3-я глава отредактирована для большей ясности. Если остались вопросы, можете перечитать ее заново.
Они вернулись на заставу не с победным кличем, а в гнетущей, почти осязаемой тишине, от которой звенело в ушах. Усталые, с осунувшимися лицами, перемазанными пороховой гарью и пылью, они вели нагруженных трофейным оружием мулов. Последний мул тащил два тела, укрытых грубой рогожей, пропитанной тёмными пятнами.
Солдаты, высыпавшие из казарм, смотрели на отряд с недоумением, которое стремительно сменялось тревогой и страхом. Они не понимали, что произошло в горах, но кожей чувствовали — вместе с этими полутора десятками бойцов на заставу вошло нечто новое, твёрдое, как гранит, и беспощадное, как зимний ветер.
Ястржембский встретил Поспелова на крыльце комендатуры. Его обычно ироничное, чуть насмешливое лицо было бледным, а в глазах застыла растерянность.
Он смотрел на тюки с захваченным товаром, на пленных, связанных сыромятными ремнями, на мрачные, словно высеченные из камня лица казаков, вернувшихся из рейда.
— Михаил Дмитриевич… Что это было? — голос его дрогнул, выдавая смятение.
— Плановая операция по зачистке приграничной территории, — сухо отрезал Поспелов, спрыгивая с коня. Он не хромал, но двигался с тяжёлой, почти механической точностью, как человек, несущий на плечах невидимый груз в сотню пудов.
— Построить весь личный состав на плацу. Немедленно. Всех, кто может стоять на ногах, даже если их придётся тащить.
Через пять минут вся застава, за исключением часовых, стояла в строю. Солдаты перешёптывались, бросая быстрые, испуганные взгляды на укрытые рогожей тела.
Отряд, ходивший с Поспеловым, держался особняком. Они выглядели иначе, чем остальные. В их глазах не было прежней апатии или лени — только смертельная усталость и странная, тёмная гордость, как у людей, заглянувших в лицо смерти и вернувшихся назад. Они видели настоящую войну, и она изменила их навсегда.
Поспелов вышел перед строем. Его голос был тихим, лишённым всяких эмоций, но от этой тишины мороз пробегал по коже, а сердце сжималось, как от удара.
— Сегодня ночью ваш товарищ, рядовой Скобелев, дезертировал, — начал он, и по строю прошёл изумлённый, глухой ропот. — Он покинул пост, чтобы присоединиться к банде контрабандистов курбаши Джунаида. Он был их информатором. Он продавал ваши жизни за несколько кровавых монет, пачкая честь мундира.
Поспелов кивнул двум казакам. Те молча подошли к мулу, сдёрнули рогожу с одного из тел и положили его на землю перед строем, как приношение.
Это был Скобелев. Его форма была изорвана, покрыта пылью и запёкшейся кровью, а на лице застыло выражение глупого, почти детского удивления, словно он до последнего не верил в свою судьбу.
— Он думал, что идёт за наградой, — продолжил Поспелов тем же ледяным, бесстрастным тоном. — Но он нашёл то, что находит каждый предатель. Смерть. Он был убит в бою. Вашими же товарищами. Пулей, отлитой на том же заводе, что и ваши. Пулей, которая должна была защищать, а не карать.
Он обвёл строй долгим, тяжёлым взглядом, заглядывая в глаза каждому. Кто-то отводил взгляд, кто-то бледнел, словно чувствуя на себе невидимый прицел, а кто-то, наоборот, выпрямлялся, глядя на командира с новым, доселе неведомым чувством — смесью страха и уважения.
— ЗАПОМНИТЕ ЕГО ЛИЦО, — внезапно голос Поспелова налился сталью, и каждое слово ударило, как выстрел в тишине. — Запомните, чем заканчивается предательство. Служба Империи — это честь. Носить эту кокарду — честь. Тот, кто пачкает её, — враг. И умирать он будет, как враг. Как собака в придорожной пыли, без имени и без памяти.
Он повернулся ко второму телу, всё ещё лежащему под рогожей.
— А это, — казаки сдёрнули вторую рогожу с резким, сухим треском, — проводник из местных. Тот, что водил караваны через наши посты, пока вы спали или смотрели в другую сторону. Он тоже нашёл то, что искал.
Повисла тяжёлая, давящая тишина. Было слышно только, как ветер треплет флаг на флагштоке, да где-то вдали тоскливо воет шакал. Старый, расхлябанный мир заставы Гермаб рухнул в одночасье, как карточный домик под ударом кулака.
Каждый понял: закончилось время, когда можно было служить вполсилы, воровать казённое добро, договариваться с контрабандистами за горсть серебра. Закончилось время сна и лжи.
— Похоронить обоих за территорией заставы. Без почестей. В безымянной яме, — бросил Поспелов уряднику, не оборачиваясь. — Остальным разойтись.
Когда плац опустел, Ястржембский подошёл к нему, достал портсигар, но рука его слегка дрожала, выдавая внутреннее напряжение.
— Жестоко, Михаил Дмитриевич. Очень жестоко, — тихо сказал он, избегая смотреть в глаза. — Но… боюсь, это был единственный способ пробить их броню. Они спали слишком долго.
— Это не жестокость, Викентий Адамович. Это устав, — Поспелов посмотрел на Ястржембского прямым, ясным взглядом, от которого тот невольно отвёл глаза. — А устав, как известно, написан кровью. Сегодня они это увидели своими глазами. И запомнят.
Далеко в горах, в лагере Джунаида, царил хаос. Курбаши рвал на себе халат и ревел, как раненый барс, от ярости и бессилия. Из тридцати отборных джигитов и двадцати мулов с товаром, стоившим целое состояние, вернулся лишь один. Один! Он приполз на рассвете, раненый в плечо, без оружия, с безумными глазами, полными животного ужаса.
Он сидел на корточках сейчас на ковре перед Джунаидом, дрожа всем телом, и, заикаясь, рассказывал то, что не укладывалось в голове даже у видавших виды головорезов.
— Они были… как духи, повелитель… как джинны из старых сказок! Они выросли из камней, из самой тьмы! Мы их не видели, а они нас — видели, как на ладони! — бормотал он, и глаза его были полны суеверного, почти детского страха. — Их пули летели без промаха, как стрелы из ада. А потом мы увидели его… их предводителя…
— Кого?! — взревел Джунаид, хватая его за грудки так, что ткань затрещала. — Говори, собака!
— Шайтана! У него волосы и усы горели огнём, как пламя в аду! Его глаза светились в темноте, как у волка! Мы стреляли в него, но пули отскакивали, клянусь! Он смеялся над нами, повелитель! Клянусь бородой Пророка, это был не человек, а сам Иблис!
Джунаид с силой отшвырнул нукера, так что тот покатился по ковру, и заходил по шатру, как зверь в клетке. Он был человеком жестоким, но не глупым. Он понимал, что это была блестяще спланированная засада, а не колдовство.
Но рассказ уцелевшего сеял страх, который был хуже любого поражения. Огненные волосы… Неуязвимость… Появление из ниоткуда… Это било по самому больному — по авторитету, который держался на силе и слепой вере в удачу курбаши.
— Как его зовут, этого русского пса? — прорычал он, стиснув кулаки.
— Поспелов… — прошептал кто-то из его окружения, боясь поднять глаза.
Джунаид остановился, словно наткнувшись на невидимую стену. Его губы искривились в злобной, почти звериной усмешке.
— Нет. Это не имя для джинна. Если он рыжий, как огонь, и неуловимый, как злой дух, то он — Кызыл-Шайтан! Красный шайтан!
Слово было произнесено. Оно сорвалось с губ врага, полное ненависти, страха и странного, извращённого уважения.
Оно тут же подхватилось шёпотом, который понёсся по всему лагерю, а оттуда — по горным тропам, по кишлакам, по чайханам, как сухой ветер, раздувающий пламя.
На заставе Гермаб ещё не знали, что у их нового начальника появилось новое имя. Имя, которое отныне будет его тенью, его проклятием и его силой. Легенда родилась в эту кровавую ночь, и её уже нельзя было остановить.
***
В кишлаке новость о разгроме каравана разнеслась быстрее степного пожара. В чайхане, где всего несколько дней назад Поспелов пил чай, сидели те же аксакалы, но разговоры их были иными. Воздух был пропитан не только запахом кипящего кумыса, но и напряжённым, почти благоговейным шёпотом.
— Он сдержал слово, — сказал старый Юсуф, поглаживая седую бороду с достоинством, которое скрывает тревогу. — Русский сдержал своё слово, данное нам.
— Мой племянник видел их, когда они возвращались, — добавил другой, постукивая узловатыми пальцами по краю пиалы. — Они везли тела. Одно из них было телом Скобелева, который якшался с людьми Джунаида. Начальник убил свою же собаку, когда узнал, что она бешеная. Это не просто сила. Это справедливость.
Мальчишка Али, подававший чай, слушал, затаив дыхание. Его сердце колотилось от восторга и какого-то нового, неизведанного чувства. Рыжий офицер был не просто сильным, как гора. Он был справедливым, как судья из старых легенд, выполнил обещание, данное старикам и принёс порядок туда, где царил только страх.
Самый старый аксакал, тот, что передал Поспелову записку, долго молчал, глядя в мутную поверхность чая, как в зеркало прошлого. А потом тихо, почти шёпотом, произнёс:
— Шайтан он для Джунаида. А для нас, может быть, он станет защитой, которую мы ждали много лет. Щитом, которого у нас не было со времён наших отцов.
Он посмотрел на Али и едва заметно кивнул. Мальчик понял. Этот русский офицер теперь был под защитой не только своих солдат, но и под невидимой защитой всего кишлака. Его глазами и ушами теперь будут десятки людей, уставших жить в страхе перед ночными тропами и саблями Джунаида.
А на заставе наступил вечер. Поспелов стоял на крыше своего дома, опираясь на низкий парапет, и смотрел на темнеющие вершины Копетдага, где за каждым хребтом таилась угроза.
Враг был разбит, но не уничтожен. Предатель был наказан, но гниль внутри отряда ещё нужно было выжигать калёным железом, день за днём, взгляд за взглядом.
Он знал, что Джунаид не простит этого унижения, что месть курбаши будет страшной и неотвратимой, как лавина. Впереди была долгая, кровавая война.
Но сегодня он впервые за много лет службы на окраинах Империи почувствовал, что стоит на твёрдой земле. Он сделал первый шаг — шаг, от которого содрогнулись горы. И земля ответила ему — не гулом, а тишиной. Тишиной, в которой зреет буря.
🤓Благодарен за любую реакцию — это лучший ориентир в начале долгой и опасной дороги, по которой предстоит пройти. Спасибо, что вы здесь.
