— Продаёшь квартиру отца?
Максим стоял в дверном проёме. Вера держала чашку над столом, не допив.
— Да.
— Как ты можешь? Прошло два года!
Она поставила чашку. Встала. Подошла к окну.
За стеклом октябрьское небо висело над заводскими трубами. Двадцать лет одна картина.
— Мне сорок пять, Макс. Хочу сделать что-то для себя.
— Для себя? — он усмехнулся. — А память отца?
Память. Вера слышала это слово каждый день последние два года. Память о муже, который умер от инфаркта на работе в сорок девять. О человеке, которого сын помнил совсем другим.
— Ты не понимаешь.
— Что я не понимаю? Что хочешь забыть его?
Вера резко обернулась.
— Хочу наконец пожить! Открыть ателье. Шить. Заниматься любимым делом. Олег Викторович никогда не позволял. Говорил, блажь. Что нормальная женщина работает на заводе.
— Он обеспечивал нас! — Максим побагровел.
— Контролировал каждый шаг! Двадцать три года я жила так, как он считал правильным.
Максим молчал. Смотрел на мать как на чужую. Развернулся. Хлопнул дверью.
Вера опустилась на стул.
Руки тряслись. Сын не готов слышать правду. Для него отец остался строгим, справедливым человеком. Максим не помнил, как Олег Викторович кричал за каждую копейку. Запрещал встречи с подругами — нечего шататься. Не помнил холодных вечеров, когда она сидела одна, а муж молчал за газетой.
На следующий день Вера встретилась с риелтором.
Трёхкомнатная в центре должна принести хорошие деньги. Хватит снять помещение, купить оборудование, наладить дело. Всю жизнь она шила для себя и знакомых. Подруги говорили — золотые руки.
— Квартира в отличном состоянии, — говорил риелтор, молодой в модном костюме. — Думаю, через два месяца найдём покупателя.
— Можно быстрее?
— Можно. Снизить цену.
— Снижайте.
Она торопилась.
Каждый день на заводе был бесконечным. Начальник цеха Геннадий Павлович, пожилой с красным носом, постоянно придирался. То отчёт не так, то опоздала на пять минут. Вера понимала — удобная мишень. Тихая, безотказная.
Такой её воспитал муж.
Светлана, коллега, с которой работали десять лет, спросила за обедом:
— Вер, правда решилась?
— Решилась.
— А Максим?
Вера молча помешала кашу.
— Не принял, — констатировала Светлана. — Знаешь, после смерти мужа ты как будто ожила.
— Света, я просто перестала бояться. Олег всегда был против. Находил причину, почему нельзя. А теперь его нет. Жизнь проходит. Мне сорок пять, а я не сделала ничего для себя.
Через неделю позвонила Валентина Ивановна, свекровь. Голос ледяной.
— Вера, приезжай. Поговорим.
В квартире пахло нафталином. Валентина Ивановна сидела в кресле, прямая, в тёмном платье. Рядом на диване Максим.
Семейный суд.
— Садись.
Вера села на край стула.
— Максим рассказал о планах, — начала свекровь. — Я в шоке. Сын не остыл в могиле, а ты распродаёшь имущество.
— Это моя квартира. По завещанию.
— Семейная квартира! Олег покупал для сына!
— Для сына у него был другой план. Жить в тесноте, в страхе, под контролем.
— Как смеешь! — вскочила Валентина Ивановна.
— Мама, хватит, — вмешался Максим. — Бабушка, пожалуйста.
Старуха села. Дышала тяжело.
Вера посмотрела на сына. Ему плохо. Разрывается между ними.
— Макс, я не предаю память. Просто хочу жить дальше. Заниматься любимым делом. Разве преступление?
— А мы не дело?
Вера не нашла ответа. Встала. Ушла молча.
Месяц прошёл в ожидании.
Риелтор звонил дважды — желающие посмотреть квартиру. Вера присмотрела помещение под ателье. Небольшое, с ремонтом, окна на солнечную сторону. Она представляла — стоит у окна с кофе, за спиной жужжит швейная машинка.
Своя. Её собственная жизнь.
В середине ноября нашёлся покупатель. Молодая пара с ребёнком. Цену предложили чуть ниже, но Вера согласилась. Ещё пара недель на оформление — всё.
Она будет свободна.
В день подписания договора пришло уведомление из банка. Обычное, в конверте. Вера открыла на кухне.
Требование о погашении задолженности по кредиту, который брал Олег Викторович в две тысячи девятнадцатом. Три миллиона рублей. Плюс проценты за три года.
Почти четыре миллиона.
Вера перечитала трижды. Не могло быть. Олег никогда не говорил о кредитах. Был помешан на контроле, экономии каждой копейки.
Откуда кредит?
Она позвонила в банк. Сухой женский голос подтвердил — кредит существует. Оформлен на покойного, но квартира совместно нажитое имущество. Долг переходит на наследников.
— Но я не знала! Он не говорил!
— К сожалению, не освобождает от обязательств. Два месяца на погашение. Иначе суд.
Вера опустилась на стул.
Перед глазами цифры. Четыре миллиона. Квартира стоит столько же. Продать — деньги уйдут на долг.
Ателье. Мечта. Будущее.
Рухнуло.
Вечером она позвонила в банк снова. Попросила документы по кредиту. Через два дня толстый конверт лежал на столе.
Вера раскрыла дрожащими руками.
Кредит оформлен на покупку оборудования. Станка. Для предпринимательской деятельности.
Олег хотел открыть дело? Невозможно. Он всегда говорил — предпринимательство риск, риск глупость.
Вера позвонила его бывшему коллеге Андрею. Друзья много лет.
— Андрей, честно. Олег брал кредит?
Пауза долгая.
— Брал. Хотел открыть мастерскую. Ремонт техники. Купил оборудование, помещение присмотрел. Потом заболел. Бросил. Думал, тебе сказал.
— Не сказал.
Она положила трубку.
Засмеялась. Смех истерический, почти плач.
Олег. Муж, который двадцать лет запрещал ей мечтать, сам втайне мечтал. Открыл кредит. Планировал будущее. Для себя. Только для себя.
Умер. Оставил долг.
Последний подарок. Последний способ контролировать из могилы.
Когда Максим зашёл вечером, Вера сидела за столом с бокалом вина. Перед ней документы.
— Мам, ты чего?
— Садись. Пора узнать правду об отце.
Она рассказала. Про кредит. Тайные планы Олега. Что деньги от квартиры уйдут на погашение долга.
Мечта мертва.
Максим слушал молча. Лицо белело постепенно.
— Он брал кредит? Не сказал тебе?
— Не сказал.
— Почему?
— Потому что я была не партнёром. Подчинённым. Он принимал решения. Я выполняла. Так было всегда.
Максим молчал.
Она видела, как в глазах рушится образ идеального отца. Как трещинами покрывается святой лик. Больно смотреть. Но он должен знать правду.
— Значит, не откроешь ателье?
— Нет. Деньги уйдут банку.
— Вернёшься на завод?
— Да.
Они сидели молча. За окном дождь. Капли стучали по стеклу монотонно.
— Прости, — вдруг сказал Максим.
— За что?
— Что не понял. Не захотел понять.
Вера взяла его руку.
Они сидели так долго, пока ночь не накрыла город.
Через месяц квартира продана. Деньги ушли в банк до копейки.
Вера вернулась на завод. Геннадий Павлович радостно потёр руки — она опять удобная, податливая, безопасная.
Однажды вечером, возвращаясь с работы, Вера проходила мимо того помещения под ателье. В окне горел свет. Там уже кто-то работал.
Она остановилась. Посмотрела.
За окном мелькнула женская фигура с ножницами в руках.
Вера постояла минуту. Пошла дальше.
Дома разогретый ужин и пустая квартира. Максим приезжал чаще теперь. Они стали ближе.
Но это не делало легче.
Перед сном Вера села у окна с чашкой чая. За стеклом темнота и заводские трубы.
Та же картина, что двадцать лет назад.
До пенсии пятнадцать лет.
Она допила чай. Поставила чашку в раковину. Легла спать.
Завтра снова завод.