Марина сидела в банке одна и не понимала, что менеджер ей говорит.
Какие-то проценты, сроки, страховка. Женщина что-то про первый платёж объясняла, улыбалась, бумаги перекладывала.
А у Марины внутри будто трансформатор завелся. Гудело так, что в ушах звенело.
Андрей уехал к матери.
Бросил всё и уехал. Потому что мамочка позвонила и сказала: умираю.
Марина смотрела на бумаги и видела перед собой телефон Андрея. Как он побелел. Схватил куртку. Даже не оглянулся.
– Распишитесь здесь, пожалуйста.
Марина взяла ручку. Рука дрожала. Почему рука дрожит, дура такая. Поставила подпись. Криво получилось. Ещё одна. И ещё.
– Теперь переведём первый взнос.
Восемьсот пятьдесят тысяч. Два года копили. Она тайно от Андрея по семь с половиной тысяч откладывала каждый месяц. Врала, что косметику купила. Сапоги. Он верил.
Деньги ушли со счёта за минуту. Щелчок. И нет их.
– Поздравляю, Марина Сергеевна. Вот ваши ключи.
Ключи тяжёлые. Металл холодный. Два маленьких ключика на кольце.
Их квартира. Двадцать восемь квадратов. Новостройка. Двенадцатый этаж. Своя.
Марина встала. Поблагодарила. Вышла на улицу.
Краснодар в октябре ещё жаркий. Солнце бьёт по глазам. Маршрутка до Энки. Она села у окна. Водитель тормозил резко на каждом светофоре. Пассажирка впереди ругалась. Марина не слышала. Сжимала ключи в кулаке. Острые края впивались в ладонь.
Сейчас увидит свекровь. И та скажет что-нибудь. И Марина не знает, что она тогда сделает.
Может, ударит.
Почему я так думаю, ведь я никогда никого не била.
Восемь лет терпела. Восемь лет молчала.
Подъезд воняет мочой. Третий этаж. Лифта нет. Ступеньки протёртые, перила липкие. Марина поднималась и чувствовала, как внутри всё кипит.
Позвонила в дверь.
Открыл Андрей. Виноватое лицо. Глаза бегают, как у школьника на разборе полётов.
Марина зашла в квартиру.
Валентина Степановна сидела на кухне. Пила чай. Перед ней тарелка с вафлями. На плите чайник. Телевизор орал про курс доллара.
Румяная. Здоровая. Как огурчик, ей-богу.
Марина остановилась на пороге.
– Валентина Степановна, вы же умирали.
Свекровь подняла глаза. Спокойные такие. Даже равнодушные.
– А, Мариночка. Слава богу, отпустило. Сердечко прихватило, а сыночек мой приехал, сразу полегчало. Материнское сердце, оно ведь чувствует сына своего.
Андрей стоял в углу, разглядывал линолеум.
Марина обернулась к нему.
– Андрей, она здорова. Она нас обманула. Ты бросил подписание ипотеки из-за её вранья.
– Марин, ну она же звала, я не мог не приехать.
Валентина Степановна отложила вафлю. Обиделась.
– Какое вранье. У меня действительно сердечко прихватило. А теперь прошло. Я что, виновата, что оно у меня больное.
Марина шагнула к столу.
– Вы прекрасно знали, что у нас сегодня подписание. Вы звонили специально, чтобы сорвать.
– Ничего я не знала. И ничего не срывала.
– Врёте. Андрей вам вчера говорил, что завтра идём в банк.
Андрей, тихо:
– Мам, я правда говорил.
Валентина Степановна поставила чашку на блюдце. Резко. Звякнуло.
– Ну и что. Я правильно сделала. Ипотека, это кабала. Вы погибнете в долгах. Проценты задушат, как удавка. Вы всю жизнь будете банку рабами. Я ж вас спасла.
Марина достала из сумки ключи. Положила на стол. Рядом с вафлями.
– Мы уже подписали. Я одна подписала. Квартира наша.
Валентина Степановна побледнела.
– Как, подписала. Без Андрея.
– С доверенностью. Всё законно. Ключи у меня. Вот они.
Свекровь вскочила. Чашка упала, чай разлился по столу. Потёк на пол.
– Ты что наделала. Восемьсот пятьдесят тысяч в трубу. Вы теперь нищие. Тридцать семь тысяч каждый месяц. Пятнадцать лет. Вы с ума сошли.
Марина смотрела на неё.
– Это наши деньги. Наше решение. Не ваше, Валентина Степановна.
Валентина Степановна заломила руки. Как в кино. Как в плохом сериале.
– Ты его погубишь. Ты его в долговую яму затащила. Андрюша, сыночек, скажи ей. Откажитесь. Ещё не поздно. Верните деньги. Можно по закону четырнадцать дней.
Марина сделала шаг вперёд.
– Валентина Степановна, скажите правду. Вы сами копите на квартиру. И хотели, чтобы Андрей вам дал денег из наших накоплений. Поэтому срывали сделку.
Валентина Степановна молчала. Покраснела. Отвернулась к плите.
– Так и есть. Вы копите на однушку. Рядом с нами. Чтобы жить рядом и контролировать каждый наш шаг.
Валентина Степановна резко обернулась.
– И что. Я мать. Я имею право жить рядом с сыном. Я одна его растила. Я ему жизнь отдала. Он мне должен.
Восемь лет.
Восемь лет Марина с этим живёт.
Восемь лет назад они поженились. Валентина Степановна сразу заявила: я одна сына подняла, вдова я, муж на стройке разбился, когда Андрюше пять было, я ему и мать, и отец, не забывай, Мариночка.
Приезжала каждую неделю. В их съёмную однушку за восемнадцать тысяч. Оставалась ночевать. Спала на диване. Марина с Андреем, на раскладушке в спальне. Теснота. Духота. По утрам запах чужого крема, чужих лекарств. Чужой человек в их доме.
Марина терпела. Свекровь, семья, жалко её, одна ведь.
Пять лет назад Марина забеременела.
Двенадцать недель. Плановое УЗИ. Врач долго молчал. Потом сказал: замершая.
Чистка. Больница. Марина помнит коридор. Запах хлорки. Как лежала одна на каталке. Телефон молчал. Андрей написал только вечером: мама плохо себя чувствует, давление скачет, приеду завтра.
Она не ответила. Просто выключила телефон.
Валентина Степановна ни разу не пришла в больницу. Я не люблю больницы, там микробы и зараза.
После выписки Марина молчала. Но внутри что-то сломалось. Как будто стержень переломили пополам.
Три года назад начали копить на ипотеку.
Валентина Степановна узнала. Возмутилась. Зачем вам ипотека. Это кабала. Банки вас задушат процентами, как котят в мешке.
Марина объясняла. Валентина Степановна, мы хотим своё жильё, устали снимать, каждый год хозяева цену поднимают.
А я что, чужая. Я тоже коплю. Я себе однушку куплю, рядом с вами. Буду рядом, помогать. Копейка рубль бережёт, вместе легче.
Марина похолодела. Рядом. Это ежедневные визиты. Контроль. Удушение.
Два года назад Андрей получил премию. Восемьдесят пять тысяч.
Марина предложила. Давай отложим на ипотеку, нам как раз не хватает.
Валентина Степановна позвонила Андрею через час. У меня холодильник сломался, дай денег на новый, а то продукты пропадут.
Андрей отдал шестьдесят две тысячи. Холодильник стоил пятьдесят четыре. Остальное на продукты, сыночек.
Марина проглотила обиду. Открыла счёт. Тайный. Андрей не знал. Откладывала по пять, по восемь тысяч в месяц. Врала. Купила себе косметику. Сапоги. Платье. Он верил.
За два года накопила сто восемьдесят тысяч. Плюс шестьсот семьдесят тысяч общих накоплений. Восемьсот пятьдесят тысяч.
В октябре нашли студию. Три миллиона двести тысяч. Новостройка. Двадцать восемь квадратов. Прикубанский округ. Первый взнос восемьсот пятьдесят тысяч. Ипотека два миллиона триста пятьдесят тысяч на пятнадцать лет под шестнадцать процентов. Платёж тридцать семь тысяч в месяц.
Марина была счастлива. Наконец-то своё жильё.
Вторник. Десять утра. Они в банке. Менеджер готовит бумаги. Звонит телефон Андрея.
Валентина Степановна. Голос слабый. Задыхающийся. Как в плохом кино.
– Сыночек мой, мне плохо, сердечко, приезжай скорее, умираю.
Андрей побелел. Схватил куртку. Убежал из банка.
Марина кричала. Андрей. Подписание. Андрей, стой.
– Потом. Мама умирает.
И вот Марина стоит на кухне у свекрови. Смотрит на неё.
Валентина Степановна подошла к Андрею. Взяла его за руку. Как маленького.
– Сынок, слушай меня внимательно. Откажитесь от этой ипотеки. Верните деньги из банка. Можно в течение четырнадцати дней по закону охлаждения, я консультировалась в Сбербанке у знакомой девочки. Отдайте мне эти восемьсот пятьдесят тысяч. Я добавлю свои триста. Копила четыре года, сыночек. Куплю однушку за миллион сто. В том же районе, где ваша студия была. Вы будете жить у меня. Бесплатно. Никакой аренды. Экономия тридцать две тысячи в месяц, представляешь. Плюс не надо платить ипотеку тридцать семь тысяч. Итого, шестьдесят девять тысяч в месяц свободных денег. Это же счастье какое.
Марина смотрела на неё и не верила ушам.
– Жить у вас. Втроём в однушке.
– Ну и что. Семья же. Вы молодые, вам норм будет, перебьётесь. Зато без долгов.
Марина шагнула вперёд.
– Валентина Степановна, вы предлагаете, чтобы мы отказались от своей квартиры, отдали вам все наши деньги, которые мы копили два года, и жили у вас в однушке как нахлебники.
– Не как нахлебники. Как семья. Я же мать. Материнское сердце не обманешь.
Марина вспомнила больницу. Коридор. Хлорку. Пустой телефон.
Вспомнила холодильник за шестьдесят две тысячи.
Вспомнила восемь лет. Раскладушку. Диван. Чужой крем по утрам.
Как врала про косметику. Как откладывала тайно. Как мечтала о своём жилье.
И сейчас эта женщина хочет забрать последнее.
Внутри что-то рвётся. Как натянутая резинка.
Марина сорвалась.
– Вы хотите, чтобы мы вам купили квартиру на наши деньги, а сами остались ни с чем. Вы хотите, чтобы мы вам всё отдали. Это же бред, Валентина Степановна.
– Это забота. Я о вас думаю, о вашем будущем. Вы без долгов будете, свободные люди.
Марина почти кричала.
– Мы будем у вас. В вашей квартире, которую мы вам купим. На ваших правилах. Вы нас выгнать сможете в любой момент. Мы ничего не будем иметь. Ничего.
– Не выгоню. Ты что, я ж мать, я ж тебе жизнь отдала.
– Вы только что симулировали сердечный приступ, чтобы сорвать нашу сделку. Вы на всё способны.
Андрей, тихо:
– Мам, это правда плохая идея.
Валентина Степановна развернулась к нему. Глаза злые.
– Ты что, с ней заодно. Против матери родной. Я тебя родила. Подняла одна, когда отец погиб. Я вкалывала, чтоб ты учился. Ты мне должен, Андрей.
Андрей посмотрел на мать. Потом на жену.
– Я тебе не должен свою жизнь, мам. Извини.
Валентина Степановна схватилась за сердце. Побледнела.
– Значит так. Хорошо. Тогда я вам ничего не дам. И помогать не буду. И вообще, не звоните мне больше, у меня вас нет.
Марина взяла Андрея за руку.
– Пошли. Домой. В нашу квартиру.
Они ушли.
Валентина Степановна кричала им вслед.
– Погибнете в долгах. Банк вас съест, как Колобка лиса. А я буду смотреть.
Через неделю они переехали в студию.
Двадцать восемь квадратов. Чистая. Светлая. Пахла новым ремонтом. Краской. Пластиком. Новая плита. Новый холодильник ещё с наклейками. Окна большие, вид на район.
Их.
Первый месяц был счастьем.
Своё жильё. Никто не контролирует. Никто не приедет с утра. Тишина. Свобода.
Андрей вечером сидел с калькулятором на телефоне. Шестьдесят восемь его зарплата, двадцать две банку, остаётся сорок шесть. Марина пятнадцать отдаёт, у неё остаётся двадцать семь. Он посчитал. Семьдесят три на двоих. Коммуналка четыре с половиной. Продукты двадцать. Проезд три. Остаётся сорок пять с половиной. Ну нормально же, сказал Андрей. Марина кивнула. Нормально.
Жили хорошо.
Валентина Степановна не звонила два месяца.
Потом позвонила. Декабрь.
– Сынок, я купила однушку. Своими силами. Без вашей помощи. В Энке, конечно, не там, где хотела, район похуже, но своя ведь. Приезжайте на новоселье.
Андрей сказал Марине.
– Поздравляю её. Мы приедем.
Марина покачала головой.
– Я не поеду.
– Марин, ну она же мать.
– Она манипулятор. Которая хотела забрать наши деньги и наши жизни. Я к ней больше ни ногой. Ты езжай, если хочешь.
Андрей поехал один.
Вернулся через три часа. Сел на диван. Молчал.
Марина спросила.
– Ну как?
– Однушка маленькая. Тридцать один квадрат. Старая. В плохом районе. Ей не нравится, но денег больше не было. Она, она плакала. Говорила, что одинокая, что сын её бросил, что никому она не нужна.
Марина обняла его.
– Ты её не бросал. Ты просто выбрал свою жизнь, а не её.
– Знаю. Но всё равно тяжело, Марин.
– Мы справимся. У нас есть дом. Наш.
Прошёл год.
Октябрь две тысячи двадцать шестого.
Марина и Андрей живут в студии. Платят ипотеку исправно, ни разу не задержали. Валентина Степановна звонит раз в месяц. Коротко. Холодно. Как дела. Нормально. Ладно. Пока.
Однажды Андрей сказал Марине.
– Мама попросила в долг двадцать тысяч. Трубу прорвало, сантехник дорого берёт, восемнадцать тысяч за работу.
Марина посмотрела на него.
– Отдашь?
– Не знаю.
– Отдай. Но только двадцать. И больше ни копейки, Андрей.
Андрей отдал.
Валентина Степановна не поблагодарила. Гордость. Обида.
Ещё через полгода.
Весна две тысячи двадцать седьмого.
Марина беременна. Неожиданно. Тест показал две полоски. Она сидела в ванной и плакала. От счастья. От страха.
Они рады.
Звонят Валентине Степановне. Сообщают.
Та молчит долго. Потом говорит.
– Поздравляю. Где рожать будете. В студии с ребёнком тесно, коляску некуда поставить.
– Справимся, Валентина Степановна.
– Ну-ну. Посмотрим.
Через неделю Валентина Степановна приезжает.
Большая сумка детских вещей. Ползунки, распашонки, чепчики. Соседка отдала, у неё внук вырос уже, вам пригодится, не выбрасывать же.
Марина благодарит. Но держится настороженно. Не подпускает близко.
Марина с животом сидит на диване. Пятый месяц. Живот уже видно.
Студия двадцать восемь квадратов. Тесная. Скоро троим будет совсем тесно. Коляску некуда. Кроватку некуда.
Но это их.
Она гладит живот. Думает, что ребёнок будет расти в своём доме. Не в съёмном. Не у бабушки. В своём.
Телефон вибрирует.
СМС от Валентины Степановны.
Я могу посидеть с ребёнком иногда. Если надо. Я ж бабушка всё-таки.
Марина смотрит на сообщение.
Не отвечает.
Откладывает телефон.
Не знает, примет ли помощь.
Но выбор теперь у неё.
Андрей заходит с работы. Устал. Пахнет выхлопными газами. Садится рядом. Обнимает её, кладёт руку на живот.
– Всё будет хорошо, да?
Марина кивает.
– Да. Будет.
Они справились.
Без её денег. Без её контроля. Без её правил.
Теперь будет ребёнок. Будет ещё теснее.
Но это их. И это главное.
Марина смотрит на Андрея. Он засыпает на диване. Хороший мужик. Слабый, но хороший. Она любит его.
И они справятся.