— Мама, а почему у Алинки нет папы?
Вероника замерла у плиты. Половник выскользнул из руки, звякнул о кастрюлю. Максим стоял в дверях кухни, сжимая школьный рюкзак. Ему было шестнадцать, он уже не задавал детских вопросов просто так.
— Откуда такой вопрос? — она выключила конфорку, обернулась к сыну.
— Воспитательница сказала ей сегодня. При всех детях. Что, мол, не у всех есть папы, и это нормально. Алинка весь вечер плакала, называла меня папой.
Вероника опустилась на табурет. Одиннадцать лет она готовилась к этому разговору. Одиннадцать лет, с того самого дня, когда Олег собрал сумку и ушел к Елене. Она тогда не плакала, не кричала, даже не пыталась удержать. Просто стояла в прихожей и смотрела, как он натягивает куртку, избегая ее взгляда.
— Надумаешь вернуться, мы ждем, — сказала она тогда. Не из великодушия. Из усталости.
Максиму тогда было пять. Он спрятался за дверью комнаты и подглядывал сквозь щель. Вероника знала. Но не могла утешить сына, когда сама не понимала, что произошло. Их брак всегда был как остывший суп — съедобный, привычный, но без вкуса. Олег был красавцем, центром любой компании. Она — рыжая, веснушчатая, неяркая. Как они вообще оказались вместе? Она до сих пор не знала ответа.
После ухода Олега жизнь стала проще. Не легче — проще. Не надо было притворяться, что все хорошо. Не надо было замечать чужие духи на его рубашке. Не надо было краснеть, когда подруги шептались за спиной. Вероника работала в детском саду, получала копейки, экономила на всем. Максим рос тихим, замкнутым мальчиком, слишком рано ставшим мужчиной в доме.
А потом случился тот санаторий. Путевку дали от профсоюза. Вероника поехала не отдыхать — сбежать. От жалостливых взглядов, от вопросов, от собственного отражения в зеркале. Там, у моря, она встретила мужчину. Даже имени его не запомнила толком. Было лето, вино, закаты. Было ощущение, что она снова жива, а не просто функционирует.
Когда через два месяца тест показал две полоски, Вероника не испугалась. Наоборот. Впервые за много лет она приняла решение сама, для себя. Не из долга, не из страха, не чтобы кому-то что-то доказать. Алина родилась зимой. Рыжая, как мама, крикливая и требовательная.
— Какое у нее отчество? — ехидно спросила коллега, когда Вероника вернулась из роддома.
Она промолчала. Потому что не было ответа. Отчества не было. Отца не было. Был только выбор остаться собой или сломаться под тяжестью чужих мнений.
Максим полюбил сестру сразу. Качал ее по ночам, когда Вероника валилась с ног от усталости. Кормил из бутылочки. Учил ходить. Он никогда не спрашивал, кто отец Алины. Возможно, понимал, что не важно. Они были семьей — трое против всего мира.
Алина росла шумной и любознательной. В три года пошла в детский сад. И вот теперь — этот проклятый вопрос.
— Что ты ответил Алинке? — устало спросила Вероника.
— Что я ее папа. Пока настоящий не появится, — Максим сел напротив матери, положил большую ладонь поверх ее руки. — Мам, не надо плакать. Мы справимся.
Ей было тридцать четыре. Сыну — шестнадцать. А он утешал ее, как маленькую.
Звонок в дверь прозвучал через неделю. Вечером, когда Вероника купала Алину. Максим пошел открывать, она услышала его голос из коридора:
— Здравствуй, папа.
Вероника резко выпрямилась. Вода расплескалась на пол. Она вытащила Алину из ванны, закутала в полотенце и вышла в прихожую. Олег стоял на пороге с огромным пакетом. Постарел, появились морщины у глаз, седина на висках. Но все такой же — высокий, статный, с этой легкой улыбкой, от которой когда-то кружилась голова.
— Привет, Ника, — он не решался войти. — Можно?
Алина вырвалась из маминых рук, босая, в одном полотенце кинулась к незнакомцу.
— Папа! Папа пришел! Максим, смотри, папа пришел!
Олег поднял девочку на руки, прижался лицом к мокрым рыжим волосам. Вероника отвернулась, схватилась за косяк. Что это? Жалость? Злость? Облегчение? Она не могла понять, что чувствует. Слишком много лет прожила без него, чтобы сразу вспомнить, каково это — быть женой.
Максим молчал, прислонившись к стене, скрестив руки на груди. Лицо непроницаемое, но Вероника знала этот взгляд. Так он смотрел, когда терпел боль, не желая показывать ее.
Олег осторожно поставил Алину на пол, вошел в квартиру. Прошел на кухню, как хозяин, как будто не было этих одиннадцати лет. Достал из пакета продукты — дорогие, каких Вероника себе не покупала. Колбаса, сыр, фрукты, шоколад для детей.
— Простишь меня, Ника? — он стоял спиной, раскладывая покупки на столе.
— Ты пропал на одиннадцать лет. О чем ты говоришь, Олег?
— Я… ошибся. С Еленой не сложилось. Она ушла к другому три года назад. Я остался один.
Он замолчал. Вероника ждала. Не помогала ему словами, не кивала. Просто ждала.
— Понял, что потерял вас. Максима. И вот теперь еще Алину...
Вероника слушала и думала о другом. О том, как он не позвонил ни разу, когда Максим заболел пневмонией. О том, как она в морозы стояла в очереди за детским питанием, считая копейки. О том, как он не пришел на выпускной Максима из начальной школы. О том, как она плакала по ночам, кусая подушку, чтобы сын не услышал.
— У Алины нет отца, — она говорила медленно, подбирая слова. — Если ты хочешь им стать — я не против. Но только ради нее. Не ради меня.
— А ты? Ты меня простила?
Вероника посмотрела на него. На красивое, выцветшее лицо. На растерянность в глазах. На руки, которые когда-то обнимали другую женщину.
— Я не знаю, Олег. Честно не знаю. Прошло слишком много времени, чтобы говорить о прощении.
Он вернулся. Не сразу, постепенно. Сначала приходил по выходным, гулял с Алиной, помогал Максиму с учебой. Потом оставался ночевать на диване. Потом привез свои вещи. Вероника не сопротивлялась. Ей было все равно. Нет, не так. Ей было удобно. Удобно иметь мужчину в доме. Удобно, когда Алина называет кого-то папой. Удобно не объяснять соседям, почему она одна.
Но любви не было. Той самой страсти из романов, которой не было даже в первом браке. Они были как соседи по коммуналке — вежливые, сдержанные, чужие. Олег рассказывал о работе, она кивала. Она жаловалась на усталость, он советовал отдохнуть. По ночам лежали рядом, не касаясь друг друга. Каждый в своем мире, в своей боли.
Максим отдалился. Стал приходить поздно, запирался в комнате, огрызался на вопросы. Однажды Вероника не выдержала, пошла к нему.
— Что случилось, сынок? Почему ты избегаешь нас?
Максим сидел за столом, уставившись в учебник. Не поднимая головы, сказал:
— Я не вас избегаю. Я его избегаю.
— Максим, он твой отец...
— Отец? — сын резко обернулся. Глаза блестели. — Отец — это тот, кто был рядом. Кто лечил меня, когда я болел. Кто помогал тебе, когда денег не было. А он просто вернулся, потому что испугался остаться один.
Слова сына попали в точку. Вероника всегда знала правду, но не хотела признавать. Олег вернулся не из-за любви. Не из-за раскаяния. Он вернулся, потому что ему некуда было идти. Потому что в тридцать шесть лет он вдруг увидел, как быстро проходит жизнь. Потому что остаться одному страшнее, чем вернуться к той, которую когда-то предал.
А она приняла его. Почему? Из жалости? Из слабости? Или потому что сама боялась одиночества? Боялась признать, что справляется без мужчины? Боялась, что Алина вырастет без отца, как выросли миллионы детей до нее?
Вероника смотрела на спящую дочь. Алина посапывала, обнимая плюшевого мишку. Такая маленькая, беззащитная. Имеет ли она, мать, право лишить ее отца ради собственной гордости? Или, наоборот, обманывать ребенка, создавая иллюзию семьи, которой нет?
Она вышла на кухню. Олег сидел у окна, курил, глядя в темноту. Услышав шаги, обернулся.
— Не спится?
— Олег, зачем ты вернулся? Правду.
Он долго молчал. Стряхнул пепел в блюдце. Вздохнул.
— Потому что мне было страшно. Елена ушла, работа стала невыносимой, друзья разъехались. Я просыпался в пустой квартире и понимал, что мне некому позвонить. Некому сказать, как прошел день. Некого обнять. И я вспомнил тебя. Вспомнил, как ты всегда была рядом. Тихая, спокойная, надежная. Я подумал, может, еще не поздно?
— Поздно, Олег.
— Что?
— Поздно. Ты вернулся не ко мне. Ты вернулся от одиночества. А это не одно и то же.
Она говорила спокойно, без упреков. Просто констатировала факт. Олег опустил голову.
— А что теперь?
— Не знаю. Я приняла тебя, потому что думала: так будет правильно для Алины. Для Максима. Для всех, кроме меня. Но я ошиблась. Видишь ли, одиночество было честнее. Там я хотя бы не врала себе.
Вероника ушла в комнату. Легла, не раздеваясь. Закрыла глаза и впервые за много лет позволила себе заплакать. Не от боли. От облегчения. Она наконец произнесла вслух то, что боялась признать. Олег вернулся, но это ничего не изменило. Потому что не они разорвали связь одиннадцать лет назад. Связи не было никогда.
Утром Олег собрал вещи. Алина плакала, цеплялась за его ногу. Максим смотрел из своей комнаты, стиснув зубы. Вероника стояла у плиты, готовя завтрак, как будто ничего не происходит.
— Я буду приходить к Алине. Буду помогать, — сказал Олег на пороге.
— Хорошо.
— Прости.
— Не за что. Мы оба ошиблись. Я тоже. Когда решила, что смогу жить с тем, кого не люблю.
Дверь закрылась. Алина всхлипывала на руках у Вероники. Максим вышел из комнаты, обнял их обеих.
— Мам, теперь все будет хорошо, — прошептал он.
Вероника не ответила. Потому что не знала. Будет ли хорошо? Или снова вернется та тяжелая, изматывающая борьба за каждый день? Но одно она знала точно: лучше быть одной и честной, чем вдвоем и фальшивой.
На работе коллега спросила с ехидцей:
— Ну что, как твой Олег? Вернулся небось?
Вероника посмотрела ей в глаза и ровно ответила:
— Вернулся. И ушел. Потому что я поняла: отчество для дочери можно получить и без любви. А жить без любви я больше не хочу.
Она сказала это и почувствовала странную легкость. Будто сбросила с плеч груз, который тащила слишком долго. Алина спросит однажды, почему папа ушел снова. И Вероника ответит честно: потому что мама научилась выбирать себя. Не эгоизм. Не жестокость. Просто право быть счастливой. Или хотя бы не несчастной.
Вечером, когда дети спали, Вероника сидела у окна с чаем. Телефон завибрировал. Сообщение от Олега: "Спасибо. За все. За то, что дала шанс. И за то, что не стала притворяться."
Вероника не ответила. Закрыла телефон. Допила чай. За окном шумели деревья.