зачастую предстает. Как и все в мире, благодарность имеет множество форм, похожих с внешней точки зрения, но принципиально отличающихся по своей сути и по своим плодам.
Существует явление, которое психологи называют токсичной позитивностью — требование от других и от самих себя поддерживать позитивный настрой любой ценой, отрицая реалии жизни и подавляя негативные эмоции. Когда человек переживает горе утраты близкого, а ему говорят: «Будь благодарен, что он больше не страдает» или «У тебя есть столько всего, за что стоит быть признательным», — чаще всего это оказывается не проявлением любви и сострадания, а либо рефлекторным страхом перед чужой болью, либо попыткой агрессивно самоутвердиться за счет ослабленной жертвы.
Токсичная позитивность — это один из способов бегства от своей Тени по типу идиотизма твердости. Чужое горе становится для такого человека невыносимым зеркалом, в котором отражается его собственная боль и ужас перед хрупкостью бытия. Не желая встречаться с Тенью в себе, он делает вид, что она расположена вовне.
Спроецировав Тень на другого, он пытается победить созданную своим умом проекцию или по меньшей мере поскорее заткнуть ей рот — как будто, заставив страдающего человека замолчать и «мыслить позитивно», он сможет заглушить собственное подавленное горе. Это объясняет особую жестокость токсичной позитивности: в ней говорит не сострадающая мудрость, а загнанный в угол страх, который защищается, нападая, который отчаянно цепляется за фасад благополучия, потому что признать реальность чужой боли и право на столкновение с ней означало бы признать и свою собственную боль, и хрупкость всех вещей.
Тот, кто подавил и спроецировал свою Тень вместо того, чтобы освоить ее, превращается в параноидального стража собственного подземелья, где заперты горе, страх, ярость и отчаяние. Он вынужден тратить колоссальную энергию на поддержание этой тюрьмы, и любое напоминание о том, что заключено внизу, вызывает у него панику: а вдруг стены не выдержат? Поэтому чужое открытое проживание негативных эмоций воспринимается им как экзистенциальная угроза — эти люди делают именно то, что он запретил себе делать, они открывают те самые двери, которые он замуровал в себе.
В разрезе глубинной мифологии токсичная позитивность — это незавершенная инициация человека, некогда попытавшегося спуститься в подземный мир. Он увидел проблеск света во тьме и, возможно, пережил некоторое облегчение от практики благодарности или позитивного мышления, но испугался полноты пути и застрял. Он схватился за инструмент, не поняв, для чего он предназначен: благодарность должна родиться из полного и методичного принятия и света, и тьмы внутри его собственного ума, но он пытается использовать благодарность как заклинание для поспешного изгнания тьмы с безопасного расстояния.
Это все равно что использовать золото кинцуги не для того, чтобы соединить разбитую чашу, честно показав ее трещины и преобразив ее, а чтобы замазать трещины и сделать вид, что чаша никогда не была разбита, а потери и смерти не существует вовсе. Такой человек не прошел весь спуск Инанны в подземный мир — он остановился у первых врат, отказался снимать свои ложные регалии и одежды, не захотел идти дальше навстречу своей темной сестре. Теперь он злится на тех, кто продолжает спуск, а в особенности на тех, кто имеет мужество раздеться донага перед лицом своей Тени, потому что их путь обличает его страх и его застревание, их движение вперед показывает его топтание на месте, их готовность умереть и возродиться подчеркивает его цепляние за старую и ложную идентичность «человека, у которого все хорошо».
Яд токсичной позитивности, таким образом, заключен не в буквальном смысле произносимых человеком слов, а в подлинных причинах их произнесения и наполняющей их энергетике. Токсичная позитивность наполнена страхом, невежественным отрицанием реальности и волей к самоутверждению за чужой счет.
Тот, кто движим токсичной позитивностью, не хочет помогать. Он либо хочет причинить боль и, оперевшись на свою способность причинять боль как на свидетельство силы, справиться со своей собственной болью, либо же он пытается поскорее заткнуть рот чужой боли и тем самым обезвредить ее, ибо она слишком пугает. Как следствие, даже самые правильные слова используются лишь как способ обезопасить себя и возвыситься.
Именно подлинный источник токсичной позитивности определяет то, как человек использует даже правильные средства в его распоряжении (например, призыв к благодарности) и то, каковы будут итоги его вмешательства. Вместо помощи другому токсичная позитивность добавляет к его исходной травме еще одну — стыд за то, что человек не может «просто быть благодарным, «мыслить позитивно» и перестать портить настроение окружающим. Люди начинают прятаться от своей Тени еще лихорадочнее, надевая на нее маску благополучия, но все это тщетно. Наигранная позитивность приводит лишь к эмоциональному отчуждению, углублению депрессии и тревожности и разрушению связей с окружающими.
Исследования показывают, что подавление негативных эмоций не делает их слабее — напротив, они возвращаются с удвоенной силой. Человек, которому не позволили отпустить, гармонизировать или хотя бы полноценно прожить его горе, застревает в нем на годы. Тот, чей гнев на несправедливость заглушили призывами к благодарности, превращается в циника, впадает в апатию, депрессию или озлобление.
Негативные эмоции не нужно подавлять, ибо подавление есть отказ встретиться с Тенью и попытка грубо и поспешно от нее отделаться. Негативность нужно…
<…>
Получить доступ к полной версии статьи и подкаста
Заказать новую книгу автора (2025 г.)