- Это не просто история об измене. Это история о том, как рушится мир, построенный на лжи. И о том, какая титаническая сила требуется, чтобы посмотреть в глаза этому обвалу.
Чашка с утренним кофе застыла в воздухе на полпути ко рту. Экран телевизора, вещал что-то о городском празднике в Анапе. Я смотрела, не видя, отводя душу горячим глотком и думая о вечном северном тумане, в котором вот прямо сейчас мой Игорь… И вдруг… Краем глаза. Мельком. Словно удар током.
— Нет… — вырвалось шепотом.
Но чашка уже дребезжала на блюдце. Я схватила пульт, отмотала назад. Сердце колотилось где-то в горле, бешено, громко. Вот он, кадр крупным планом. Улыбающаяся молодая женщина с косичками, на ее плече — маленькая девочка в ярко-желтом платьице. И… он. Мой муж. Игорь. Его рука крепко обнималa ее талию. Он что-то говорил, смеялся, а потом наклонился и поцеловал в макушку ребенка. Так нежно, так по-отцовски.
Три года. Три долгих года я провожала его на «нефтяную вахту». Триста шестьдесят пять дней в году одиночества, ожидания звонка, тревоги за его здоровье в суровом краю. Его голос в трубке — уставший, сиплый, вечно жалующийся на бесконечную смену, пронизывающий ветер и капризных начальников. Я верила. Копалаcь на даче, растила один огурцы, чтобы хоть как-то сэкономить, откладывала его «вахтовые» на «их» будущий домик у моря. А он… А он загорал под южным солнцем. Целовал другую. И, судя по возрасту девочки — года три, не меньше — был отцом. С самого начала.
Весь мир сузился до размеров экрана. Звенело в ушах. Я не плакала. Не кричала. Во мне что-то сломалось, отключилось. Острая, режущая боль сменилась леденящим, абсолютным спокойствием. Шок — лучший анестетик. Я дошла до кухни, поставила чашку в раковину. Рука не дрогнула. Посмотрела в окно. Обычный вечер. Дети соседа гоняют на велосипеде. А у меня только что украли жизнь. Ту, что была. И даже не украли… Ее просто никогда не существовало. Она была миражом, картонными декорациями, за которыми мой муж отстраивал свой настоящий, полнокровный мир. С настоящей семьей.
Сначала была ярость. Дикая, слепая, требующая немедленного действия. Схватить телефон, набрать его номер, выкричать в трубку все, что думаю об этом подонке, негодяе, лжеце… Но пальцы сами не поднялись. Нет. Этого мало. Слишком мало. Такой далекий, бессильный скандал. Он что-то промямлит, положит трубку, а потом… Потом будет жить дальше. С ней. С их дочкой. А я останусь здесь, с разбитым сердцем и чувством полнейшего, унизительного идиотизма.
И тут родилось другое решение. Тихое, твердое, пугающее своей холодной определенностью. Я не буду звонить. Я приеду. Сама. Посмотрю ему в глаза. И в ее — ничего не подозревающей, счастливой, «основной». Посмотрю на их жизнь. На дом, в который уходили наши общие деньги. На коляску, которую я, дура, выбирала в интернете для племянницы, а он, наверное, смотрел через мое плечо и думал — подойдет ли его Лизке. Мне нужно было увидеть все это. Не чтобы унизить или отомстить. А чтобы… Чтобы поверить. Чтобы окончательно убить в себе ту наивную дуру, которая три года верила в «нефтяную вахту».
Как принять судьбоносное решение
Я действовала как робот. На автомате. Онлайн — билет на самолет до Анапы на завтра. Банк — перевод всех накопленных средств на свою карту. Сумка — минимум вещей: джинсы, футболка, сменное белье, паспорт и распечатка того самого кадра с новостного сайта. Я смотрела на свое отражение в зеркале прихожей. Знакомое лицо, но глаза… Губы были плотно сжаты, в уголках залегли две новые, неизвестные мне прежде складки — обидные складки обманутой женщины. В них копилась вся боль, все недосказанности, все одинокие вечера. Я повернулась и вышла из дома, из той жизни, что была мне отведена по неведомому чужому сценарию.
Самолет, гостиница, первая ночь в незнакомом городе — все это прошло как в тумане. Наутро, выпив кофе в номере, я села в такси и просто назвала адрес. Тот самый, который нашла в открытых источниках, привязав к репортажу о празднике. Сердце не стучало. Оно будто замерло. Я смотрела в окно на проплывающие южные домики, на пышные кроны деревьев, на яркое, не в пример нашему, солнце. Он выбрал себе жизнь с солнцем. Понимание этого было горше самой измены.
Такси остановилось. Я вышла. Вот он, их дом. Аккуратный, с синими ставнями, палисадником с розами и… велосипедом у калитки. Таким же, как у соседского мальчишки. Детским. Мир не просто рухнул. Он рассыпался в мелкую, острую пыль, которая резала легкие при каждом вдохе.
Я постояла минут десять, может, двадцать. Не двигаясь. Ждала чего? Что из двери выйдет он? Или она с ребенком? И что я скажу? Здравствуйте, я ваша северная жена, можно меня посмотреть? Глупо. Абсурдно. Но уйти я уже не могла. Я приехала за правдой. И должна была ее получить.
Что скрывается за красивой жизнью
Я позвонила в дверь. Звонок прозвучал оглушительно громко в утренней тишине. Сердце все-таки сорвалось с места и застучало где-то в висках. Шаги. Не его. Легкие, быстрые. Женские.
Дверь открылась. Она. Та самая, с косичками. В простой домашней футболке, в спортивных штанах. Без макияжа. Миловидная, улыбчивая. В руке — детская игрушка.
— Здравствуйте, — голос не подвел, прозвучал ровно.
— Добрый день! — она удивленно улыбнулась, ожидая, видимо, почтальона или курьера.
— Я к Игорю. Игорю Сергеевичу.
— Муж сейчас в магазин отъехал, буквально на пять минут. Что ему передать?
«Муж». Слово прозвучало так естественно, так уверенно. Оно вонзилось в сердце острее любого ножа.
— Я подожду, — сказала я и, не дожидаясь приглашения, шагнула в прихожую.
Она немного растерялась, но пропустила. В доме пахло кофе и свежей выпечкой. И детством. С пеленок, присыпкой, воском для мебели. Идиллия. Та самая, о которой я мечтала. На столе в гостиной стояла фотография в рамке: они втроем, все те же улыбки, счастье, льющееся через край. Он смотрел на нее с такой нежностью, которой я у него никогда не видела. Никогда.
— Проходите, пожалуйста, — она пригласила меня в зал. — Я Алена. А вы… коллега Игоря с вахты?
Я села на край дивана. Сжала руки в замок, чтобы не тряслись.
— Нет, — выдохнула я. — Я не коллега. Я — Ольга. Его жена.
Тишина повисла густая, плотная, звенящая. Алена перестала улыбаться. Она медленно опустилась в кресло напротив, не отрывая от меня широких, испуганных глаз. Игрушка выпала у нее из рук на пол.
— Что… Что вы сказали? — ее голос стал тише, но в нем не было агрессии. Только нарастающий, леденящий ужас.
— Я сказала, что я его жена. Мы живем в Новосибирске. Он ездит к вам «в командировки»? Или к нам — «на вахту»? — я достала из кармана замятый листок с распечаткой и протянула ей. — Вчера видела вас по телевизору.
Она машинально взяла листок. Посмотрела. Пальцы ее задрожали. Она подняла на меня взгляд, и в ее глазах я прочитала все ту же боль, все то же смятение, что были во мне. Мы были по одну сторону баррикад. Обе — обманутые.
— Нет… Этого не может быть, — прошептала она, закрывая лицо руками. — У нас… У нас же Лиза… Ей три года. Мы расписаны…
Слово «расписаны» добило окончательно. Значит, я — та, неофициальная. Та, «вторая». Нет, даже не вторая. Последняя. Запасной аэродром. Северный филиал его жизни.
В этот момент за спиной щелкнула ключом входная дверь. Послышался его голос, бодрый, жизнерадостный:
— Лен, я купил тебе тех самых пирожков с вишней, которые ты…
Он замер на пороге гостиной. Увидел меня. В его руках был пластиковый пакет, из которого пахло сдобой. Его лицо, загорелое, умиротворенное, за секунду превратилось в маску ужаса. Он побледнел. Пакет с пирожками со звоном упал на кафельный пол.
— Оля… — его голос сорвался. — Что ты… здесь…
Я поднялась с дивана. Смотрела на него. Не на мужа. На незнакомца. На лжеца, который годами виртуозно разыгрывал два спектакля одновременно.
— Я думала, ты на вахте, — сказала я тихо. Без упрека. Констатируя факт. — А ты, выходит, дома.
Чем закончилась поездка на юг
Он не нашел что ответить. Он смотрел то на меня, то на Алену, которая тихо плакала, уткнувшись лицом в спинку кресла. В его глазах мелькали паника, злоба, страх. Но больше всего — жалкое, унизительное желание все как-то исправить, замять, соврать еще раз.
Алена первая нарушила тишину. Она подняла голову, вытерла слезы и посмотрела на него. Не на меня. На него. Ее взгляд был спокоен. И страшен этой ледяной ясностью.
— Выйди, — сказала она ему. — Выйди из моего дома.
— Лена, я все объясню… — он сделал шаг к ней.
— Выйди! — ее крик прозвучал так неистово, что он отпрянул. — Сейчас же. И забери… ее.
Она показала на меня. И в этот момент я все поняла. Поняла, что мы с ней — не союзницы. Мы — разные жертвы одного хищника. И ее мир рухнул ровно так же, как мой, пять минут назад.
Я посмотрела на Игоря. На этого сломленного, жалкого мужчину в дверном проеме. Вся моя ярость, вся боль куда-то ушли. Осталась только пустота. Глубокая, всепоглощающая.
— Мне тебя не жаль, — сказала я ему. И вышла. Прошла мимо него, не глядя. Вышла на улицу, залитую южным солнцем.
Он не побежал за мной. Я слышала, как за спиной захлопнулась дверь. Не его — ее дверь. Дверь его «настоящей» жизни, в которую ему теперь дорога закрыта. Навсегда.
Я шла по незнакомым улицам и не чувствовала ни злости, ни горя. Только странное, щемящее облегчение. Правда, какой бы горькой она ни была, оказалась легче сладкой лжи. Я приехала за правдой. И я ее получила. С лихвой.
Мой самолет улетал вечером. Я сидела в зале ожидания и смотрела в окно на взлетную полосу. Три года моей жизни оказались фикцией. Но впереди… Впереди была только правда. Моя собственная, честная, одинокая, но — правда. И это был единственный подарок, который он мне сделал за все эти годы. Подарок, стоивший мне трех лет лжи. Но, кажется, оно того стоило. Чтобы выжить, нужно сжечь мосты. Иногда — чужие.