Начало:
Глава 8
Конфликт на танцплощадке: Практиканты и местные парни в Пскове
Да что там говорить, без пяти минут дипломированные специалисты, жениться пора, а все, по сути, как дети малые. Не было в них ни постоянства, которое с возрастом приходит, ни осторожности, от опрометчивых шагов оберегающей. Не случайно ведь говорят: «Молоденький умок, что весенний ледок»… Вчера решили на танцплощадке носа больше не показывать, а сегодня уже и забыли об этом.
Отправились в парк человек около тридцати, то есть подавляющая часть практикантов. Собирались не долго. Благо, даже переодеваться не надо: форму-то им выдали универсальную, на все случаи жизни. Только Касаткин вместо своей солдатской на этот раз надел костюм гражданский. Ну, и, конечно, без шуточек по этому поводу опять не обошлось:
– Паша! Ты бы не выделялся так, женят тебя на себе коварные псковитянки. Слышал, что Ваня вчера рассказывал? Аж двойню ему родить обещали! – Пытался острить Аверкин.
Но ожидаемой реакции у однокурсников шутка не вызвала. Касаткин отмолчался. И Александр сменил тему:
– Семенкин, а где ваш знаменитый рюкзак? – с насмешкой, обращаясь на «вы», переключил он свое внимание на Бориса. – Или вы теперь снимаете нумера? Позвольте полюбопытствовать, где? – Аверкин ехидно улыбнулся – Вообще-то вы какой стиль предпочитаете? Классический? Гостиницу «Колос»? Или Апарт-отель «АртМэджик»? А, может, вы хотели бы заказать пентхаус? Так пентхаусов в Пскове, извините, нет!..
– Хватит паясничать, Шура! Лучше пилите гирю, у вас это лучше получается! – желая закончить разговор, предложил Борис, откомандировав Аверкина заниматься тем же, чем приходилось заниматься его небезызвестному литературному тезке.
– Я серьезно, – не унимался Александр. – Ты уже со своей не встречаешься? Что, удостоверился, видел на доске объявлений ее фотографию?..
Семенкина словно опалило. Он развернулся к однокурснику всем телом, слегка приподнял к груди руки, явно нацеливаясь нанести ему удар правой…
Со времени их прошлого разговора, такого же неприятного, как сегодняшний, прошло всего три дня, но Борису казалось, что за эти три дня закончился какой-то этап, что вдруг, неожиданно его жизнь разделилась на «до», где все было несерьезным – сплошным детством, и «после», в которое он, с любопытством озираясь по сторонам, осторожно вступал сейчас. Это «после» привлекало новизной ощущений, невероятно манило какими-то неясными образами, непреодолимыми желаниями. Но в образах и желаниях этих не было ни грязи, ни пошлости, ни сомнений.
В сотый раз Семенкин с отвращением вспоминал, как он стоял возле ближайшего к военному городку отдела полиции и изучал фотографии преступников на доске объявлений – три небритых физиономии мужчин, две, нечесаных – женщин. И что его только понесло туда!.. Ведь с самого начала было ясно: Аверкин хочет просто досадить, уколоть!.. Неужели не понятно, что никто не может придать огласке диагноз, нарушить врачебную тайну? Понятно! И все-таки он пошел туда, пошел!
Девушка, с которой он начал встречаться с первых дней пребывания в Пскове, поначалу не вызывала в нем каких-то особенных чувств. Так, очередное приключение… Но отношения с Ритой развивались стремительно, настолько, что через неделю от шаловливой игривости Семенкина не осталось и следа. Катализатором переосмысления легкомысленных отношений с девушкой, как ни странно, стал тот самый неприятный разговор с Аверкиным, который всколыхнул в нем все то глубинное, натуральное, что таилось под маской беззаботного вертопраха. Грязная шутка университетского приятеля заставила пристальнее вглядеться в образ этой искренней простодушной девушки, которая, похоже, безоглядно влюбилась в него по уши. Она явилась для Бориса своеобразным тестом: не рассмешила, а показалась оскорбительной, зацепила…
На втором курсе, в стройотряде, на реконструкции завода по переработке вторсырья, студентам пришлось заниматься бетонными работами. Раствор для стяжки полов возили тачками. Аверкин с Семенкиным, будучи приятелями, обычно не отходили друг от друга. Первым по деревянным настилам тачку катил Александр, а за ним следом бежал со своей Борис. Работа была однообразной и тяжелой. Чтобы поднять себе настроение и прибавить сил, ребята придумали такое сравнение… Аверкин называл себя передним мостом «Магируса», а Борису, как менее выносливому и крепкому, отводил роль заднего. Почему именно этого немецкого грузовика, сказать ни тот, ни другой не могли, хотя, разгадка, может быть, в красивости звучания или магии силы… Семенкин не возражал, уступая пальму первенства более подтянутому и физически развитому однокурснику. Но сейчас все поменялось.
Александр, вытаращив от неожиданности глаза, машинально принял боксерскую стойку. Но вся его расслабленная фигура красноречиво говорила о том, что к драке он не готов. Семенкин же, напротив, сжался в один комок, мышцы его рук непроизвольно напряглись, как напрягались всегда перед тяжелой работой. И, хотя он всегда помнил о том, что он всего лишь задний мост «Магируса», моральное преимущество явно было на его стороне.
Еще мгновение и Борис, решивший, что слова на Аверкина уже не действуют, свернул бы ему челюсть. Но со спины, обхватив Семенкина обеими руками, на него набросился Роман Волков. Вырваться из его объятий было невозможно, не случайно ребята называли такую хватку по фамилии – волчьей. Александра ребята тоже оттащили в сторону. Так, не успев разгореться, очаг напряжения был погашен.
Тем временем издали уже слышались призывные возгласы диск-жокея. Разговаривать больше не хотелось. Группа практикантов, ускоряя шаг, спешила влиться в разгоряченную толпу. И никто из студентов не обратил внимания, как еще на подходе к затерявшейся в людской массе танцплощадке на них исподлобья смотрели скобари. К неприязни, а, зачастую, и ненависти у многих из них примешивался какой-то ничем не прикрытый интерес. Но что хотели разглядеть, уяснить или понять сотни любопытствующих глаз местных парней для практикантов до поры до времени было не ясно.
В толпе рядом с парнями на танцплощадке и около нее где-то по одной-две, где-то стайками стояли и девушки, взгляды которых, напротив, настраивали студентов расправить плечи, стараться не замечать, не ежиться от колючих недобрых взглядов представителей их мужской половины.
Дискотека только еще набирала обороты. Благодаря громкой музыке, ее бодрому темпу и повторяющемуся ритмическому рисунку, яркому многоцветию световых композиций, гулкому звучанию микрофона, ласкающему слух и постоянно к чему-то призывающему голосу болтливого диск-жокея, возникало ощущение торжественности момента, небудничности мероприятия.
Практиканты держались сначала все вместе, но постепенно, поддаваясь гипнотической атмосфере всеобщего праздника, они все больше отдалялись друг от друга, переключаясь на завязывание знакомств с псковитянками и танцы.
Семенкин договорился этим вечером встретиться с Ритой. И сейчас они стояли в сторонке, о чем-то, размахивая руками, разговаривали и смеялись.
Борису не доводилось еще никогда в жизни испытывать столь приятное, растекавшееся теплом по всему телу чувство какого-то восторга от общения с девушкой. Казалось, эта синеглазка на этот раз в легком платье из шелкового крепа с белым воротничком, сводит его с ума. В какое-то мгновение он вдруг поймал себя на мысли, что только любоваться Ритой – это уже счастье.
Аверкин, забыв о преследовавших его в последнее время неудачах, на этот раз действовал решительно. Приметив двух симпатичных подружек, Александр решил приударить за обеими. Он умудрился за какие-то считанные минуты втереться в доверие и завоевать их симпатии настолько, что теперь танцевал с ними, нежно приобнимая ту и другую за талии, в самом центре площадки.
Даже Паша, обычно серьезный и молчаливый, танцуя с веснушчатой остроносой девушкой, улыбался во весь рот и что-то мурлыкал ей на ухо. Он с завистью посматривал иногда на своих сокурсников, которые в военной форме выглядели, как ему казалось, гораздо значительнее, чем он в своем светлом гражданском одеянии. А голубые шевроны с тремя заглавными буквами «ВДВ», он готов был и вовсе сорвать у кого-нибудь из них с воротника, чтобы сейчас же, уединившись где-нибудь в парке, пришить их на свой костюм.
Ему было, конечно, невдомек, что именно эта аббревиатура, золотые петлички с рельефным изображением парящего в воздухе парашютиста в окружении двух самолетов, а, самое главное, та самая уверенная вальяжная походка, которой в совершенстве овладели его товарищи, сейчас, как красная тряпка на быка, действует на окружавших их местных парней. Но что их злобные взгляды в сравнении с искрометными и, вместе с тем, трепетными взглядами представительниц слабого пола!..
Вдруг Касаткин почувствовал толчок в бок, обернулся. Рядом с ним неуклюже переминался с ноги на ногу с какой-то длинноволосой ярко накрашенной девушкой Роман Волков. Он наклонился к нему:
– Через пять минут все вместе пойдем в туалет.
Касаткин едва понял смысл прозвучавших слов. Во-первых, из стоявших неподалеку динамиков лилась грустная лирическая песня, во-вторых, сказанная Романом фраза была так неожиданна и приземлено-обыденна...
Паша растерянно стал искать глазами однокурсников, которых столь внезапно скрутило. «И почему все вместе?» – с легким раздражением подумал он, испытывая неописуемое удовольствие от прикосновения к талии танцующей с ним девушки.
Волков пользовался на курсе непререкаемым авторитетом. И не только потому, что обладал той самой «волчьей хваткой». Силой своей он никогда не хвастал и не применял ее как аргумент в споре. Но, если было надо, в бой он всегда шел первым, заражая однокурсников своим личным примером. Или, наоборот, мог успокоить, помочь советом, выступить судьей в разрешении любой конфликтной ситуации, даже вину чужую на себя взять. Поэтому с мнением его всегда соглашались. А когда Роман просил о чем-то, вопросов ни у кого не возникало: так и надо сделать!
Между тем, Волков, стараясь не привлекать к себе внимания, с аналогичным предложением обошел практически всех однокурсников. Неизвестно каким образом, но именно ему, первому, стало известно о том, что на танцплощадке назревает заварушка. Кое-кому из своих он успел пояснить, что у местных сильно чешутся руки, но, если держаться вместе, подойти, развязать драку они, скорее всего, не решатся. Причиной тому – полевая военная форма, которая, пусть с некоторыми отклонениями, но все-таки красноречиво говорила сама за себя и заставляла задуматься, с кем придется иметь дело…
Небольшой туалет находился метрах в тридцати от танцплощадки. Студенты не спеша прошли к нему по широкой асфальтированной аллее. Те, кто действительно хотел справить нужду, заходили внутрь по очереди, по три-четыре человека. Выходя, никто никуда не отдалялся. Стояли неподалеку, ожидая остальных. В это время вокруг танцплощадки происходило невероятное брожение: вся масса людей, пришедших повеселиться в парк, зашевелилась, в ней быстро заметались в разных направлениях несколько человек, которые, видимо, оповещали о чем-то друг друга. Периодически раздавались их возгласы, смысла которых, впрочем, понять было невозможно. На глазах у практикантов вся эта живая масса уплотнялась, постепенно образовывая эллипс, ограниченный каменной стеной и танцплощадкой.
Однако значительная часть местных растянулась вдоль полуразрушенной крепостной стены окольного города. Эти вели себя как-то странно, иногда наклонялись.
Создавалось впечатление, что они специально вытаптывали траву или что-то искали в ней.
В целом, поведение людей возле танцплощадки выглядело не реальным, не естественным. Казалось, вызвать их волнение, которое было налицо, может лишь что-то невероятное, чрезвычайное. Вокруг же не происходило ничего сверхъестественного. В небе светило солнце. В парке зеленела трава и слегка шевелилась от ветра на деревьях листва. Студенты, как им казалось, тоже не сделали ничего такого, что могло бы вызвать испуг или переполох у местной молодежи.
Музыка смолкла. Танцплощадка опустела. Лишь диск-жокей как в заточении прилип к огораживающей ее металлической сетке. Музыкальный вольтижер уперся лбом, вцепился в нее пальцами обеих рук и с интересом наблюдал за происходящим.
В парке стало тихо, словно он обезлюдел. И эта гнетущая тишина не предвещала ничего доброго. Сомнений почти не осталось: местные готовились к драке. Но казусность ситуации заключалась в том, что ее зачинщики не двигались с места, не пытались приблизиться к группке студентов, не провоцировали их задиристыми возгласами. Они не отваживались на дальнейшие действия, они просто выжидали, куда выведет кривая...
– Нас боятся, – сделал вывод Семенкин, стараясь не смотреть в сторону столпившихся у танцплощадки парней, чтобы не обнаружить свою обеспокоенность или проявление трусливого любопытства. – Они не решаются напасть, потому что знают, что мы из воздушно-десантной дивизии.
– Думаешь, опасаются за свои кости? – продолжил разговор Волков.
– Не думаю, а уверен. – Ответил Борис и наклонился затянуть потуже шнурок на своем правом берце.
– Может, пока не поздно, рвануть дальше в парк, а там упасть в кусты? – Присоединился к разговору Аверкин.
– Во-первых, уже поздно, во-вторых, догонят, тогда будет еще хуже. А упасть ты всегда успеешь… – Возразил ему Роман.
– Может, сказать им, что мы студенты, что приехали на практику?.. – предложил Касаткин и с надеждой взглянул на Волкова.
Отвечать на Пашин вопрос Роману не пришлось, потому что все, не смотря на тревожную обстановку, дружно загоготали.
– Мужики, самое главное, не паниковать, дышать ровно… Эти дятлы первыми на нас не полезут!.. Не решатся. Иначе бы они давно нас по асфальту размазали! – Опять заговорил Семенкин.
– Надо что-то делать. А то подумают, что трусим. – Отозвался кто-то из ребят.
– У нас нет выбора. Куда бежать? От местных не скроешься! Если побежим, растянемся… А по одному нас перебьют, как овец… Надо возвращаться… Двигаемся также все вместе. Подойдем ближе, а там… война план покажет! – Принял решение Волков и, выйдя вперед, не спеша, в развалку направился к танцплощадке, по аллее вверх.
Он не оборачивался, знал: уговаривать, убеждать никого не надо. Однокурсники, все, как один, не отводя и не пряча глаз, потянулись за ним.
Глава 9
Жизнь Романа Волкова: От деревни к университету и семейные испытания
Роман поступил в университет больше из желания куда-то уехать, не мешать матери устроить свою личную жизнь.
Родила его Татьяна в городе. Но с появлением сына решила раз и навсегда покончить с не очень-то серьезным образом жизни и возвратиться в свой прежний дом. Там воздух свежий, молоко от своей коровы, да и заботливые бабушкины руки, всегда готовые помочь.
Об отце Рома ничего не знал, за исключением того, что не было его. Не было, и точка.
– Что тебе отец?.. Разве он будет любить тебя крепче? – часто спрашивала мать, не находя других аргументов в пользу усеченной семьи.
Возвратившись в деревню, она намеревалась устроиться на работу и, во искупление прошлых грехов, насколько это возможно, посвятить себя сыну. Но работы найти не удалось, жить пришлось втроем на пенсию престарелой матери, что же касается сына, то и тут были свои проблемы.
Мальчик рос смышленым, здоровым и крепким. Однако возможности для его полноценного развития были ограничены. Сельская школа не блистала успеваемостью своих учеников. То ли учителя, в основном, женщины пенсионного возраста, не пользовались у них авторитетом, то ли сами школьники не отличались усердием, но с самого первого класса с хорошими оценками у Ромы не заладилось.
В хоккей, которым сын буквально грезил, поиграть ему было негде: из-за сугробов зимой с одного порядка улицы другого не видно было! Как-то летом загорелась Татьяна научить Романа плавать, зачастила с ним на реку ходить. А самой-то разве что только в луже купаться… Чуть не утонула!
Решила она опять в город податься. Съездила на разведку, квартиру присмотрела, с работой определилась, пожила сначала одна, экономя каждую копейку, а потом забрала и сына. Роман и в учебе упущенное быстро наверстал, и силой среди сверстников стал заметно отличаться. Как состязания или олимпиада какая – честь школы отправляли Волкова защищать…
Отдала его Татьяна в спортивную секцию по вольной борьбе. Мальчик рос и мужал, как говорится, не по дням, а по часам. К четырнадцати годам уже участвовал в городских и республиканских соревнованиях среди юниоров…
Вот тогда-то и призадумалась Татьяна: может, пора и о себе побеспокоиться? Да и сыну бы не плохо было мужскую поддержку в семье почувствовать… Вспомнила она поговорку расхожую «Если бабе сорок пять…», да, боясь опоздать, к себе ее применила, скинув десяток годков с той абстрактной бабы. Познакомила Татьяна сына с сорокалетним приятелем своим – дядей Лешей. Совсем немного времени прошло с того дня, а они уж и в его двухкомнатную квартиру переехали: все лучше, чем на съемной век свой коротать, да в зеркале волосы седые рассматривать.
Поначалу все хорошо было. Дядя Леша и Татьяне внимание уделял, и Романа никогда не забывал. На хоккей вместе ходили. А уж подарками просто осыпал: к каждому празднику что-нибудь интересненькое принесет! Но, однако, на хоккее без грелки с водкой, которую он за пазухой на трибуну проносил, не обходилось. Праздничное застолье тоже традиционно выпивкой сопровождалось. И хоть в десять часов вечера или в час ночи мать со стола убирать начинала, дядя Леша всегда был не доволен. Начинал, как правило, с того, что его, как хозяина квартиры, ограничивают, заставляют по одной половице ходить, не дают культурно провести время… Ну, а потом слово за слово, и разгорался в доме скандал. Сначала дядя Леша то на диван мать толкнет, то на кровать, а потом и бить начал.
Однажды вызвала Татьяна полицию. А что толку? Побои в семье дело привычное, почти неотъемлемая часть российского быта. Протокол оформили, посоветовали в следующий раз справку от травматолога взять, дядю Лешу предупредили, но этим и ограничились.
По травмпунктам Татьяна, конечно, не ходила. Издевательства мужа молча сносила, но смотреть на нее Роману было жалко. Поэтому, устав от пьяных выходок отчима, набросился он на него как-то, да и сдавил шею так, что у того глаза из орбит повыскакивали.
После этого ушли они с матерью опять на съемную квартиру. Однако не прошло и двух месяцев, как она опять друга себе нашла. Теперь при галстучке, в белой рубашечке, в фирме какой-то большой менеджером работал. Ну и что? Этот не дома пил, а на работе. То делегация к ним из-за границы приехала, то корпоративчик руководство устроило, то у него с друзьями междусобойчик нарисовался… А дома – опять скандал, опять рукоприкладство, да теперь изощренное: менеджер все больше в живот бил, чтобы синяков, значит, не видно было! Усядется после этого в кресло, ногу на ногу запрокинет, закурит тонкую дамскую сигарету – это для шику он курил такие – и начинает своим нравоучительным тоном:
– Я – Ильхам, – что означало: я человек гордый, восточный, вы обязаны передо мной на цыпочках ходить. – Я – Ильхам!..
Так он, подняв кверху указательный палец и выдерживая паузы, повторял несколько раз. Опротивел до чертиков! И вот как-то вечером, когда ссора между этим щуплым менеджером и матерью только начиналась, Роман опять не выдержал и напал на обидчика с кулаками. От неожиданности и избытка алкоголя в худом, далеко не пышущем здоровьем теле, тот упал на пол. А сына, схватившего со стола нож, Татьяна едва успокоила.
Больше она не пыталась обзавестись новыми знакомыми. Но прошел год, другой… Роман, который заметно повзрослел, стал замечать за матерью некоторые странности. Осунувшееся ее лицо все чаще выражало какую-то безысходную печаль, почти равнодушие. Иногда сын заставал ее словно ничего не видящей, не реагирующей на его вопросы.
– Может, нам опять уехать в деревню? – спросил он ее однажды, не зная, как помочь, чем облегчить казавшиеся вначале беспричинными страдания матери.
Но Татьяна молчала. Потом долго плакала, опять же не посвящая сына в тайну своего женского горя.
Он с состраданием наблюдал, как самый для него родной и любимый человек безвозвратно утрачивает черты, которыми он так гордился и восхищался с детства. Куда-то исчезли материнская уверенность в себе, неотразимое обаяние. Роман сам уже к тому времени заглядывался на девчонок, знал, что такое красота, какой силой и могуществом наделяет она женщин. Но как вернуть ее той, которая всю себя, без остатка, отдала на то, чтобы он нормально ел и спал, учился и развлекался, чтобы он набирался ума, рос и мужал. Надо заметить, не часто юношей посещают такие мысли. Но все-таки встречаются среди них такие, которые через всю свою жизнь могут пронести чувство благодарности и любви к матери.
Летом, когда состоялся выпускной вечер в школе и Роман получил аттестат, в деревне умерла бабушка. Наскоро собравшись на похороны, они снова уехали из города, да так и не вернулись. Надо было привести в порядок дом, и корову рука не поднялась под нож пустить. К тому же подвернулась для Татьяны работа. Не ахти какая, но все же по сельским меркам вполне терпимая – почтальоном. Однако печаль, таившаяся в уголках губ, в бездонных голубых глазах матери никуда не исчезла. И эта печаль все больше настораживала и пугала.
Роман же не находил себе места. Работа на свиноферме в районном центре, где было одно вакантное место, его не прельщала. И мать, узнав о намерениях сына, заметила между делом: «Что это за труд такой – свиньям хвосты крутить, да навоз за ними чистить?.. Разве молодому парню это интересно»?.. Кроме того, устройся он на ферму, каждый день пришлось бы отмерять пять километров туда и пять – назад. Все это означало бестолково терять время.
С другой стороны, Роману не давала покоя одна занятная «штука», про которую чем больше он читал, тем еще больше хотелось. В новую, необычную, не сразу понятную, но постепенно все более четко проявлявшуюся реальность манила его психология – наука, завладевшая всем его сознанием еще со школы. Именно она, как ему казалось, наиболее полно объясняла суть процессов, которые повелевают разумом и поведением человека. Именно эта наука могла дать ключ к разгадке фатальных перемен, происходивших с его матерью. Он мечтал поступить в университет, чтобы с головой окунуться в изучение этой удивительной дисциплины.
К осуществлению мечты подтолкнула Романа одна курьезная ситуация. Возвратился он как-то с рыбалки раньше обычного: клев на озере из-за поднявшегося ветра закончился. Сначала в сенях немного помялся – сапоги снял, леску у удочки перемотал: по дороге раскрутилась она с удилища... Заходит домой, а мать не одна. Оказалось, ветеринар к ним из соседней деревни заехал. За столом сидят, как будто разговаривают. Смотрит Роман, а у гостя руки на столе лежат и мелко-мелко трясутся. Причину этого дрожания он позже понял, когда ветеринара мать проводить вышла. Взгляд случайно на стул, где она сидела, упал, а там бюстгальтер лежит. Конечно, виду Роман не подал тогда, но про себя подумал: матери еще сорока нет… наверное, это еще не возраст, чтобы о мужчинах, о своей личной жизни не думать.
С того дня стал ветеринар часто к ним на чашку чая заезжать. Присмотрелся к нему Роман, оценил по-взрослому: скромный, немногословный, не пьет, вроде… К тому же, как выяснилось, разведенный он. Может, и вправду уехать ему в Москве учиться?
Может, для матери это шанс последний счастье свое женское обрести? Ведь на глазах она меняться стала: повеселела, румянец на щеках появился, и задумчивость странная куда-то улетучилась… А то, что познания его в психологии для нее не пригодятся, так это здорово! Найдется науке и другое применение...
Глава 10
Студенты против толпы: столкновение на улицах Пскова
Они шли медленно, стиснув зубы и сжав кулаки. Ничего исправить было уже нельзя. Словно кто-то бросил их в темный тоннель и толкнул в направлении неясного мерцающего света впереди. Но что это, если не двери в рай, распахнутые для забитых до смерти?..
Лица ребят не выражали ни страха, ни отчаяния, ни замешательства. Вероятно, сознание просто отказалось выполнять свою работу: сложно представить себя через две-три минуты смятым и растоптанным толпой.
Касаткин, оттесненный более решительными товарищами на задний план, несколько раз машинально переложил сотовый телефон из одного кармана своего пиджака в другой, как бы ища, определяя ему более безопасное место. О том, что предстоит драться, Паша думал с паническим ужасом. Он испытывал сейчас примерно такую же растерянность, какую испытывал от своей близорукости в детстве. Но с того момента, когда однокурсниками было принято решение идти напролом, Касаткин почувствовал, не мог не почувствовать себя частью единого целого и поэтому не помышлял уже о каких-то самостоятельных действиях или трусливом бегстве.
По мере приближения к толпе скобарей студенты, наконец, сумели разглядеть то, что белело в руках у ожидавших их парней. Стало также ясно, что те искали в траве возле крепостной стены. Это были отвалившиеся от нее булыжники, природные камни. То есть, в рукопашной схватке сходиться, в общем-то, никто не собирался: двадцать восемь десантников для угрюмой толпы скобарей, которых не объединяло ничего, кроме желания расправиться с ними, казались слишком большой угрозой, чтобы не воспринимать ее всерьез. Сейчас, держа в своих руках камни и воровато озираясь по сторонам, что позволяло оценить обстановку в свою пользу, они чувствовали свою силу.
Местных было, по меньшей мере, человек двести. Мысль поставить на место зарвавшихся сверхсрочников из общеизвестной войсковой части не давала им покоя давно. Задавак считали именно сверхсрочниками, которые отслужив в армии положенные два года, решили, что им лучше всю жизнь отсиживаться на казенных харчах, чем честно трудиться на гражданке. В применении к таким нерадивым, не умеющим ничего делать своими руками молодым людям обидное определение «куски» звучало как нельзя кстати. Возможно, тут сказывалась генетическая предрасположенность, врожденное уважение скобарей к тяжелому физическому труду предков и неприятие ни в какой форме иждивенческого образа жизни. Но проблема состояла в том, что «куски» были прикомандированы к воздушно-десантной дивизии. А военнослужащие там, если и не умели держать в руках молот, то отличались своей исключительной способностью ломать шеи… Поэтому само собой подразумевалось, что подпускать их на расстояние вытянутой руки, да и ноги, нельзя.
Однако практиканты всей этой подоплеки не знали, они, конечно, не могли представить, что безоружных, ничем не провинившихся людей можно забить, как собак, камнями! Они просто не верили в это.
Наконец, группка студентов остановилась. От пестрой толпы гражданских их отделяли всего десятка полтора метров. Только теперь, разглядывая лица скобарей, Семенкин понял, что они решатся на все. И сейчас он искал взглядом Риту. Может быть, она стоит где-то в сторонке, не видит его среди ребят и думает, что он струсил, сбежал?..
Нет, они не имели права отступить, потому что в глазах стоявших неподалеку скобарей их форма свидетельствовала о принадлежности к несгибаемой когорте доблестных воинов, на шевронах которых горела эмблема непобедимых воздушно-десантных войск. Как могли они посрамить их честь, их славу?
Волков остановился, как шел, на шаг впереди своих товарищей. Он, расправив плечи и гимнастерку под портупеей, приготовился мужественно принять удар первым. Вспоминал мать, ее не тронутое еще старостью лицо и равнодушно размышлял о том, что за известие получит она о его смерти, от кого. Скорее всего, к ней придет «похоронка» из войсковой части. Ведь он на сборах, на нем военная форма… Это хорошо. Пусть думает, что ее сын погиб, защищая Родину. Время утихомирит боль. Его мать еще будет счастлива, потому, что теперь она не одна.
У Александра предательски дрожали ноги. Как ему не хватало сейчас подбадривающего возгласа отца, который одну и ту же поговорку мог интерпретировать в зависимости от ста жизненных ситуаций: «Ну-ка покажи им, сынок, где раки зимуют»! Хотя показывать, собственно, было нечего. Что толку от того, что он был старше своих товарищей на два-три года? Что толку от того, что физически он был крепче большинства из них и из тех, кто стол напротив? Камни одинаково больно бьют как слабых, так и сильных. Они не разбирают, кто прав, а кто виноват. И главный аргумент в данном случае не его, а их убойная сила.
Молчаливое противостояние продолжалось всего несколько мгновений. Но не секундами измерялись эти мгновения, а глубиной отчаяния, степенью ощущения страшной несправедливости, горечью осознания конечности жизни.
Вдруг, раздвигая стоящих в первых рядах плотного эллипса парней, от них оторвалась стройная фигура девушки. В своем платье с белым воротничком она напоминала хрупкую школьницу, которая, не обращая внимания на сотни изумленно уставившихся на нее глаз, гордо вскинув голову, в полнейшей тишине зацокала по асфальту своими каблучками в сторону тех, чья судьба, чей злой рок были уже предопределены. Это Рита, как и другие девушки, затертая, отодвинутая на задний план, решительно вырвалась из тугой, местами дышащей противным водочным перегаром толпы и пошла к своему избраннику. Она не думала о последствиях, она не видела никого вокруг, кроме своего единственного дорогого и любимого ей человека, оказавшегося в беде.
Ребята расступились, пропуская ее в самый центр своей сиротливой группки, и она нежно и крепко прижалась к Борису, словно прощалась с ним навсегда. Однако объятия их были не долгими. Они не успели еще ни растрогать, ни вызвать слез, как кто-то из местных противным пьяным голосом выкрикнул из толпы:
– Ну, что, братва, рты разинули? Бей их камнями!
В это время стоящий рядом с Семенкиным Аверкин, посмотрев своему приятелю в глаза, только и успел проговорить:
– Ты прости меня, Борька! За все прости!
Теперь понятно, что у той разъяренной толпы были свои правда и свой резон отказаться от рукопашной драки, но град камней, обрушившийся на головы студентов, значительно перевешивал все резоны и аргументы.
Семенкин все-таки успел оттолкнуть Риту к деревьям, растущим у бордюра.
Касаткину первый же угодивший в него камень рассек голову, и кровь хлынула из нее по волосам, по лицу, оставляя на его красивом светлом костюме широкую красную полосу. Он быстро отскочил в сторону, упал в кусты и чудом не привлек внимания беснующихся молодчиков, пролетевших мимо. Наверное, потому, что они никого не видели перед собой, кроме тех, в форме бурого цвета, в пилотках, портупее и сапогах. Это и был как раз тот случай, когда рост помог ему избежать серьезных неприятностей, а, возможно, и спасти жизнь. Ведь вырасти он к четвертому курсу сантиметров на пять-десять выше, полевая военная форма для него в каптерке у прапорщика Вахромеева обязательно бы нашлась…
Студентов гнали до самой мутно-зеленой реки Псковы. Конечно, по дороге, кто-то из них пытался оказывать сопротивление. Волков, например, заскочив в открытую калитку частной усадьбы, вылетел оттуда навстречу оголтелой троице местных парней с вилами, чем привел их в неописуемый ужас. Семенкин, увидев, что у настигавших его скобарей руки уже пусты, решил взять их на испуг. Он вдруг остановился и, резко развернувшись, побежал им навстречу. Страх от мысли о неотвратимости рукопашной драки заставил преследователей пуститься наутек. Аверкину представился-таки случай отстаивать свою честь один-на-один. И в этой драке он вышел победителем.
Однако подавляющее большинство ребят серьезно пострадали. У Сени Разбежкина надорвали ухо. Леше Головину выбили два зуба. Джавиду Байрамову оставили внушительный синяк под правым глазом. Троим студентам рассекли брови и губы. Почти у всех поголовно от многочисленных ударов болело тело. Но каждый из них после этого происшествия поверил в чудо. В невероятное чудо, вырвавшее их из объятий той, которая является в минуты отчаяния к немощным духом…
Глава 11
После столкновения: ночь перед прыжком и смех студентов
На следующий день, как ни отмалчивались студенты, об инциденте в городском парке стало известно всем.
Рядовой Самохвалов, сразу после утренней физзарядки перед построением на завтрак заглянул к студентам. Увидев их понурые лица, Иван решил поднять своим новым друзьям настроение своеобразным способом. Он встал в центр казармы, выхватил из-под ремня два бруска длиной с локтевую кость, которые были соединены между собой короткой цепочкой, и начал с ужасающей скоростью вращать ими в разных направлениях, – вперед, назад, в стороны. Причем, направления вращения неожиданно менялись. Нунчаки быстро переходили у него спереди, сзади, через руку, через спину, между ног, через корпус из правой руки в левую, и наоборот. В это время он обманчиво-неуклюже, но от этого как-то угрожающе топтался на месте, сохраняя тело практически неподвижным. Молниеносно двигались лишь кисти его рук.
Зрелище было завораживающим, а впечатление от него – обескураживающим. Бешеное вращение нунчак вызывало восторг и недоумение одновременно: невозможно было представить, как обороняющийся человек может увернуться от удара бруском или хотя бы сообразить, в каком направлении нужно двигаться, чтобы уменьшить риск.
Также неожиданно прекратив вращение «волшебных палочек», как он его начал, Иван со знанием дела спокойно пояснил:
– Сельхозинструмент. Страна восходящего солнца. Окинавский вариант цепа для обмолота злаковых. Не оружие, его имитация. Но косточки скобарям переломать можно.
Самохвалов сделал выразительную паузу.
– Когда пойдем в город? Мне надо их показать!
Однако пообщавшись с практикантами, он понял, что тем ни в какую не хотелось возвращаться к пережитому, как иногда не хочется возвращаться к прочитанной книге... Означало ли это, что в своем поведении студенты задним числом вину усмотрели? Нет, хотя и отмечали самокритично, что относились к местным без должного уважения что ли… Просто через два дня они уезжают. Конец практике, прощай, Псков! Просто после драки кулаками не машут!
Иван походил по казарме кругами, но потом отстал от них, с досадой и обидой махнув рукой:
– Э-эх!..
Драку скобарей со студентами обсуждали и в руководстве дивизии, но произвести «разбор полетов» и, разумеется, наказать виновных поручили все-таки начальству рангом пониже.
Справедливости ради надо сказать, что никакого разбирательства, в сущности, не было. К чести офицеров и прапорщиков, опекавших практикантов, наказывать никого не стали, более того, лично сопроводили несколько человек в санчасть.
Весь день со студентами, как с малыми детьми, нянчился старшина Вахромеев. А прапорщик Андреюк, навестив практикантов, долго охал и ахал, называя их сынками.
– Укропыч-то нормальный мужик, сердобольный! – заметил Александр, снова с едва заметной усмешкой поглядывая на Семенкина. – Только не любит, когда имущество казенное из расположения части тащат. Ну, а ты, ты бы как поступил на его месте, Борис?
И он многозначительно посмотрел на приятеля.
– Пошел ты, Шурик, куда подальше!.. – отмахнулся от него Семенкин. – Посмотри лучше на свою рожу!
– Дурак ты, Аверкин, – вмешался в разговор Волков.
Выросши без отца и наблюдая теперь за Петром Валерьевичем, Роман иногда задумывался, как ему не хватало в детстве этого обыкновенного доброго слова «сынок», с которым прапорщик Андреюк так часто обращался к своим подопечным и к ним, как ему не хватало мужской заботы и ласки. В отличие от своих сокурсников он острее чувствовал и подмечал неподдельную глубину сострадания, на которую был способен этот несколько своенравный человек, дотошный его характер, не терпящий беспорядка, хозяйскую рачительность, способность вникать и находить время на все.
– Не знаю как Семенкин, – продолжал Волков, – но если бы ты был на месте Андреюка, ты бы все развалил!
Аверкин не ответил, потому что и ему, на самом деле, чем-то импонировал старшина батареи боевого обеспечения. Но сейчас его больше заботила собственная персона. Подойдя к зеркалу, он в который раз увидел, что от виска до подбородка на его лице красовался глубокий шрам.
– Да-а-а! – Протянул он. – А я собрался селфи с парашютом в небе над псковщиной делать…
В связи с предстоящим прыжком практиканты весь день не отходили от тренажера – макета АН-2, а вечером укладывали парашюты. Они сосредоточенно и скрупулезно выполняли указания инструктора. Однако в ночь перед прыжком самые непоседливые студенты все-таки ослушались рекомендаций майора Погодина хорошо выспаться, и решили нарушить правила внутреннего распорядка – пару часиков поиграть в покер. Играли по-студенчески – «на уши», поэтому от смеха у некоторых из них болели животы.
В возбужденном состоянии и приподнятом настроении выйдя из бытовки после игры в спальное помещение, они, стараясь громко не разговаривать и сдерживая друг друга от приступов веселости, на цыпочках пошли между ровными рядами кроватей со спящими в них однокурсниками. Вдруг в казарменной тишине ребятам явно послышался чей-то голос:
– Пятьсот один… – с ощутимым нажимом на букву «о» четко проговорил во сне кто-то из однокурсников.
Студенты прислушались. Показалось, что слова прозвучали совсем рядом. И тут счет продолжился:
– Пятьсот два… пятьсот три…
Засидевшиеся до полуночи игроки уже не сомневались, кому принадлежит этот голос… Через две кровати по ходу их движения, укрывшись чуть ли не с головой синим армейским одеялом, лежал Касаткин.
С трудом сдерживая друг друга от смеха, практиканты подошли ближе и прислушались. Паша неожиданно довольно громко заскрипел во сне зубами, затем как-то неуверенно снова проговорил:
– Пятьсот четыре…
Полуночники напряглись. У всех в памяти еще свежо было одно из первых занятий на тренажере, когда Касаткин долго не мог вспомнить нужное слово, имитируя выпрыгнувшего из самолета парашютиста. И сейчас они с нетерпением ждали, что же произнесет Паша дальше…
Касаткин, неожиданно зашевелился и стал медленно натягивать на свое лицо одеяло. Все замерли. И тут он громко произнес из надежного своего укрытия это страшное слово «очко»!..
Надо ли говорить, что добрая половина мирно спящих студентов проснулась от дружного, в общем-то, не своевременного и не уместного в ночь перед прыжком хохота своих однокурсников.
Глава 12
Первый прыжок: волнение, смех и экстрим на аэродроме
Утро выдалось на редкость ясным.
Студентов еще до положенного времени разбудил ставший почти родным звонкий голос прапорщика Андреюка, доносившийся из соседнего подразделения:
– Бiт-тарея, пiдъем!
– Товарищ прапорщик, - как всегда отвечал ему недовольный голос рядового Самохвалова, - я сейчас что-нибудь сделаю!..
Но что именно намеревался сделать Ваня, Петра Валерьевича, видимо, мало волновало, и он ласково продолжал:
– Сынки! Сонечко (солнышко), аккурат, в одно мiсто вам уперлося. Пора пiдыматься!..
– Первый прыжок для десантника – это экзамен, – едва проснувшись, опять стал разглагольствовать Аверкин. – А экзамен для нас, как сказал один небезызвестный персонаж одного небезызвестного фильма, всегда праздник! – Он прищурился от заглянувшего в казарменное окно солнечного луча. – Вот и природа радуется вместе с героем прошлой серии Пашей Касаткиным…
Николай Иванович, появившийся в расположении части на этот раз необычно для него рано, тоже радовался погожему дню. Александр, поддерживая всеобщее приподнятое настроение и лукаво поглядывая на командира, и тут заметил:
– Если майор Погодин сказал, что будет отличная погода, то она обязательно будет!..
– Ты вот что, Аверкин… – Прервал с некоторых пор ставший обращаться к нему на «ты», как к балагуру и пустобреху, прапорщик Вахромеев. Он тоже присутствовал на подъеме, так как практикантам нужно было выдать комбинезоны, шлемы и очки. – Ты, главное, не забудь кальсоны надеть. Вот как раз сейчас-то они и могут пригодиться. Погода, действительно, хорошая. После прыжка на таком солнышке они мигом у тебя высохнут!
На этот раз все смеялись, Александр же только слегка улыбнулся, не найдясь сразу, что ответить.
К аэродрому ехали на автобусе, каждый со своим парашютом. По дороге говорили вполголоса, а больше молчали, вспоминая еще раз, напоследок, все то, что удалось усвоить с начала практики. Конечно, абсолютное большинство из них даже представить себе не могли, что однажды им предстоит породниться с небом. Сейчас они еще не осознавали всю грандиозность и значительность этого события, которое заставит вдруг задуматься, насколько ничтожно мал их индивидуальный мирок по сравнению с огромным миром людей, полным удовольствий, испытаний и тревог, как оно взбудоражит воображение и какой глубокий след оставит в памяти на всю жизнь.
На аэродроме, построившись, проверили состояние печати на переносной сумке с основным и запасным парашютами, потом вынули их, поставили на специальные козлы, тщательно осмотрели и по команде майора Погодина по очереди, в соответствии со своими расчетными номерами, надели на себя.
Прямо на летном поле разбились на группы: в каждом самолете должно было оказаться не более десяти человек. Практически перед самой посадкой выразили, подписав заявление, свою добрую волю на прыжок. Наверное, странным выглядело бы отказаться в ту минуту…
Аверкин, Волков, Касаткин и Семенкин очутились в одной группе. Выпускающим с ними летел майор Погодин.
Подойдя к самолету, Александр с деловым видом внимательно осмотрел его. Оказавшись внутри, он поздоровался с командиром и вторым пилотом, которые, не запуская еще двигателя, сидели в кабине с открытой дверью, а потом, сохраняя серьезное выражение лица, осыпал их вопросами:
– Масло в полете не перегревается? Двигатель работает устойчиво, не глохнет? Не подводила техника?
Те посмотрели на него с любопытством, но Аверкин не унимался:
– Мы, конечно, экстрималы, знаем, что делать в непредвиденных ситуациях… Главное, чтобы аварийной посадки не случилось…
– Сиди, умник, не переживай, – одернул его майор Погодин, – до посадки они успеют вас выбросить…
– Выбросить… – подхватил Александр. Мы все-таки не мешки с картошкой!
Александр вдруг вспомнил, что на завтрак раздали картошку с мясом. Ели с аппетитом. Он задумался, невольно сравнивая себя с мешком, доверху набитым картофелем. Ему, сидящему в салоне самолета с парашютом перед прыжком, сравнение показалось не очень смешным…
На высоте в двести метров Николай Иванович скомандовал «Зацепить карабины» и лично, исключая всякую случайность, удостоверился в том, что пристегнуты они к специальному направляющему тросу были правильно.
Набрав высоту в полторы тысячи метров, АН-2 резко повернул на девяносто градусов вправо. Через пару минут над входом в кабину пилотов замигал плафон желтого цвета – сигнал «приготовиться», и коротко «вукнула» сирена. Второй пилот, выполнявший одновременно обязанности штурмана, продублировал команду – махнул из кабины белым флажком.
Майор Погодин жестом показал студентам, находящимся по левому борту самолета, что необходимо встать и сгруппироваться, то есть, фактически приготовиться к прыжку.
Второй пилот вышел из кабины, приблизился к двери, приоткрыл ее и, вполоборота посмотрев на изготовившихся практикантов, одарил их широкой улыбкой. В этот момент в самолете тревожно завыла сирена, и в грузопассажирском отсеке загорелся желтый плафон. Второй пилот полностью открыл дверь.
– Пошел! – закричал Николай Иванович Волкову, который должен был прыгать первым.
Роман с силой оттолкнулся от порожка и исчез за бортом. Через каждые три-четыре секунды следом за ним стали вылетать и другие студенты. Для выпускающего важно было выполнить свою задачу – уложиться в установленный отрезок времени, чтобы ребята приземлились на определенном участке местности, а выражаясь армейским языком, в заданном квадрате. С другой стороны, следовало учитывать: слишком маленький интервал между прыгающими парашютистами чреват тем, что каждый последующий оторвавшийся от самолета практикант может своими ногами «сложить» купол либо зацепить стропы парашюта предыдущего.
Предпоследним из студентов самолет должен был покинуть Касаткин. Но волнение его было настолько сильным, что перед раскрытой дверью Павел замер. Он уперся обеими руками в раму двери и остолбенел, с ужасом глядя на неясные очертания полей, лугов и дорог внизу. Точнее, Касаткин практически ничего этого не видел, только знал, что оно есть, где-то там, в головокружительной глубине…
Напрасно выпускающий командовал ему, срывая голос: «Пошел, пошел»!.. Совладать с собой Павел не мог.
Майор Погодин попробовал оторвать от дверной рамы сначала одну его руку. Но результата это не дало. К тому же, у Касаткина было две руки!.. Тогда Николай Иванович, встав у Паши за спиной, попытался разом обе его руки сложить. Но и это было безуспешным, словно они прилипли к раме.
Офицер наклонился и слегка оттопырив шлем от правого пашиного уха громко крикнул:
– Прыгай, студент! Или ты передумал?..
– Нет! Не передумал! – Быстро придя в себя, стараясь перекричать вой сирены и гудение работающего двигателя, завопил Касаткин. Но руки его по-прежнему упирались в раму.
Погодин слегка занервничал. Надо было что-то срочно предпринимать: впереди по направлению полета была промышленная зона.
Выталкивать Касаткина из самолета – дело рискованное. Сам он может задеть за борт самолета, а снаряжение – зацепиться за хвостовое оперение: не случайно парашютист должен отрываться от порога с силой. Поэтому Николай Иванович, за плечами у которого была не одна сотня прыжков, и который знал, что иногда четкие пошаговые команды воспринимаются более послушно, чем физическое воздействие, принял другое решение.
– Слушай мою команду, практикант! Правую руку на кольцо! Раз-два! – Закричал он в пашино ухо.
Касаткин, как загипнотизированный, ухватился правой рукой за кольцо, однако левой по-прежнему упирался в борт.
– Не забудь его дернуть! – Не смотря на пашину нерешительность, командным голосом внушал ему Погодин.
И тут же с разворота врезал Паше под зад такой пинок, удержаться на месте от которого тот уже был не в состоянии...
Как и положено в экстремальных ситуациях, вылетал Касаткин из дверного проема «АН-2» с душераздирающим криком «а-а-а-а»!..
Глава 13
Опасное приземление Аверкина: борьба с ветром и дорожным знаком
Когда глаза стали различать на земле деревья и кустарники, отдельные предметы, которые раньше, с высоты опознать было сложно, Аверкин, спуск с парашютом которому показался сплошным сказочным сном, вдруг понял, что ветер несет его прямо на треугольный дорожный знак. Причем знак этот, как назло, торчал из земли таким образом, что плоскости его он почти не видел, а видел лишь ребро.
Перспектива налететь на острый угол металлического треугольника самым болезненным и незащищенным местом быстро вернула Александру ощущение реальности. Конечно, по теории Аверкин знал, за какие стропы нужно тянуть, чтобы отвести от себя беду. Но парадоксальность ситуации заключалась в том, что, находясь во власти ветряного потока, он не мог определить наверняка, какие действия окажутся единственно верными и приведут к желаемому результату.
Знак приближался стремительно. В какой-то момент даже показалось, что все попытки уйти в сторону или пролететь над ним бессмысленны: слишком мало времени, чтобы заставить парашют подчиниться.
Помощь Семенкина и его мысли о Рите
Семенкин, который выпрыгнул из самолета следом за Александром, снижался несколько быстрее. Находясь от земли чуть ли не на таком же расстоянии, как его приятель, и на удалении не более двадцати метров от него, он совсем забыл о том, что ему самому нужно подготовиться к соприкосновению с твердой поверхностью, свести колени и ступни вместе, подсогнуть ноги. Изо всех сил пытаясь привлечь к себе внимание Аверкина и беспорядочно болтая ими, а также размахивая руками, он с ужасом наблюдал за происходящим, и кричал ему во все горло:
– Тяни стропу управления, идиот! Уходи в сторону!
Но Александр по какой-то причине медлил. Он явно не слышал приятеля и словно смирился со своей участью быть разрезанным надвое. Наконец, когда до знака оставалось каких-нибудь семь-десять метров, Аверкин ухватился-таки за красную ручку правой стропы управления, с помощью которой можно было заставить парашют повернуть вправо.
Но было, вероятно, уже поздно. В следующее мгновение он сравнялся с дорожным знаком и, пропуская его между ногами, зацепил самое острие треугольника своим комбинезоном.
Приземлившись и усмирив свой парашют, надуваемый ветром, Александр упал в траву и только теперь почувствовал, что весь мокрый от пота. В непроницаемом комбинезоне ему было невероятно жарко и лишь обнаженную до кальсон в результате образовавшейся бреши часть тела обдувал ветер. Холодок был неприятен, но означал: жизнь продолжается!.. Он перевернулся на спину и, раскинув руки в стороны, громко заголосил:
– А-а-а-а-а! Пронесло-о-о-о-о!
Однако тут же, спохватившись, приподнял голову и осмотрелся вокруг: как бы кто не услышал его истошного крика и не подумал, что у него действительно случилась досадная неожиданность…
Борис соприкоснулся с землей так и не успев сгруппироваться, принять правильное положение. Все его внимание до последней секунды полета было приковано к Аверкину, даже побежавшему уже по траве у обочины сельской дороги. Приземление было жестким, на отвал обветренной затвердевшей почвы вдоль распаханного весной и засеянного рожью поля, а боль в левой ноге невыносимой, мучительной. Но что эта боль по сравнению с блаженством, которое он испытал, паря в воздухе подобно Икару! Никто не узнает, о чем думал Семенкин под куполом парашюта, удобно устроившись в подвесной системе и летя к земле. Он никогда никому не признается, что думал о Рите. С некоторых пор его мысли о ней были тайной: о сокровенном нельзя кричать, и делиться ни с кем нельзя, особенно с пошляками и пересмешниками, такими, например, как Аверкин. Но так он думал, пока не увидел, что с его приятелем может случиться непоправимое. А когда увидел, забыл обо всем…
Кривясь на земле от боли, Борис пробовал поворачивать вывихнутую ногу то в одну, то в другую сторону, но делал он это скорее машинально.
Убедившись скорее на интуитивном уровне, что перелома нет, Семенкин сунул во внутренний карман своего комбинезона руку и вытянул оттуда узенький голубой шарфик. Он позаимствовал его у Риты и теперь всегда носил с собой. Видела бы она его сейчас, после прыжка! Пусть не в той красивой полевой, увешанной значками и эмблемами форме, пусть не удачно приземлившимся и в этом мешковатом грубом одеянии, зато прошедшим боевое крещение и преодолевшим эту бесконечную небесную глубину! Интересно, поцеловала бы она его от восторга? И он нежно прижал шелковый шарфик к своей щеке…
– Сломал? Может, носилки раздобыть? – отвлек Бориса от его мыслей Аверкин, за которым тянулась смешным хвостом длинная полоса брезентовой ткани, вырванной из комбинезона.
– Ты лучше себе иголку с нитками раздобудь, – пытаясь встать на ноги, ответил ему Семенкин.
– У-у-у-у… – не обращая внимания на адресованную ему реплику, как-то разочарованно протянул Александр. – Я думал, ты ногу сломал, а тебе даже костылей не потребуется…
– Ну и сволочь ты, Шурик, – не вдаваясь в подробности и снисходительно улыбаясь, вынес свой приговор Борис. После приземления, не смотря на вывих, настроение у него было благодушным. А в голове неожиданно промелькнуло, что когда-то они расстанутся, и эти дурацкие шутки Аверкина он, наверное, со щемящей теплотой вспомнит еще не раз…
Неудачи других студентов и травмы
Кое для кого из однокурсников прыжок также закончился не столь удачно, как ожидалось. Полянкин повредил колено, Раменский ободрал спину, Гена Беляков, приземляясь, налетел на временное сооружение из жердей, в котором пастухи скрывались от солнца, а Серега Доронин сильно ушиб копчик. Вероятно, в какой-то момент ребята расслабились, испытывая небывалое волнение и душевный подъем…
Размышления Волкова о десанте и роли психологии
В отличие от своих товарищей, Волков старался не поддаваться эйфории. Сам себе он напоминал статиста, который если и не фиксировал на бумаге, то уж точно и подробно запечатлевал в своем мозгу все, что чувствовал. Оторвавшись от «Аннушки», Роман ощутил, как бешеный ветер стал теребить ему лицо. Приоткрыв от неожиданности рот, он заглотил внушительную порцию воздуха и, сделав пару оборотов вокруг своей воображаемой оси, завибрировал щеками. Однако это не сбило его со счета. После «пятьсот три» практикант Волков, как и учили, рванул кольцо, одновременно произнося это слово вслух. Под слово «купол» посмотрел вверх, и, убедившись что над ним с шумом развернулось большое круглое полотнище, удовлетворенно засопел. Теперь, подумал он, можно и посидеть, удобно устраиваясь в ножных обхватах подвесной системы. Где-то глубоко внизу, от горизонта до горизонта раскинулись изрезанные четкими линиями дорог и подернутые легкой дымкой свежего утра луга, поля и леса. Там же внизу голубой пугливой лентой виляла из стороны в сторону речушка, похоже, заблудившаяся в этих бескрайних просторах.
Волков огляделся вокруг. И справа и слева от него виднелись белые купола, а из удалявшихся четырех самолетов «вылуплялись» все новые… Они образовывали за ними четыре шлейфа из больших белых «грибов» с маленькими живыми «снарядами» под ними – его однокурсниками, которые безмятежно покачивались в воздухе, но в целом летели в одном направлении. «Интересно, – думал Роман, – сердце у них в пятках? Или, как у него, разрывается от восторга»?
Однако, будучи серьезнее и вдумчивее своих однокурсников, за внешней праздничной торжественностью прыжков, за удовольствием, которое от них получали ребята, Волков видел их значение и для ВДВ, и для армии в целом. Он прекрасно понимал, насколько навыки владения парашютом повышают мобильность десантников, внезапность и ударную силу десантных войск, но вместе с тем, ему совершенно было ясно и то, как опасно десантирование в боевых условиях.
Роман вдруг с болью в сердце представил себе, насколько беззащитен солдат, направляющийся, например, в составе диверсионной группы во вражеский тыл. Это прекрасная мишень для оказавшегося в заданном квадрате противника. А если вместе с военнослужащими сбрасывается еще и техника, то его риск возрастает прямо пропорционально ответственности.
Однако десантникам бояться не пристало. В каком-то смысле они как одержимые фанатики, которым не ведомы ни страх, ни отчаяние, ни боль, ни жалость к врагу. Лишь безмерная преданность и любовь к отчизне должны согревать их сердца. И сейчас обозревающий с высоты ястребиного полета бескрайнее небо и необъятные просторы своей родины Волков чувствовал, как теплой кровью, растекающейся по всему телу, наполняется каждая клеточка его тела. Остальное со временем придет. Иначе, зачем он здесь?..
И все-таки этого мало! Есть ли здесь точки приложения сил и знаний для психолога? Конечно, есть. Потому что героизм воспитывается, одержимость внушается, сила и бесстрашие культивируются, отчаяние и боль блокируются, ненависть к врагу формируется...
Современной армии без психологии никуда!
Глава 14
Размышления майора Погодина о решении и последствиях
Можно, конечно, осудить майора Погодина, придраться к тому, что он действовал не по Уставу, пренебрег наставлениями по парашютно-спасательной и десантной подготовке… которые при осуществлении прыжков с парашютом не предусматривают пинков военнослужащим под зад. Но служебные директивы и предписания одно, а жизнь – другое! В служебных циркулярах не всегда можно учесть, как говорится, противоречивость момента…
С одной стороны, Касаткин выпрыгнуть из самолета не решался. С другой, – он и письменно, и устно подтвердил свое желание прыгать. С одной стороны, не прыгни студент, ничего бы страшного не случилось, тем более, впереди еще два прыжка. С другой, – ни на следующий день, ни через много лет не простил бы он наверняка, не понял, почему так произошло. Обвинил бы во всем его, руководителя практики и выпускающего, который не настроил, не подсказал, не заставил! Хотя, суть даже не в этом, не в каких-то там моральных категориях и душевных терзаниях… Простая, гораздо более приземленная армейская суть состоит в том, что не выпрыгни Касаткин из самолета, не только график прыжков был бы нарушен, весь план практики полетел бы к черту! И какова цена после этого ему, майору Погодину, как опытному офицеру-десантнику со стажем?!
Да и что теперь размышлять: имел право, не имел… Как говорится, что сделано, то сделано. К тому же, сделано-то не бездумно, а расчетливо! Во-первых, ручонка Паши Касаткина кольцо все-таки сжимала… Во-вторых, тренируя студентов на земле, майор Погодин не без оснований делал ставку на мышечную память, которая «запечатлевая» положение тела и движение отдельных его частей на так называемом психофизическом уровне, может работать и без осознанного участия человека. Чем больше тренироваться, тем она становится сильнее. В-третьих, все парашюты у практикантов были снабжены страхующими приборами, которые механическим способом запускались в момент отрыва от самолета и срабатывали через три секунды. То есть, забудь Паша про «считалочку», про кольцо, парашют бы все равно сработал. И, наконец, есть запаска, еще более простая и надежная, не воспользуется которой в случае, если основной купол все-таки не развернется как надо, разве что пень!
Поэтому главное во всей этой истории то, что, слава богу, свидетелей минутного пашиного замешательства было не много: майор Погодин, второй пилот, да студент Байрамов, прыгавший из самолета последним.
Восторг и переживания Касаткина во время полета
Невозможно передать весь спектр радужных чувств, которые переполнили душу нашего героя, ощутившего себя настоящим десантником, с бешеной скоростью несущимся к далекой необъятной земле. Словно в одну протяжную песню соединились все самые радостные слова на свете, и сейчас они рвались из него наружу.
Трудно сказать, выдернул Касаткин кольцо или страхующий прибор сработал, но только через четыре-пять секунд его падения под маленьким стабилизирующим парашютом с приятным шелестом распустился красивый белый круг, похожий на изнанку шляпки гигантского гриба.
Касаткин почувствовал динамический удар, после чего словно повис в воздухе. И в то же мгновение не ушами, плотно прикрытыми шлемом, а всем своим телом он услышал, ощутил тишину. Эта была не та тишина, которая в часы одиночества и отчаяния преследовала его в далеком детстве. Это была тишина, наполненная великим смыслом полета.
Никогда еще Паше не доводилось участвовать в столь грандиозном и ответственном мероприятии. По приказу, отданному непосредственно его кумиром, которому теперь поручено распоряжаться всей мощью российской армии, их направили на сборы. По его приказу, прорвавшемуся и долетевшему до него через многочисленные штабы и войсковые соединения, он овладевает сейчас навыками десантника. Приказа этого человека Касаткин ослушаться не мог.
Забыв о том, что в подвесной системе можно устроиться поудобнее, Павел застыл в воздухе почти что по стойке «смирно». Оглядевшись вокруг, он увидел своих товарищей, также как и он выполнявших важный приказ, и сердце его забилось под ребрами птицей-невольницей, только трелей издавать не могло: они все здесь, потому что нужны армии, нужны стране!
Касаткин приветственно махал руками, облаченными в специальные красивые кевларовые перчатки, всем, до кого мог «дотянуться» его взгляд. Ему отвечали тем же. Паша, не помня себя от восторга, кричал однокурсникам: «Э-э-э-э-й!», и те так же что-то беззвучно кричали ему в ответ.
Был ли кто счастливее на земле, чем он? Миллионы из тех, кто ходит по ней, наверное, не раз мечтали оказаться на этой умопомрачительной высоте, испытать себя и насладиться полетом, но не под ними развернулось бездонное небо, не они обнимают его сейчас…
Воспоминания детства и осознание себя
За недолгое время спуска в пашиной голове возникали и гасли беспорядочные мысли о том, какие горизонты теперь открывает для него судьба. Смирившись когда-то со своей участью отвергнутого, неприспособленного к образу жизни его предков, отца и матери, он полагал, что ему уготовано только, находясь где-то в сторонке, с тихой завистью наблюдать за чужими радостями и победами. Но сейчас, вспоминая далекую тундру, родную ярангу, поселок, где ему довелось оканчивать школу, он понимал, как несоизмеримы его возможности с возможностями тысяч и тысяч простых людей, которым не дано окунуться в небо и которые никогда не познают великого счастья парить над землей.
Вместе с гордостью и тщеславием, поразившими душу, он ощутил жгучую жалость к своим землякам. Вряд ли кто-нибудь из них мог представить, где он сейчас...
Наконец, пестрая череда противоречивых эмоций, клокотавших в нем, хлынула через край… По щекам покатились слезы.
Касаткин летел в небе над псковской землей, а перед его мысленным взором проносились и проносились «картинки» из детства. Он все сопоставлял в своей голове того, ничего не умеющего, обреченного на непонимание близорукого мальчишку, с ним, теперешним, покоряющим небо. Вот Паша у подножья сопки, вот он бредет один по заснеженной холодной тундре, вот отец дает ему в руки ружье, которое кажется тяжелым и неудобным, вот он в школе, где одноклассники сбегают с урока в кино, а он остается сидеть за партой…
Вот весь дядин поселок собирается на специально оборудованной этнографической площадке для празднования «Хололо»… День, когда проводился этот праздник, всегда считался у коряков и днем морского зверя – нерпы, и своеобразным днем благодарения, в который его предки издревле выражали признательность природе и богам за пойманную рыбу, за добытого зверя, за собранные грибы и ягоды… В этом месте Касаткин, никогда раньше не отличавшийся глубоким почитанием веры, мысленно поблагодарил тех богов и майора Погодина за его прыжок с парашютом… А слезы все катились по его щекам… И тут он вспомнил, как по окончании обрядового праздника «Хололо» ольховые маски «Уля-У», в которых разыгрывались различные сценки, выбрасывались в тундру. Коряки, приученные к тому, что в жизни их все меняется, все не постоянно, все временно, периодически избавлялись от ненужных лишних вещей…
Освобождение от прошлого и акт прощения
Прыжок с парашютом, словно добавивший Паше сил, расправивший крылья, был хорошим поводом избавиться от всего лишнего, не дававшего покоя и нестерпимо мучившего его. Теперь ни у кого не возникнет мысли сравнить его с «белой вороной», потому что сегодня он навсегда прощается со своей нерешительностью и замкнутостью.
Но все-таки… Все-таки на душе лежал еще какой-то груз, который тянул его в прошлое, мешал обрести свободу. Что-то, помимо слез, застилало ему глаза, мешая с легким сердцем и ясным сознанием взглянуть на удивительный окружавший его мир под другим углом, с нового ракурса…
И вдруг он со всей отчетливостью вспомнил вчерашнюю кровавую бойню в городском парке, внезапный удар камнем по голове, отвратительное ощущение унижения от своего бегства и спасительного вынужденного падения в кусты.
Нет, мысли об отмщении у него не было, хотя еще вчера, с восхищением глядя на Самохвалова, устроившего в казарме показные выступления с нунчаками, Паша сначала посчитал неожиданное ванино предложение вполне разумным и своевременным. Это уже потом, выслушав мнение товарищей, взвесив все «за» и «против», Касаткин пришел к выводу, что отомстить всем не возможно, что мстить глупо, жестоко и чревато непоправимыми последствиями. Для местных их «праведная» вылазка в парк и расправа, что называется, почти наугад со всеми подозреваемыми могла окончиться десятком-другим сломанных рук и ног, вывернутых челюстей и поврежденных голов, причем, совсем не обязательно у действительно виноватых, для Ивана – в лучшем случае, длительной отсидкой на гауптвахте, в худшем – дисбатом, для них самих – в первую очередь, отчислением из университета. А дальше... кто знает!..
Кроме того, мстить обидчикам, каждый из которых, по сути, тоже своеобразная жертва, жертва незнания, страха и обид, по крайней мере, низко. К тому же, вряд ли скобари будут вспоминать свое недостойное трусливое поведение с высоко поднятой головой. Совесть не даст им покоя.
Время само рассудит этих подонков, оно обязательно воздаст каждому из них по «заслугам». Но то – время, которое берет иногда на себя роль судьи… А как жить с этим ему?..
Касаткин, с присущей отличнику скрупулезностью разложил все события последних дней по полочкам, и понял, что должен навсегда выкинуть из головы ту страшную драку под окольной стеной. Сейчас для него важнее всего было избавиться от обиды и отчаяния, которые преследовали его, не давали дышать…
Однако чтобы забыть это, вытравить, начисто стереть из памяти, надо простить, надо быть выше нечеловеческой злобы и людской ограниченности… Надо найти в себе силы окончательно освободиться от оков собственной злобы и заблуждений, ведущих в никуда…
Простить же может только сильный, гордо и свободно расправивший свои плечи. Касаткин вдруг почувствовал, как этот головокружительный полет над необъятными просторами родины, общей для таких разных, но живущих под одним небом людей, делает его, вопреки всем врожденным отличительным особенностям, большим, всемогущим, великодушным…
Только теперь ему полностью открылся сокровенный смысл многомерности и многообразия бытия. Только теперь перед его воображением предстала вся, необыкновенно красивая, великая, почти сказочная псковская земля, с ее славной историей и ратными подвигами предков, чистая, ничуть не запачканная коротким как миг в сравнении с седыми столетиями досадным эпизодом. Эпизодом с участием псковских выродков.
И Паша, набрав полную грудь воздуха, крикнул во все горло в бесконечную голубую даль:
– Я прощаю!.. Я прощаю вас, скобари!
И крик его еще долго летел над псковщиной…
Эпилог
Судьба Александра Аверкина после прыжка
Теперь уже точно нельзя сказать, сколько банок сгущенки опустошил с мамочкиными блинами Аверкин. Но то, что встречали его дома после военных сборов, как героя, и кормили, точно на убой, абсолютнейшая правда. Что и говорить, сладкое он любил…
Но что-то случилось с сыном, заметила мать. Да и отец задумался: исчезло у него желание лишний раз прихвастнуть что ли... Сколько его не расспрашивали, например, о прыжках с парашютом, Александр все больше отмалчивался. Или же отвечал скромно:
– Ну, да, было дело. Летишь в небе словно птичка. Главное направление и силу ветра над землей почувствовать…
Остается только добавить, что и много лет спустя, читая лекции по основам безопасности жизнедеятельности в своем университете, где Аверкин через четыре года защитил кандидатскую диссертацию, он никогда не забывал наставлять студентов не задаваться при «взлете», чтобы не испытывать сильной досады от «разорванных штанов» в случае непредвиденной ситуации во время «приземления»…
Путь Романа Волкова в полиции
Прежде, чем принять какое-то ответственное решение, Волков с того памятного прыжка с парашютом всегда вспоминал теперь «считалочку» майора Погодина. «Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три… кольцо»… И вот Роман уже работает в полиции, пусть не следователем, участковым, зато его участок лучший в городе. «Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три… кольцо»… И вот он взламывает дверь, чтобы избавить женщину от издевательств пьяного мужа.
А после пулевого ранения из охотничьего ружья от одного доморощенного террориста, и, в результате, получения инвалидности, уволившийся из правоохранительных органов Волков, посчитав до пятисот трех и дернув воображаемое кольцо, зарегистрировал в налоговой инспекции частное сыскное агентство.
Конечно, для того, чтобы жить честно, по совести, не обязательно пользоваться «считалочкой» майора Погодина. Но и в последующем, проработав в открытом им агентстве не один год, Роман ни разу не забыл о ней. Привычка есть привычка!
Борис Семенкин и его военная карьера
В судьбе Семенкина псковская эпопея и вовсе сыграла решающую роль. Перед отъездом в Москву он обручился с Ритой, а уже на пятом курсе, на зимних каникулах, расписался с ней.
После окончания университета, теперь уже с книжкой офицера запаса, Борис приехал в Псков, встал на воинский учет, и дядя Риты, который оказался начальником штаба дивизии, позаботился о том, чтобы служба Семенкина проходила под его личным присмотром…
Прапорщик Андреюк, встретив Бориса в расположении части, крепко обнял его, прослезился и, вспоминая прошлогодние события, вдруг обратился к нему по-военному строго:
– Доложите, как ваша фамилия, товарищ курсант!
Борис с улыбкой пробасил ему в ответ:
– Ну, Семенкин…
– Не «ну», а курсант Семьёнкин, – поправил его Андреюк.
– Не курсант, а лейтенант, – гордо приподняв голову, отпарировал Борис.
Что же касается боевых искусств, без которых настоящему десантнику не обойтись, то первым приемам каратэ учил его Самохвалов, оставшийся в дивизии сверхсрочником по контракту.
Подвиг Павла Касаткина и его последствия
Когда после военной практики и непродолжительных каникул студенты съехались в Москву, чтобы продолжить учебу на пятом курсе университета, они не досчитались Касаткина. Но мало ли что могло случиться… В конце концов Паша мог просто заболеть… И поначалу его отсутствию никто особого значения не придал. Но прошла неделя, вторая, месяц, а Касаткина все не было.
В деканате выяснилось, что их товарищ жив и здоров, однако он дал телеграмму, что по семейным обстоятельствам задерживается до двадцатого октября. Что бы это значило, можно было только гадать, потому что причины своей задержки Паша подробно не объяснял.
На самом же деле… Как бы это понятнее объяснить… Все, наверное, видели документальные кадры, как встречали Гагарина после его возвращения из космоса на землю?.. Так вот, примерно то же самое творилось и на пашиной малой родине! На второй полосе местной газеты поместили его портрет и подробную заметку о сыне корякского народа. Касаткина пригласили на телевидение, о нем вещали по радио… Ведь как выглядел Паша в глазах сотен и сотен людей, никогда в своей жизни не отрывавшихся от земли? Герой! Наверное, один из первых или, скорее, первый из коряков, совершивших, находясь в прославленной воздушно-десантной дивизии, такой подвиг!..
Для того чтобы удовлетворить любопытство и вознаградить душевный подъем жителей округа, в администрации утвердили план выступлений Павла Касаткина в поселках округа. И он полтора месяца читал лекции и отвечал на многочисленные вопросы зачарованных земляков.
Конечно, вернувшись в университет, Касаткин откровенно во всем сознался, ведь никаких семейных обстоятельств он подтвердить не мог. Но, учитывая неординарность ситуации, ему с легкостью все простили.
Ну, а после окончания университета Паше действительно открылись такие перспективы, о которых он и не помышлял. Уже через три года он возглавил Управление по делам гражданской обороны и чрезвычайным ситуациям Корякского автономного округа.
Иван Самохвалов остается в армии
Отдав армии положенные два года, рядовой Самохвалов, к своему удивлению, вдруг осознал, что распроститься с Псковской воздушно-десантной дивизией он не сможет. Не хватит на это у него душевных сил. Слишком уж он прикипел к окружающей обстановке, слишком уж трудно представить себя на гражданке, оторванным от нее. К тому же за плечами у него был автотранспортный техникум, а такое образование и в вооруженных силах котируется.
Вот так поразмыслив и посоветовавшись с командиром батареи, Иван и решился подписать контракт на сверхсрочную военную службу.
Сначала он успешно прошел «лестницу» сержантских званий, а через пару лет ему присвоили звание старшины. По иронии судьбы, в должности старшины родной батареи боевого обеспечения, именно Самохвалов сменил прапорщика Андреюка, уволившегося по возрасту в запас. Но надо отдать ему должное, он никогда не выкрикивал вместо дневального команду «подъем» раньше установленного часа.
А с Петром Валерьевичем Иван прощался, как и следовало ожидать, без обид и насмешек, по-настоящему расчувствовавшись…
Авторские заметки
До конца следуя принципу достоверности, который автор «по умолчанию» установил с самого начала повести, стремился соблюдать на ее протяжении и хотел бы продемонстрировать в заключении, к изложенному выше, пожалуй, следует добавить, что тот памятный прыжок, другие события, в ней описанные, имели место в действительности. Хотя эти события и не лишены доли художественного вымысла. Ваш же покорный слуга был не только их свидетелем, но и участником. Правда, справедливости ради, надо заметить, что все они происходили давненько, а если быть абсолютно непогрешимым в датах, – в 1982 году.
Предыдущая часть: