Одиночество — это не просто когда никого нет рядом. Это когда твой голос будто не имеет звука, а твоё присутствие веса. Когда я стою в центре шумной вечеринки, на которую меня занесла очередная попытка «быть в потоке», я чувствую себя стеклянным колпаком, через который все меня видят, но не слышат и не замечают.
Моя жизнь — это идеально отрепетированный спектакль для одного зрителя, которого нет в зале. Каждое утро — макияж, как боевая раскраска. Стильная, женственная одежда — мои доспехи. Спортзал — попытка вылепить из своего тела ту самую «правильную» форму, которая наконец-то кому-то понравится. Я делаю всё по инструкции, взятой из интернета и советов психологов: «Бери инициативу в свои руки! Выходи в люди! Будь интересной!»
И я выхожу и беру. Я подхожу, улыбаюсь, задаю вопросы, а в ответ — пустота. Мужчины смотрят на меня стеклянными глазами, а их улыбка — это гримаса вежливости, за которой читается одно: «Отстань». А однажды даже был такой, который убежал. Буквально. На свидании, увидев меня, он пробормотал что-то о срочном звонке и скрылся за углом, не оглянувшись. В тот момент я почувствовала себя не человеком, а чудовищем из городских легенд.
Я открываю приложение знакомств. Моя анкета это сборник моих лучших черт: историк, начитанная, люблю искусство, финансово независима. В ответ — тишина. Иногда приходит сообщение «Привет», но на моё развернутое, пытающееся завязать беседу сообщение, ответ нет. Я будто бросаю письма в черную дыру.
И самое горькое — это не только мужчины, а ещё и подруги. Они почти все исчезли в водовороте своих отношений, семей и детей. Их «ой, извини, я сейчас очень занята» ранит не меньше мужского бегства. Я стала призраком в мире живых людей, словно прозрачнач и неосязаемая сущность, которую никто не замечает.
Всё изменилось в тот день, когда я, отчаявшись, пошла в музей на лекцию о Древнем Египте, решив для себя, что это моя последняя попытка завести отношения. Я сидела в третьем ряду, механически записывая даты правления фараонов и чувствовала, как привычная маска «уверенной и интересной женщины» трескается по швам. Внутри менч была лишь усталость и щемящая пустота.
После лекции я задержалась у витрины с амулетами, символизирующими исцеление. Ко мне подошла пожилая женщина, сотрудница музея с мудрыми и добрыми глазами.
— Вы так внимательно их рассматриваете, — мягко сказала она. — Кажется, вы ищете в них что-то большее, чем просто артефакт.
И я не знаю почему, но вместо заученной вежливой фразы из меня вырвалось:
—Я ищу способ стать наконец-то видимой для людей.
Мы разговорились. Её звали Валентина Сергеевна. Я рассказала ей всё. Не ту версию, что я обычно выдаю на свиданиях — легкую, успешную, не обремененную проблемами, а свою самую настоящую. Даде про бегство того мужчины рассказала, про пустые взгляды, про отчаяние и ринопластику, на которую я коплю, как на последний шанс.
Она слушала не перебивая, а потом сказала странную вещь:
— Милая, а вы сами-то себя видите? Не своё отражение в зеркале, которое вы пытаетесь «исправить», а себя настоящую? Вы так стараетесь понравиться другим, что, кажется, совсем забыли, а нравитесь ли вы себе. Ваша душа, ваша страсть к истории — это не пункт в анкете, это ваш голос, который вы заглушаете.
В её словах не было осуждения. Была лишь тихая, пронзительная правда. Я шла домой и впервые смотрела на вечерний город не как на враждебную территорию, полную счастливых пар, а как на просто город и плакала. Но эти слезы были другими. Они были не от жалости к себе, а от щемящего узнавания. Я прожила всю жизнь, стараясь стать идеальной картинкой для других, а сама разучилась видеть в этой картинке себя, как человека.
На следующее утро я проснулась с новым, пугающим и одновременно освобождающим решением. Я отменила поход в спортзал, отложив его в «долгий ящик» своего расписания. Вместо этого я налила чай, села в кресло у окна и попыталась сделать то, чего не делала много лет — просто побыть с собой. Без книги, без телефона, без фона белого шума в виде телевизора.
Тишина поначалу давила, вызывая панику, но постепенно она стала наполняться звуками — шумом города за окном, собственным дыханием, биением сердца. Я спросила себя: «А что я люблю? Не потому, что это модно или «развивает», а что приносит мне тихую, личную радость?»
Ответ пришел не сразу. Я открыла старый альбом с фотографиями из архивных экспедиций времен университета. Пожелтевшие снимки, мои зарисовки геральдических символов на полях... И я вспомнила. Вспомнила азарт исследования, тихое счастье, когда в пыльных фолиантах находилась нужная деталь, складывающая мозаику истории. Я любила это по-настоящему.
В тот день я не наносила макияж. Надела самый простой и удобный свитер и поехала в архив, с которым когда-то сотрудничала. Я не ставила цели познакомиться. Я пришла туда, чтобы просто быть. Через пару часов ко мне осторожно подошел пожилой коллега.
— Извините, я слышал, вы специалист по средневековой геральдике? Не могли бы вы взглянуть? — он показал мне сложный герб на одной из рукописей.
Мы проговорили больше часа. Говорили о символах, о скрытых смыслах. Он слушал меня с неподдельным интересом, задавал вопросы, спорил, а в его глазах не было ни пустоты, ни вежливой натянутости, а был живой, профессиональный азарт.
Это не было романтическим знакомством. Это было чем-то гораздо более важным — признанием меня как специалиста, как интересного собеседника. В тот вечер, возвращаясь домой, я больше не думала о ринопластике. Я думала о том, что, возможно, Валентина Сергеевна была права. Мир начал видеть меня лишь тогда, когда я сама посмотрела на себя не как на товар с браком, а как на человека, у которого есть своя ценность, не зависящая от размера груди или формы носа.
Долгий путь только начался, но впервые за долгие годы я сделала не шаг навстречу призрачному «другому», а шаг навстречу себе, а в глубине души теплился крошечный, но настоящий огонёк надежды.
Конец