— Ну что, съездил? — спросила Аида, не отрываясь от шинковки капусты. Звук ножа, методично ударявшего по разделочной доске, был единственным, что нарушало вечернюю тишину их небольшой кухни.
Олег вошел, принеся с собой запах морозного воздуха и едва уловимый аромат чужого парфюма — так пахло в офисах продаж новостроек. Он снял куртку, повесил ее на крючок, который уже давно грозился отвалиться под тяжестью зимней одежды, и прошел к столу. Его молчание было громче любых слов.
— Олеж, я тебя спрашиваю, — повторила Аида, наконец подняв на него глаза. Ее взгляд был спокойным, но в его глубине таился холодный блеск стали. Она была женщиной без лишних изгибов и сантиментов — ни в фигуре, ни в характере. Прямые темные волосы, собранные в тугой хвост, строгое лицо с четко очерченными скулами и внимательные серые глаза. Она работала старшим фармацевтом в государственной аптеке, и эта профессия наложила на нее свой отпечаток: точность, порядок и нетерпимость к любым отклонениям от инструкции.
— Съездил, — наконец выдавил он. — Аида, ты должна это увидеть. Это не просто квартира. Это… это совсем другой уровень жизни.
Он говорил с тем воодушевлением, которое появлялось у него всякий раз, когда они касались этой темы. Олег, в отличие от жены, был человеком порывистым, мечтательным. Высокий, немного сутулый, с вечно взъерошенными русыми волосами и добрыми, но сейчас полными отчаяния глазами. Он работал инженером-конструктором на заводе, и его вера в светлое будущее, где технологии решат все проблемы, распространялась и на быт.
— Какой уровень, Олег? Уровень кредитной кабалы на двадцать лет? — Аида смахнула нашинкованную капусту в большую миску. — Мы это обсуждали. Сто раз.
— Но это не просто кабала! Это вложение! — он повысил голос, жестикулируя. — Мишка в этом году в школу пойдет. Ты хочешь, чтобы он рос здесь? В этой двушке? Чтобы уроки делал на кухонном столе, потому что в его комнате нет места для письменного стола?
Комната их шестилетнего сына Миши действительно была крошечной — бывшая кладовка, которую они переоборудовали, когда он родился. Кровать, узкий шкаф и ящик с игрушками занимали почти все пространство. Аида знала это лучше, чем кто-либо. Каждый вечер, укладывая сына спать, она чувствовала, как стены давят на нее.
— В этой двушке выросла я, — отрезала она. — И ничего, не жалуюсь. У Миши есть своя комната. Маленькая, но своя. У многих и этого нет.
— Аида, перестань! — в голосе Олега зазвенели злые нотки. — Почему ты всегда все сводишь к этому? «Я выросла», «мне хватало». Мы — семья! Мы должны стремиться к лучшему для нашего ребенка! А ты держишься за эти стены, как будто они пуп земли.
— Эти стены, как ты выражаешься, — единственное, что у меня есть, — медленно, с расстановкой произнесла Аида. — Мое. Лично мое. То, что никто и никогда у меня не отнимет.
Олег сел на табуретку и обхватил голову руками. Он выглядел измученным. Этот разговор был для них замкнутым кругом, из которого не было выхода. Аидина квартира, доставшаяся ей от бабушки, была камнем преткновения. Для нее — крепость, для него — тюрьма.
— Я не собираюсь ничего у тебя отнимать, — глухо сказал он. — Я хочу, чтобы у нас был общий дом. Большой, светлый. Где у Мишки будет своя комната с балконом, где мы сможем поставить большой обеденный стол и звать гостей. Где моя мама сможет останавливаться, не ютясь на раскладушке в гостиной.
При упоминании свекрови Аида напряглась. Валентина Петровна, женщина энергичная и властная, жила в другом городе, но ее незримое присутствие ощущалось постоянно. Каждый ее звонок заканчивался вздохами о том, как тесно им живется и как «настоящий мужчина должен обеспечить семью просторным жильем».
— Мы можем звать гостей и сюда, — сухо ответила Аида. — А твоя мама прекрасно себя чувствует на раскладушке. Она сама говорила, что ей так даже удобнее — ближе к телевизору.
Олег поднял на нее тяжелый взгляд.
— Ты даже не хочешь поехать и посмотреть. Просто из принципа. Потому что боишься перемен. Ты боишься жить, Аида. Ты прячешься за этими своими бетонными стенами от всего мира.
Он встал и вышел из кухни, громко хлопнув дверью. Аида осталась одна. Ее руки слегка дрожали. Она смотрела на миску с капустой и понимала, что салата сегодня не будет. Аппетит пропал. Олег был неправ. Она не боялась жить. Она боялась потерять то, что давало ей чувство опоры под ногами. Чувство, которого она была лишена все свое детство.
На следующий день обстановка в доме была гнетущей. Олег ушел на работу рано, не позавтракав. Миша, чувствительный к малейшим изменениям в настроении родителей, был тихим и капризным. Аида отвела его в садик, а сама пошла на работу, где привычная рутина и запах лекарств на время отвлекли ее от домашних проблем.
Вечером раздался звонок. На экране высветилось «Валентина Петровна». Аида мысленно приготовилась к обороне.
— Аидочка, здравствуй, дорогая! — голос свекрови был слаще меда. — Как вы там? Как мой внучок? Олежек что-то совсем замотался, звонит редко.
— Здравствуйте, Валентина Петровна. Все по-старому, — сдержанно ответила Аида.
— Да какое ж по-старому, — вздохнула свекровь. — Олег вчера звонил, такой расстроенный. Говорит, нашел квартиру мечты, а ты и смотреть не хочешь. Аидочка, ну что ж ты так? Он же для семьи старается, для Мишеньки.
Аида стиснула зубы. Значит, Олег тут же побежал жаловаться маме.
— Мы этот вопрос уже обсудили, — ровно сказала она.
— Обсудили… — протянула Валентина Петровна. — Мужчину надо поддерживать в его начинаниях, дочка. Он же глава семьи. Он должен чувствовать, что он ведет вас вперед, к лучшему. А если его постоянно одергивать, он и крылья сложит. Посмотри, как люди живут! Вон, у соседки моей, Лидки, сын тоже квартиру купил в ипотеку. Да, тяжело, зато трое детей, и у каждого по комнате! А твой Мишенька в чулане ютится…
Каждое слово было точным, выверенным уколом. Свекровь никогда не кричала, не устраивала скандалов. Она действовала тоньше, играя на чувстве вины и общественных стереотипах.
— У Миши комната, а не чулан, — ледяным тоном поправила Аида. — И мы живем так, как считаем нужным.
— Ну, как ты считаешь нужным, это я уже поняла, — в голосе Валентины Петровны проскользнул металл, но она тут же снова смягчила его. — Ты пойми, я ж не со зла. Я за вас переживаю. Олег — он мужчина гордый. Ему тяжело жить в квартире жены, чувствовать себя приживалой. Он хочет свой угол, свое гнездо свить. Это же естественно.
«Приживала». Это слово больно резануло. Олег никогда так не говорил, но Аида вдруг с ужасом поняла, что, возможно, именно так он себя и чувствовал. А его мать лишь озвучивала его скрытые мысли.
— Спасибо за заботу, Валентина Петровна. Нам пора ужинать. Всего доброго.
Аида нажала на отбой, не дожидаясь ответа. Руки снова дрожали. Она подошла к окну и посмотрела во двор. Старая детская площадка, облезлые качели, ряд припаркованных машин. Ее крепость. Ее убежище. Она вспомнила, как после развода родителей они с матерью остались ни с чем. Отец, успешный чиновник, просто выставил их из ведомственной квартиры, женившись на молодой секретарше. И начался их ад: съемные углы, коммуналки с вечно пьяными соседями, унижение и бесправие. Мать работала на двух работах, чтобы прокормить ее, и каждый вечер плакала от бессилия.
«У тебя, дочка, всегда должен быть свой дом. Свой. Чтобы ни один мужчина не мог тебя выгнать», — говорила она Аиде, когда та выросла.
Эта квартира, оставшаяся от бабушки, была для Аиды не просто квадратными метрами. Это был завет матери, символ ее независимости. И она не собиралась от него отказываться. Ни за какие «новые уровни жизни».
Прошла неделя. Олег стал молчаливым и отстраненным. Он приходил с работы, ужинал, смотрел телевизор или сидел, уткнувшись в телефон. Аида видела, что он продолжает просматривать сайты с недвижимостью. Он больше не пытался заводить разговор о переезде, но напряжение в воздухе можно было резать ножом.
Однажды вечером, когда Аида укладывала Мишу, он вдруг спросил:
— Мам, а дедушка купит нам большую квартиру?
Аида замерла.
— Какой дедушка, солнышко?
— Ну, папин папа. Папа говорил по телефону, что дедушка поможет, и тогда у нас будет своя комната с машинками.
Сердце Аиды ухнуло вниз. Отец Олега умер пять лет назад. Что за игры затеял ее муж? Она дождалась, когда Миша уснет, и вышла в гостиную. Олег, как обычно, сидел на диване с телефоном.
— С каким дедушкой ты разговаривал? — спросила она без предисловий.
Олег вздрогнул и поднял на нее виноватый взгляд.
— Ты о чем?
— Не притворяйся. Миша все слышал. Ты обещал ему новую комнату и помощь от «дедушки».
Олег тяжело вздохнул и отложил телефон.
— Это не то, что ты подумала. Я разговаривал с дядей Колей, маминым братом. Он… он готов одолжить нам часть суммы.
Дядя Коля был зажиточным фермером из Краснодарского края, человеком прижимистым и тяжелым на подъем. Аида не могла поверить, что он так легко согласился дать в долг крупную сумму.
— Одолжить? Или ты уже что-то ему пообещал взамен? — ее голос был полон подозрения.
— Ничего я не обещал! — вспылил Олег. — Просто объяснил ситуацию. Он вошел в положение. Сказал, что поможет молодой семье.
— А маме твоей он тоже так легко помогает? Что-то я не припомню.
Это был удар ниже пояса. Несколько лет назад Валентине Петровне требовались деньги на операцию, и дядя Коля отказал, сославшись на неурожай. Олегу тогда пришлось брать кредит.
Лицо мужа исказилось.
— Это другое. Не лезь не в свое дело. Главное, что деньги будут. И это шанс, который нельзя упускать. Застройщик предлагает скидку, если внести пятьдесят процентов до конца месяца.
— Какие деньги, Олег? — Аида почувствовала, как внутри у нее все холодеет. — Какую скидку? Ты что-то сделал за моей спиной?
— Я просто узнавал! — крикнул он, вскакивая. — Узнавал варианты! Потому что хоть кто-то в этой семье должен думать о будущем! Я устал жить в твоей тени, в твоей квартире! Я мужчина, я хочу иметь свой дом!
Он выбежал из комнаты, и через минуту Аида услышала, как хлопнула входная дверь. Она осталась стоять посреди гостиной, оглушенная. «В твоей тени…» Эти слова звучали в ее голове, как похоронный звон. Она никогда не думала, что он так себя чувствует. Она считала их партнерами, а оказалось, что для него их жизнь была унизительной.
Ночь она почти не спала. Олег вернулся поздно, пахнущий пивом и сигаретами. Он, не раздеваясь, рухнул на диван в гостиной и тут же заснул. Аида смотрела на его измученное лицо и впервые за долгое время почувствовала не гнев, а острую жалось. И страх. Страх, что их семья рушится прямо на ее глазах, а она не знает, как это остановить.
На следующий день Валентина Петровна нанесла сокрушительный удар. Она позвонила снова, но на этот раз ее голос звучал решительно и деловито.
— Аидочка, у меня для вас новость. Я тут подумала и решила. Я продаю свою квартиру.
Аида опешила.
— Зачем?
— Как зачем? Чтобы вам помочь! — провозгласила свекровь. — Продам свою однушку, деньги вложу в вашу новую трешку. И перееду к вам. Буду с Мишенькой сидеть, вам помогать. А то что я тут одна кукую? А так и вам подмога, и мне на старости лет не скучно. Все решено! Я уже риэлтора нашла.
Земля ушла из-под ног Аиды. Это был конец. Это был мат в три хода, который она прозевала. Продажа квартиры свекрови означала, что та переезжает к ним навсегда. И тогда Аида потеряет не только контроль над ситуацией, но и остатки личного пространства. Валентина Петровна, с ее деятельной натурой и уверенностью в собственной правоте, превратит их жизнь в филиал своего мирка.
— Нет, — твердо сказала Аида. — Этого не будет.
— Что значит «не будет»? — удивилась свекровь. — Я же для вас стараюсь! Жертвую своим домом!
— Мы вас об этой жертве не просили.
— Ах вот как ты заговорила! — в голосе Валентины Петровны зазвучала откровенная ярость. — Неблагодарная! Олег для тебя все, а ты… Я так и знала, что ты ему не пара! Я сыну своему не позволю жизнь гробить рядом с такой, как ты!
Она бросила трубку. Аида несколько минут сидела неподвижно, глядя в одну точку. Ловушка захлопнулась. Теперь Олег, подстрекаемый матерью, будет видеть в ней единственное препятствие на пути к светлому будущему. Он будет считать ее эгоисткой, которая отвергла великодушную жертву его матери.
Вечером состоялся решающий разговор. Олег вернулся с работы взвинченный, но с горящими глазами. Он явно уже поговорил с матерью.
— Мама звонила, — начал он с порога. — Она готова продать свою квартиру. Аида, ты понимаешь, что это значит? Все наши проблемы решены! Нам даже большой кредит брать не придется!
— Я понимаю, что это значит, — спокойно ответила Аида, глядя ему прямо в глаза. — Это значит, что твоя мама будет жить с нами.
— Ну да, — с некоторым удивлением сказал Олег. — А что в этом плохого? Она нам поможет. С Мишей будет сидеть, пока мы на работе. Это же идеально!
— Для тебя — идеально. Для меня — нет. Я не буду жить с твоей матерью в одной квартире. Ни в новой, ни в старой.
Олег побагровел.
— Да что с тобой не так?! Моя мать готова пожертвовать всем ради нас, а ты нос воротишь! Какая же ты…
Он не договорил, но Аида и так знала, какое слово вертится у него на языке.
— Я просто хочу жить своей семьей. Я, ты и Миша. Без твоей мамы, которая будет учить меня, как варить суп и воспитывать сына.
— Она не будет! — крикнул он. — Она просто хочет помочь! Это ты во всем видишь подвох! Ты никому не доверяешь!
— Да, я никому не доверяю, — признала Аида. — Жизнь научила. И я не изменю своего решения. Мы никуда не переезжаем.
Олег смотрел на нее с ненавистью.
— Значит, вот так? Ты ставишь крест на нашей семье? На будущем нашего сына? Из-за своих дурацких страхов и эгоизма?
— Я защищаю нашу семью, — устало сказала Аида. — Так, как я это понимаю.
Он развернулся и ушел в комнату, громко хлопнув дверью. Всю ночь Аида слышала, как он ворочается и вздыхает. Она знала, что это еще не конец. Это было только начало конца.
В последующие дни Олег стал чужим. Он почти не разговаривал с Аидой, общаясь только с сыном. Вечерами он подолгу говорил с кем-то по телефону, выходя на лестничную клетку. Аида догадывалась, что это были его мать и дядя Коля. Они что-то затевали за ее спиной, и это пугало ее больше всего.
Однажды, убираясь в его куртке перед стиркой, она нашла сложенный вчетверо лист бумаги. Это был предварительный договор купли-продажи на квартиру в том самом новом доме. В договоре стояла фамилия Олега. И самое страшное — к нему был прикреплен чек об уплате задатка. Сумма была внушительной — все их совместные накопления, которые они откладывали на «черный день».
Мир Аиды рухнул. Он сделал это. Он пошел на все, поставив ее перед фактом. Он взял их общие деньги, их подушку безопасности, и бросил их в эту авантюру, будучи уверенным, что она сломается и согласится.
Вечером, когда он вернулся, она молча положила перед ним на стол договор. Олег побледнел.
— Где ты это взяла?
— Это неважно. Важно то, что ты сделал, — голос Аиды был тихим, но в нем звенела опасная сталь. — Ты взял наши общие деньги, единственные сбережения, которые у нас были, и вложил их в свою аферу за моей спиной. Ты предал меня, Олег.
— Я не предавал! — его голос сорвался. — Я хотел сделать как лучше! Я был уверен, что смогу тебя убедить! Этот задаток… он невозвратный. Я думал, когда ты поймешь, что пути назад нет, ты согласишься. Я сделал это для нас!
— Для себя! — выкрикнула Аида, впервые за все это время теряя контроль. — Ты сделал это для себя! Чтобы доказать своей маме и самому себе, что ты «настоящий мужик»! Ты не подумал ни обо мне, ни о Мише! Что мы будем делать, если что-то случится? Если кто-то из нас заболеет? Где мы возьмем деньги? Ты спустил все на свою мечту!
— Мы продадим твою квартиру, и все покроем! — отчаянно воскликнул он.
Аида посмотрела на него долгим, тяжелым взглядом. В ее глазах не было ни гнева, ни обиды. Только холодное, безмерное разочарование. Она увидела перед собой не мужа, не партнера, а чужого, слабого человека, который ради своей прихоти был готов разрушить все.
— Эта квартира как была моей до брака, так и останется. Ни каких продаж, разменов не будет, — произнесла она тихо, но каждое слово падало в тишину комнаты, как камень. — Ты влез в эту историю — ты из нее и выкручивайся. Я тебе не помощник.
Она развернулась и ушла в спальню, закрыв за собой дверь. Впервые за семь лет брака она заперла ее на ключ.
Наступила ледяная тишина. Они жили в одной квартире, как соседи по коммуналке. Олег был в панике. Срок внесения основного платежа приближался, а денег не было. Дядя Коля, узнав, что Аида не собирается продавать свою квартиру, тут же пошел на попятную, заявив, что «в сомнительные дела он не лезет». Валентина Петровна звонила каждый день, но теперь ее ярость была направлена на сына. «Я же тебе говорила! Надо было с ней пожестче! Тряпка! Разве так мужчины поступают?» — кричала она в трубку.
Олег осунулся, почернел. Он пытался взять крупный кредит в банке, но ему отказали — слишком большая сумма при его зарплате. Он умолял Аиду, стоял перед ней на коленях, плакал, говорил, что был неправ. Но она была непреклонна. Внутри нее что-то выгорело. Доверие, любовь, жалость — все превратилось в пепел. Она смотрела на него и видела лишь человека, который растоптал их общее прошлое и поставил под угрозу будущее их сына.
Она больше не защищала свою крепость. Она защищала себя и своего ребенка от его безответственности.
В итоге Олегу пришлось пойти на крайние меры. Чтобы вернуть хотя бы часть долга застройщику и избежать судебных исков, он продал машину — старенькую, но надежную иномарку, которую он любил и холил. Оставшуюся сумму он взял в долг у коллег по работе, став должником на долгие годы.
Их жизнь превратилась в тихое, унылое существование. Он уходил рано, возвращался поздно, брав любую подработку, чтобы быстрее расплатиться с долгами. Он больше не мечтал о больших квартирах и новых уровнях жизни. Он выглядел сломленным и постаревшим на десять лет.
Аида продолжала жить своей размеренной жизнью. Работа, дом, сын. Она старалась, чтобы Миша как можно меньше чувствовал холод, поселившийся в их доме. Она водила его в кружки, читала ему на ночь, гуляла с ним в парке.
Иногда по вечерам, когда Олег уже спал на диване в гостиной, она сидела на кухне и смотрела в темное окно. Она отстояла свою квартиру. Свою независимость. Свою безопасность. Но цена за эту победу оказалась слишком высокой. Рядом с ней был больше не любимый муж, а чужой, измученный человек, тень прошлого. Семья, которую она так боялась потерять, распалась, хоть они и продолжали жить под одной крышей.
Она обвела взглядом свою маленькую, но такую надежную кухню, стены, которые ее защитили. Она победила. Но в этой победе было больше горечи, чем радости.