Чемодан на пороге
Чемодан стоял у двери. Синий, с потёртыми углами — тот самый, что я покупала Кате на выпускной. Тогда она собиралась в Крым с одногруппниками, смеялась, обещала привезти магнитик на холодильник.
Сейчас она молча складывала вещи. Методично. Свитер за свитером, джинсы, косметичку. Я стояла в дверном проёме, сжимала край фартука. На плите остывал борщ — её любимый.
— Катюш, давай поговорим спокойно.
Она даже не обернулась. Застегнула молнию на сумке, проверила документы в кармашке. Руки не дрожали. У меня — дрожали.
— О чём говорить, мама? Ты всё равно не услышишь.
— Я слышу! Я же мать, я…
— Вот именно. Ты — мать. А я — твоя вечная должница.
Голос сухой, чужой. Так не говорит моя Катенька. Моя девочка всегда была мягкой, послушной. Училась на отлично, помогала по дому, звонила каждый день из университета.
Я шагнула в комнату. Схватила её за руку.
— Подожди. Москва — это… там другая жизнь. Ты здесь нужна, у тебя работа, квартира…
Катя высвободила руку. Резко.
— Квартира? Твоя квартира, мама. В которой я живу по твоим правилам. Работа? В школе за двадцать тысяч, потому что ты решила, что педагогика — моё призвание.
— Я хотела как лучше! Ты же понимаешь…
— Ты мне не мать! — выкрикнула она. — Ты — надзиратель! Ты прожила за меня мою жизнь!
Слова ударили в грудь. Я попятилась.
Цена жертвы
Я села на диван. Руки сами собой потянулись к старому альбому на полке. Открыла.
Вот Катя в три года, в красном сарафане. Держит мою руку, улыбается беззубым ртом. Я тогда работала в две смены — днём в школе, вечером репетиторство. Чтобы на сарафан хватило, на игрушки, на садик хороший.
Муж ушёл, когда ей год был. Сказал: «Не тяну двоих». Больше не появлялся.
Вот первое сентября. Катя в белом фартуке, с букетом. Я стою рядом в выцветшем платье — на новое себе денег не оставила. Ей нужны были туфли, рюкзак, форма.
Материнская боль — это когда отдаёшь последнее, а тебе говорят: ты слишком много дала.
Листаю дальше. Выпускной в школе. Катя красивая, счастливая. В платье за пятнадцать тысяч — я три месяца копила. Сама в тот вечер осталась дома. Сказала, что устала, голова болит. На самом деле — идти не в чем было.
Университет. Платное отделение — на бюджет не прошла, не хватило два балла. Я продала дачу. Ту самую, что от мамы досталась. Где Катя в детстве малину собирала, качалась на старых качелях.
— Мам, не надо, я на бюджет переведусь, — говорила тогда.
— Ерунда. Учись спокойно. У нас всё есть.
«У нас» — это я на двух работах вкалывала. А Катя с подружками в кафе ходила, на концерты. Я ни слова не говорила. Пусть радуется, думала. Пусть молодость будет светлой.
Закрыла альбом.
На подоконнике стоял старый эмалированный чайник. Зелёный в белый горошек, со сколом на носике. Мы с Катей по вечерам за чаем из этого чайника сидели. Я проверяла тетради, она рассказывала про школу, про мальчиков, про мечты.
Когда это кончилось? Когда она перестала делиться?
Правда, которую не хотят слышать
В коридоре щелкнула молния чемодана. Катя вышла, поставила его у двери. Увидела меня с альбомом — поджала губы.
— Опять будешь вспоминать, сколько на меня потратила?
— Я не об этом…
— О чём тогда? — она села напротив, скрестила руки на груди. — Давай начистоту. Ты вырастила меня одна. Жертвовала всем. Я знаю. Я благодарна. Но это не даёт тебе права распоряжаться моей жизнью!
Конфликт поколений — штука жестокая. Мы хотим лучшего для детей, а они видят в этом цепи.
— Я что, запрещала тебе жить?
— Ты запретила мне выбирать! — Катя вскочила. — Помнишь, когда мне восемнадцать было? Я хотела на журфак. Ты сказала: филология надёжнее. Я согласилась. После универа хотела в рекламное агентство. Ты: «Учитель — профессия благородная, с детьми работать». Я опять согласилась. Максим позвал замуж, мы хотели переехать в Питер. Ты легла с давлением, я осталась. Он не стал ждать, женился на другой.
Она говорила, а у меня внутри всё сжималось. Я правда не помнила про Максима. Или не хотела помнить.
— Но я же… я думала…
— Ты думала только о себе! — голос Кати дрогнул. — О своём страхе остаться одной. Ты меня не отпускала, потому что без меня ты — пустота. Твоя жизнь — это я. А моя жизнь где?
Она вытерла глаза ладонью. Я сидела, не в силах пошевелиться.
— Мне двадцать девять, мама. У меня нет семьи, нет карьеры, нет своего пространства. Я живу в твоей квартире, работаю в твоей школе, встречаюсь с тем, кто тебе «подходящим кажется». Я задыхаюсь!
Самая страшная правда — та, которую мы прячем от себя. Я думала, что люблю дочь. А любила в ней свою нужность.
— В Москве мне предложили работу, — Катя говорила тише, но твёрже. — Маркетинг, хорошие деньги, перспектива роста. Я еду. С Андреем или без — неважно. Я еду, потому что если не сейчас, то когда?
— Но ты же учительница…
— Я не учительница! — она ударила кулаком по столу. — Это ты учительница. Я — человек, который пять лет отрабатывал твой выбор. Хватит.
Пустой чайник
Она ушла в ванную. Я осталась на кухне.
Чайник стоял на плите. Пустой. Я налила воды, поставила греться. Села за стол, уронила голову на руки.
Может, Катя права?
Я вспомнила, как восемь лет назад она пришла домой с горящими глазами. «Мам, меня на стажировку в агентство взяли! Платят немного, но это опыт, перспектива!» Я сказала: «Катюш, там же ненормированный день, стрессы. Ты же хотела с детьми работать». Она помолчала, кивнула: «Наверное, ты права».
Она всегда соглашалась.
Потому что я воспитала её правильной. Послушной. Удобной.
Вспомнила Максима — высокий парень с добрыми глазами, заходил за Катей, приносил цветы. Я говорила: «В Питере холодно, работы там нет нормальной, да и далеко». Он уехал один. Через полгода в соцсетях появились фото со свадьбы.
Катя тогда три дня не выходила из комнаты.
А я думала: правильно. Рано ей ещё замуж, пусть поработает, встанет на ноги.
«Встанет на ноги» — под моим крылом. В моей квартире. На моём поводке.
Чайник закипел. Я выключила газ, но заваривать не стала.
За окном смеркалось. Октябрь, дожди, серость. Раньше я любила это время — уютные вечера с Катей, разговоры на кухне, чай с вареньем.
Теперь чайник будет стоять пустым.
На пороге перемен
Катя вышла через двадцать минут. Лицо умыто, волосы собраны. На ней куртка, через плечо сумка.
— Такси через пять минут, — сказала негромко.
Я кивнула. Встала, подошла к плите. Налила чай в две чашки — машинально. Протянула одну Кате.
Она взяла. Мы стояли молча, пили обжигающий напиток.
— Я правда не хотела так кричать, — произнесла Катя. — Но ты не слышала иначе.
— Я слышу сейчас, — ответила я. — Поздно, но слышу.
Она посмотрела на меня. Глаза усталые, но решительные.
— Я не бросаю тебя, мам. Я просто начинаю жить.
— Я знаю.
Разлука с дочерью — это когда понимаешь: твоя роль сыграна. Пора уходить со сцены.
— Буду звонить, — добавила Катя. — Раз в неделю точно. И приеду на Новый год.
— Хорошо.
За окном просигналила машина. Катя допила чай, поставила чашку в мойку. Взяла чемодан.
Я проводила её до двери. Хотела обнять — не решилась.
Она обернулась на пороге.
— Мама… Я люблю тебя. Просто по-своему.
— И я тебя.
Дверь закрылась.
Я вернулась на кухню. Села за стол, где стояли две чашки — моя полная, Катина пустая.
На холодильнике висело старое фото: мы с Катей на море, ей лет десять. Обе смеёмся, держимся за руки. Тогда я была её целым миром.
Теперь мне нужно научиться быть просто частью её жизни.
Отношения матери и дочери — это вечный танец близости и отпускания. Самые болезненные уроки мы получаем от тех, кого любим больше всего.
А как вы справляетесь с взрослением детей? Легко ли отпускать или держитесь до последнего? Поделитесь в комментариях — возможно, ваш опыт поддержит того, кто сейчас проходит через разлуку.
Если вам понравилось — ставьте лайк и поделитесь в соцсетях с помощью стрелки. С уважением, @Алекс Котов.