Прошло уже полгода после развода, а я всё ещё ловлю себя на том, что покупаю его любимый плавленный сыр в магазине. Рука сама тянется к той самой полке, а потом я стою с этим куском пластика в руках посреди кухни и понимаю, что его никто тут не съест. Что мужа здесь нет и уже никогда не будет.
Развод был моей инициативой. Я устала от вечного непонимания, от тишины за ужином, от жизни в параллельных мирах под одной крышей. Я думала, что, подписав бумаги, получу долгожданную свободу, но я получила пустоту.
Он не звонит, не пишет и даже не напоминает о себе, а в этом и есть самая жестокая пытка. Я будто стала призраком в его жизни, которого стерли одним движением, а он остался тенью в моей квартире, в моей голове и в каждом углу. Вот диван, где мы смотрели фильмы, а вот трещина на потолке, которую мы вместе разглядывали, придумывая, на что она похожа. Вот его запасная зубная щетка, которую я так и не выбросила — рука так и не поднялась.
Подруги советуют: «Займись собой! Сходи на йогу или воссе – заведи роман!» Я хожу. Пытаюсь. Но на йоге я лежу в позе мертвеца и думаю о том, как он храпел по ночам. В кафе с симпатичным незнакомцем я ловлю себя на том, что сравниваю его шутки с его шутками и это всегда не в пользу незнакомца.
Это не любовь. Это что-то другое. Привычка? Страх одиночества? Невысказанные обиды, которые так и повисли в воздухе? Я не знаю, но я знаю только, что он живёт в моей голове на правах бессрочного арендатора, а я не могу его оттуда выселить.
Переломный момент наступил в дождливый четверг, когда я наткнулась на его старую куртку. Она висела в глубине шкафа, забытая, а из кармана торчал смятый билет в кино. Наш последний совместный поход. Это была комедия, но мы не смеялись.
Я прижала куртку к лицу, вдыхая едва уловимый, знакомый до слез запах его одеколона и чего-то неуловимо своего, домашнего. И тут меня осенило, что я храню не вещи. Я храню призраков. Призраков наших несостоявшихся разговоров, несбывшихся надежд, невыплаканных слёз.
Меня будто прорвало. Я не пошла на йогу и не позвала подруг. Я вытащила из шкафа всё, что было его: старые футболки, забытые носки, ту самую зубную щетку и сложила в середине гостиной. Это была не гора хлама, а гора нашего общего прошлого, такого тяжёлого и уже давно мёртвого.
Я не стала это всё сжигать, так как это показалось слишком театральным. Вместо этого я пошла в хозяйственный магазин и купила огромные черные мешки для мусора и просто начала методично, без истерик, складывать в них эти реликвии нашей погибшей семьи. Каждый предмет был как камень, который я таскала на себе всё эти месяцы. Куртка, футболка, щетка... С каждым брошенным в мешок предметом дышать становилось чуточку легче.
Последним я оставила тот самый билет в кино. Я аккуратно развернула его и посмотрела на дату, а потом медленно, очень медленно, разорвала его на мелкие кусочки и выбросила в мусорное ведро. Это был самый сложный шаг. Это было прощание не с ним, а с иллюзией, с той женщиной, которой я была когда-то, которая ещё верила, что этот билет — не конец, а начало.
В опустевшей квартире стало тихо. По-другому. Не как в склепе, а как на чистом листе. Я заплакала. Но впервые это были не слёзы безысходности, а слёзы Горького и трудного очищения.
На следующее утро я проснулась с новым странным ощущением. Первое, что я сделала, — это заварила не свой обычный чай, а тот экзотический сорт, который он терпеть не мог. Я сидела на кухне, смотрела на пар, поднимающийся из кружки, и пила этот горьковатый, терпкий напиток. И он мне понравился. В этом не было протеста или желания сделать назло. Было простое открытие: мой вкус существует отдельно от его «не люблю».
Этот маленький акт стал первым кирпичиком в фундаменте моей новой жизни. Я не бросилась искать новые отношения, не пыталась заткнуть пустоту шумом и людьми. Я просто начала прислушиваться к себе. Оказалось, я люблю тишину по утрам, а не включенный с порога телевизор. Что я хочу покрасить стену в спальне в смелый бирюзовый цвет, а не в «спокойный бежевый». Что я могу есть на ужин один салат, а не готовить первое, второе и компот.
Он постепенно уходил, как уходит боль после глубокой раны. Сначала перестал сниться. Потом я перестала вздрагивать от звонка в дверь. Потом его лицо в памяти стало расплываться, теряя чёткие черты.
Я поняла, что отпустить — это не стереть человека из памяти. Это перестать отдавать ему ключи от своего сердца. Это признать: да, мы были и да, нас больше нет и это не конец света, а просто другая точка отсчёта.
Я смотрю в окно на просыпающийся город. Впервые за долгое время я не чувствую тяжести в груди. Есть легкая грусть, как осенняя дымка, а под ней тихая, робкая надежда. Я ещё не знаю, что ждёт меня впереди. Но я знаю, что это будет моя жизнь. Только моя. И этот первый глоток свободы, горьковатый и настоящий, оказался самым целительным лекарством.
Конец