— Ты что, совсем того?! — Вадим швырнул ключи на стол так, что они подпрыгнули и со звоном упали на пол. — Какая ещё деревня? Ты вообще соображаешь, что несёшь?
Лидия стояла у плиты, помешивая борщ. Половник замер в её руке.
— Мамин домик пустует уже три месяца. Надо хоть окна открыть, проветрить.
— Да пусть стоит! — Вадим прошёл на кухню, взял из холодильника пиво. — Продашь его, и дело с концом. Нечего тебе там делать.
— Я не собираюсь продавать. Это мамино.
— Мамино, — передразнил он, откупоривая бутылку. — Мамочка твоя всю жизнь в этой дыре прожила, хоть ты-то могла мозгами пошевелить.
Лидия выключила газ и обернулась. В горле что-то сжалось, но она сдержалась.
— Вадим, я просто хочу провести там лето. Привести дом в порядок, посадить цветы, как мама любила.
— Лето?! — Он поставил бутылку с грохотом. — Ты хочешь бросить меня одного на всё лето?
— Я не бросаю. Ты можешь приезжать. По выходным, например.
Он захохотал, но смех вышел злым, колючим.
— Я должен мотаться чёрт знает куда, чтобы увидеть собственную жену? Ты слышишь, что говоришь?
— Там всего два часа езды.
— Мне плевать, хоть двадцать минут! — Вадим подошёл ближе, нависая над ней. — Кто будет готовить? Кто будет убирать? Или ты думаешь, я сам буду в этой квартире вкалывать?
Лидия отступила на шаг, прислонившись к столешнице.
— Вадь, тебе уже пятьдесят восемь. Ты взрослый мужик. Борщ разогреть сможешь.
— Не смей мне указывать! — рявкнул он. — Это мой дом, моя квартира, и я тут всё решаю!
— Наша квартира, — тихо поправила она.
— Да?! А кто вкалывал тридцать лет на заводе? Кто деньги в дом приносил, пока ты тут в декретах сидела?
Эта старая песня. Лидия слышала её столько раз, что могла подпевать.
— Я растила Серёжу. Готовила, убирала, стирала. Разве это не работа?
— Работа! — Вадим сделал ещё глоток. — Все бабы так делают, и не ноют. А ты решила, что особенная?
Она промолчала, глядя в пол. Линолеум был старый, местами протёртый. Сколько раз она его мыла за эти годы? Тысячу? Десять тысяч?
— Слушай меня внимательно, — Вадим подошёл совсем близко, его дыхание с запахом пива обожгло лицо. — Никуда ты не поедешь. И точка.
— Я уже купила билет на автобус.
Он замер. Лицо покраснело, вены на шее вздулись.
— Ты... что?
— На двенадцатое июня. Послезавтра.
— Отменяй.
— Нет.
Это слово повисло между ними, тяжёлое, как камень. Вадим смотрел на жену, будто видел её впервые.
— Лида, — он сбавил тон, но в голосе звучала угроза. — Ты понимаешь, к чему это приведёт?
— К чему?
— Если ты уедешь, можешь не возвращаться.
Лидия подняла глаза. Он стоял, скрестив руки на груди, уверенный в своей правоте. Уверенный, что она испугается, отступит, как всегда.
— Вадим, это же просто лето. Три месяца.
— Я сказал — отменяй билет. Последний раз говорю.
— А если нет?
Он усмехнулся, качая головой.
— Тогда, дорогая, собирай вещи. Навсегда. Потому что я не намерен ждать здесь, как дурак, пока ты в деревне цветочки поливаешь.
— Ты ставишь меня перед выбором?
— Именно. Или я, или твоя деревня. Решай.
Лидия отвернулась к окну. За стеклом темнело — начало июня, но вечера ещё прохладные. Где-то там, в двух часах езды, стоял маленький деревянный дом с палисадником, где мама сажала георгины и ромашки. Дом, где пахло яблоками и свежим хлебом. Дом, где можно было проснуться под пение птиц, а не под храп Вадима.
— Ну? — он постучал пальцами по столу. — Я жду ответа.
Она медленно повернулась.
— Хорошо. Я сделала выбор.
Вадим расплылся в самодовольной улыбке.
— Вот и умница. Значит, завтра пойдёшь, вернёшь билет.
— Нет, — Лидия взяла со стола тряпку и принялась вытирать уже чистую столешницу. — Я еду.
Улыбка сползла с его лица.
— Что ты сказала?
— Я. Еду. В деревню. Послезавтра.
Он схватил её за запястье, сжал так, что больно.
— Ты смеешься надо мной?
— Отпусти.
— Лида, я последний раз спрашиваю...
— Я ответила. Отпусти меня.
Он разжал пальцы, отступил. Смотрел на неё так, будто она сошла с ума.
— Ты правда думаешь, что я буду здесь тебя ждать?
— Не думаю. Я думаю, ты найдёшь способ прожить три месяца самостоятельно.
— Да пошла ты! — рявкнул Вадим, срываясь. — Я тебе не нянька себе искать буду! Нормальные жёны с мужьями живут, а не по деревням шастают!
Лидия сложила тряпку, повесила на кран. Руки дрожали, но она старалась не показывать.
— Значит, я ненормальная.
Он стоял посреди кухни, тяжело дыша. Потом схватил куртку с вешалки.
— Ладно. Езжай. Только назад дорогу забудь.
Дверь хлопнула так, что затряслись стёкла в сервер. Лидия осталась одна на кухне, где борщ в кастрюле медленно остывал, а за окном сгущались сумерки.
Лидия не спала всю ночь. Лежала, глядя в потолок, слушая, как Вадим храпит на диване — он демонстративно отказался идти в спальню.
Тридцать два года назад она встретила его на танцах в клубе. Он был красивым, самоуверенным, говорил комплименты. Она — робкой девчонкой из деревни, приехавшей в город учиться на медсестру. Он закружил её, как вихрь. Через полгода сыграли свадьбу.
Мама тогда сказала:
— Лидочка, смотри, чтоб не жалела потом. Мужик-то гордый больно.
Но она не слушала. Казалось, что гордость — это сила. Казалось, что он защитит, укроет, сделает счастливой.
Родился Серёжа. Вадим работал на заводе, приносил деньги, но дома становился всё мрачнее. Требовал порядка, тишины, горячего ужина к шести вечера. Если что не так — орал, швырял тарелки, мог не разговаривать неделю.
Лидия привыкла. Терпела. Растила сына, вела хозяйство, работала на полставки в поликлинике. Думала: все так живут. У всех мужья — не подарок. Главное — семья целая.
Серёжа вырос, уехал в Москву. Теперь звонил раз в месяц, на праздники присылал деньги. Своей жизнью жил.
А Лидия осталась один на один с Вадимом. И вдруг поняла: больше не может. Не может слушать его вечные претензии, не может подстраиваться под каждое его настроение, не может жить в этой квартире, где стены давят, как стенки гроба.
Мама умерла в марте. Тихо, во сне, в своём деревенском доме. Лидия приехала хоронить. Ходила по пустым комнатам, трогала мамины вещи, смотрела в окно на палисадник, где торчали сухие стебли прошлогодних цветов.
И что-то внутри щёлкнуло.
Вот оно. Место, где можно дышать. Где никто не орёт, не требует, не попрекает. Где можно проснуться и подумать: чего я хочу сегодня? А не: что ему приготовить, чтобы не ругался?
Вадим тогда приехал только на похороны, пробыл два часа и уехал — работа, дела, некогда. Лидия осталась на неделю, убиралась, разбирала вещи. И каждый вечер садилась на крыльцо, пила чай и думала: а что, если остаться?
Но вернулась. Потому что так надо. Потому что жена. Потому что куда она денется в пятьдесят пять лет?
Прошло три месяца. Лидия задыхалась. Вадим чувствовал — что-то не так, и злился ещё больше. Придирался к каждой мелочи: борщ недосолен, рубашка плохо выглажена, квартира пыльная.
А вчера она купила билет.
Просто так. Зашла на автовокзал, подошла к кассе и сказала:
— Один до Сосновки. На двенадцатое.
Кассирша пробила билет, даже не подняв глаз. А Лидия стояла с этим бумажным прямоугольником в руках и чувствовала: всё. Началось.
Утром Вадим ушёл на работу, не попрощавшись. Хлопнул дверью, и тишина накрыла квартиру, густая и липкая.
Лидия встала, умылась, заварила чай. Села у окна. На столе лежал билет.
Через два дня она уедет. И если Вадим не передумает — уедет навсегда.
Странно, но страха не было. Была лёгкость. Почти невесомость.
Вечером Вадим вернулся с работы молчаливый. Прошёл на кухню, сел за стол. Лидия поставила перед ним тарелку с котлетами.
— Я с Серёжей говорил, — бросил он, не глядя на неё.
Лидия замерла с половником в руке.
— И что ты ему сказал?
— Правду. Что мать его свихнулась, собралась бросать семью.
— Вадим...
— Он в шоке. Спрашивает, что с тобой. Я говорю: сам не понимаю. Тридцать два года прожили, и вдруг — деревня ей понадобилась.
Лидия села напротив, сложила руки на коленях.
— Ты специально ему позвонил? Чтобы настроить против меня?
— Я не настраивал! — рявкнул он. — Сын должен знать, что творится в семье! Или ты хотела втихаря слинять?
— Я никуда не слиняю. Я еду отдохнуть.
— Отдохнуть, — он ткнул вилкой в котлету. — От меня, значит?
— От всего.
Телефон на столе завибрировал. Серёжа. Лидия взяла трубку, вышла в коридор.
— Алло?
— Мам, это правда? — голос сына звучал встревоженно. — Ты правда уезжаешь?
— Серёж, я просто хочу провести лето в бабушкином доме.
— А папа? Ты его одного бросишь?
Вот оно. Вадим хорошо постарался.
— Серёжа, твоему папе пятьдесят восемь лет. Он не младенец.
— Мам, но это же странно! Вы что, поссорились?
— Нет. Просто... мне нужно побыть одной.
В трубке пауза. Потом:
— Слушай, может, не надо? Папа говорит, что ты вообще совсем от него уйдёшь.
— Он так сказал?
— Ну да. Типа, назад дорогу забудешь. Мам, ну неужели из-за какого-то дома стоит всё рушить?
Лидия прислонилась лбом к стене.
— Серёж, я не рушу. Я просто еду туда, где мне хорошо.
— А здесь тебе плохо?
Как объяснить сыну, что плохо уже давно? Что она задыхалась годами, но молчала, терпела, потому что так положено?
— Серёженька, я тебя люблю. Но это моё решение.
— Мам...
— Мне пора. Позвоню, когда приеду.
Она отключилась, не дожидаясь ответа. Вернулась на кухню. Вадим доедал котлету, самодовольно улыбаясь.
— Ну что, поговорила с сыном?
— Ты его настроил против меня.
— Я просто рассказал, как есть. Теперь весь город будет знать, какая ты жена.
— Какая?
— Эгоистка. Бросила мужа, уехала чёрт знает куда. Люди языками чесать начнут.
Лидия села, взяла чашку с остывшим чаем.
— Знаешь, Вадь, а мне всё равно. Пусть чешут.
Он вскинул голову, глаза сузились.
— Ты это серьёзно?
— Абсолютно. Тридцать два года я жила так, как все хотят. Как ты хочешь. Как соседи скажут. Теперь проживу хоть немного, как я хочу.
— И что ты хочешь? — он встал, навис над столом. — Сидеть одна в разваливающемся доме? Копаться в грядках? Это твоя мечта?
— Может, и так.
— Да ты просто спятила! — он ударил ладонью по столу, чашка подпрыгнула. — Нормальные бабы в твои годы внуков нянчат, дома сидят, а ты фантазии свои дурацкие воплощаешь!
— Внуков у нас нет. Сидеть дома я тридцать лет сидела. Может, хватит?
Вадим обошёл стол, схватил её за плечо.
— Лидка, ты меня слышишь? Если уедешь — всё. Конец. Я документы на развод подам, квартиру оставлю себе, и будешь ты в своей деревне сдыхать одна!
Она подняла на него глаза.
— Подавай.
Он разжал пальцы, отшатнулся.
— Ты... серьёзно?
— Более чем.
Лидия встала, прошла в спальню. Достала из шкафа старый чемодан, положила на кровать. Начала складывать вещи: платья, кофты, тапочки. Руки дрожали, но она не останавливалась.
Вадим стоял в дверях, смотрел.
— Ты пожалеешь, — тихо сказал он. — Когда останешься совсем одна, вспомнишь мои слова.
Лидия сложила в чемодан мамин платок, который хранила как реликвию.
— Может, и пожалею. Но это будет моё решение. А не твоё.
Он ушёл, хлопнув дверью. Лидия села на кровать, обхватила голову руками. Сердце колотилось так, что, казалось, сейчас выскочит.
Но отступать было поздно.
Утро двенадцатого июня выдалось ясным. Лидия проснулась рано, в шесть. Вадим храпел на диване — не ложился в кровать уже третью ночь.
Она оделась, заварила кофе. Чемодан стоял у двери, собранный и застёгнутый. Автобус в десять. Времени достаточно.
В половине девятого Вадим вышел из комнаты. Растрёпанный, опухший, в мятой футболке. Посмотрел на чемодан, потом на жену.
— Значит, всё-таки едешь?
— Да.
Он прошёл на кухню, налил себе воды из-под крана, выпил залпом.
— Лида. Последний раз прошу. Останься.
В его голосе не было привычной агрессии. Только усталость.
— Не могу.
— Почему?
Она обернулась к нему. Стояла у окна, в руках чашка с кофе. За окном солнце золотило крыши домов.
— Потому что я задыхаюсь здесь, Вадим. Уже давно.
— Из-за меня?
— Из-за всего. Из-за этой квартиры, из-за жизни, где я не я, а придаток к тебе.
Он сел на табурет, опустил голову.
— Я плохой муж, да?
— Ты... ты такой, какой есть. Но мне с тобой тяжело.
— Я работал. Деньги приносил.
— Знаю.
— Не пил, не гулял.
— Знаю, Вадь.
Он поднял глаза — в них мелькнуло что-то похожее на отчаяние.
— Тогда что тебе ещё надо?!
— Чтобы ты услышал меня. Хоть раз. Не приказывал, не требовал, не угрожал. А просто услышал.
— Я слушаю! Сейчас слушаю!
— Нет. Ты ждёшь, когда я замолчу, чтобы сказать своё.
Вадим провёл рукой по лицу.
— Господи, Лида... Что ты хочешь от меня?
— Ничего. Я больше ничего не хочу.
— Так не бывает! — он вскочил, стукнул кулаком по столу. — Тридцать два года вместе, двое внуков у Серёжи могли бы быть, а ты — хочу в деревню! Как ребёнок, честное слово!
— Может, я и ребёнок. Зато живой.
— А я что, мёртвый?!
Лидия поставила чашку в раковину, повернулась к нему.
— Ты... ты застыл, Вадим. Застрял в своих правилах и требованиях. И меня пытался заморозить рядом.
— Это бред! Философия дурацкая!
— Возможно. Но я правда больше не могу.
Телефон на столе завибрировал. Вадим схватил его, глянул на экран.
— Серёжа пишет. Просит тебя не уезжать.
— Он взрослый. Поймёт.
— Не поймёт! Никто не поймёт! Все скажут: бросила мужа на старости лет!
— Тебе пятьдесят восемь. Это не старость.
— Для тебя, видимо, уже старость, раз сваливаешь!
Лидия взяла со стола ключи, сунула в карман куртки.
— Вадь, давай без криков. Просто... отпусти меня.
— Отпустить?! — он схватил её за руку. — Ты моя жена! Понимаешь? Моя!
— Была.
Это слово повисло в воздухе, острое, как лезвие. Вадим замер, разжал пальцы.
— Была?
— Да.
— То есть всё? Развод?
Лидия кивнула.
— Если ты хочешь — да. Если нет — просто разъедемся. Мне уже всё равно.
— Всё равно, — он отступил, прислонился к стене. — Значит, я тебе стал всё равно?
— Нет. Но жить с тобой я больше не могу.
— А жить одной сможешь? В этой дыре, где даже магазина нормального нет?
— Попробую.
— И что ты там будешь делать?
— Сажать цветы. Читать книги. Думать о том, чего я хочу, а не о том, что ты хочешь.
Вадим рассмеялся — резко, нервно.
— Да ты просто спятила! Климакс, наверное. К врачу надо.
— Может, и надо. Но сначала — в деревню.
Она взяла чемодан, подошла к двери. Рука легла на ручку.
— Лида! — крикнул он. — Если ты выйдешь за эту дверь, всё! Я больше никогда тебя не прощу!
Она обернулась. Посмотрела на него — на этого мужчину, с которым прожила полжизни. Посмотрела на квартиру, где каждый угол был пропитан её трудом и его недовольством.
— Знаешь, Вадь, я тоже себя не прощу. Если останусь.
— Лида...
— Прощай.
Она открыла дверь, вышла на лестничную площадку. Вадим бросился следом.
— Ты вернёшься! — кричал он с порога. — Через неделю приползёшь обратно! Я знаю!
Лидия спустилась на пролёт ниже. Остановилась. Подняла голову.
— Не приползу, Вадь. В первый раз в жизни — не приползу.
Его голос преследовал её по лестнице:
— Кому ты такая нужна?! Старая, никому не нужная! Одна сдохнешь в этой деревне!
Она вышла на улицу. Солнце слепило глаза. Чемодан был тяжёлым, но она не оглядывалась. Дошла до остановки, села на лавку.
Телефон завибрировал. Вадим: «Я серьёзно. Не возвращайся».
Лидия убрала телефон в сумку. Подъехал автобус. Она поднялась по ступенькам, нашла место у окна. Автобус тронулся.
Город остался позади.
Впереди была дорога, лето и дом, где можно дышать.
Дом встретил её затхлым запахом и пылью на подоконниках. Лидия открыла все окна, впустила ветер. Он ворвался в комнаты, заставив занавески трепетать.
Первые три дня она убирала. Мыла полы, протирала мебель, перестирала бельё. Вечерами сидела на крыльце с чаем, слушала, как где-то вдалеке лают собаки.
Вадим звонил каждый день. Сначала орал:
— Ну что, нагулялась? Или ещё поиграть хочешь?
Она молчала. Потом он менял тон:
— Лида, ну хватит. Приезжай. Я не сержусь уже.
— Нет, Вадь.
— Почему?!
— Потому что здесь мне хорошо.
На пятый день он прислал сообщение: «Подаю на развод. Чтоб знала».
Лидия ответила: «Хорошо».
Больше он не писал.
Серёжа позвонил через неделю.
— Мам, папа сказал, что ты совсем ушла.
— Да, Серёж.
— Серьёзно? Навсегда?
— Не знаю насчёт навсегда. Но пока — да.
Пауза. Потом:
— А ты... ты нормально там? Одна не страшно?
Лидия улыбнулась, глядя в окно на палисадник, где уже пробивались первые ростки цветов.
— Нет, сынок. Совсем не страшно.
— Ладно. Если что — звони. Деньги переведу, если надо.
— Спасибо, Серёженька.
Она повесила трубку, вышла во двор. Земля была мягкой после вчерашнего дождя. Лидия достала из сарая лопату, начала копать грядку под георгины — мамины любимые цветы.
Соседка, тётя Клава, заглянула через забор.
— Лида! А ты чего тут одна-то? Вадим где?
— В городе.
— Как в городе? А ты?
— А я здесь.
— Надолго?
Лидия воткнула лопату в землю, выпрямилась. Вытерла руки о фартук.
— Не знаю, тёть Клав. Может, навсегда.
Старуха ахнула:
— Как навсегда?! Бросила мужика?
— Скорее, он меня бросил. Поставил перед выбором — или он, или я. Я выбрала себя.
— Господи... А как же? Он же один останется!
— Выживет. Взрослый.
Тётя Клава покачала головой, но в глазах мелькнуло что-то похожее на понимание.
— Ну, знаешь, Лида... Может, оно и к лучшему. Помню, как ты в детстве тут бегала. Радостная такая была. А потом замуж вышла — и будто потухла.
— Может, и потухла. Но теперь снова загораюсь.
Старуха усмехнулась:
— Смотри не сгори. Костёр-то большой.
Лидия рассмеялась — впервые за много лет легко, от души.
— Посмотрим, тёть Клав. Посмотрим.
Вечером она сидела на крыльце. Солнце садилось за лесом, окрашивая небо в розовое и золотое. В руках дымилась чашка с липовым чаем. Где-то в траве стрекотали кузнечики.
Телефон завибрировал. Вадим. Лидия взяла трубку.
— Алло?
— Я подал документы, — голос сухой, официальный. — Через месяц развод. Квартира моя. Ты согласна?
— Согласна.
— Вещи свои забери. Или я выброшу.
— Выбрасывай. Мне ничего не нужно.
Пауза.
— Ты серьёзно там останешься?
— Серьёзно.
— Дура ты, Лида. Старая дура.
Она посмотрела на закат, на георгины, которые через месяц зацветут.
— Может, и дура. Зато свободная.
Он положил трубку, не попрощавшись.
Лидия отпила чай. Поставила чашку на перила. Закрыла глаза.
Ветер трепал волосы. Пахло травой и свободой.
Она выбрала. И не жалела.