— Да ты совсем с ума сошла, Ольга! — голос Валентины Петровны дрожал, но был громкий, режущий, как натянутая струна. — Деньги швыряешь направо и налево, а мать мужа в нищете сидит!
Ольга стояла у окна, держа в руках банку краски. Солнечные лучи били в стекло, отражаясь от глянцевой поверхности банки, и от этого вся сцена казалась почти нереальной.
Она устало выдохнула, поставила банку на подоконник и повернулась к свекрови.
— Я просто перекрашиваю стены, Валентина Петровна, — сказала спокойно, хотя внутри все кипело. — Это не преступление.
— Перекрашиваешь, перекрашиваешь… — передразнила свекровь. — А у меня обои с семидесятого года висят! И ничего, жива!
Ольга сжала губы. Она знала этот тон. Этот особый, тягучий голос, которым Валентина Петровна любила растягивать каждое слово, превращая бытовую жалобу в упрек.
— Вы могли бы и себе ремонт сделать, — произнесла Ольга нейтрально, взяв кисть.
— А на что? — взвилась та. — У меня пенсия, сама знаешь какая. А сын твой копейку к копейке считает. Только вот не на мать.
Слова ударили точно в цель. Ольга почувствовала, как сжалось сердце.
"Сын твой" — не "Артем", не "наш".
Как будто она — чужая в этой семье.
— Артем помогает, чем может, — ответила она, стараясь не дать голосу дрогнуть.
— Помогает? — Валентина Петровна прыснула. — Да он без твоего разрешения и тысячи не даст!
Тишина навалилась неожиданно тяжело. С улицы доносился звук машин, где-то за стеной кто-то включил пылесос.
Ольга опустила кисть. На краске отражалось её лицо — усталое, с потускневшими глазами.
Она работала без выходных. На двух работах. Чтобы выплатить кредит, купить новую мебель, хоть как-то почувствовать, что жизнь движется.
Но стоило сделать шаг — и сразу слышались укоры.
— Я не обязана отчитываться, на что трачу, — наконец сказала она твердо.
— Обязана! — Валентина Петровна сорвалась. — Ты жена моего сына, живешь в его доме, значит, и он мой дом!
— Ошибаетесь, — спокойно сказала Ольга, не повышая голоса. — Квартира моя.
Повисла пауза. Такая густая, что казалось, воздух в комнате застыл.
— Твоя, значит? — переспросила Валентина Петровна медленно, с нажимом. — Вот оно как...
Ольга уже пожалела, что сказала. Но было поздно.
— Ясно теперь, кто у вас главный, — прошипела та. — Деньги, квартиры, власть. А мой сын у тебя под каблуком.
— Никто никого не держит, — ответила Ольга, поворачиваясь обратно к стене. — Хотите, пусть живет у вас.
— Еще как захочет! — выкрикнула свекровь и вылетела из квартиры, хлопнув дверью.
Ольга опустилась на стул. Сердце колотилось, в горле стоял ком.
Она не плакала — просто смотрела на свежепокрашенную стену. Песочный цвет. Теплый, солнечный, как будто от него становилось легче дышать.
Но почему-то — не становилось.
Через неделю, когда краска высохла, в квартире пахло новизной.
Ольга стояла на кухне и любовалась новой мебелью — белые глянцевые фасады, аккуратные ручки, блестящая столешница.
Ремонт обошёлся недешево, но зато всё выглядело чисто, современно, по-новому.
Артем вернулся поздно вечером.
Он снял куртку, осмотрел кухню и хмыкнул.
— Опять траты, — сказал без особого интереса. — Тебе не надоело всё перестраивать?
— А тебе не надоело приходить домой как в гостиницу? — огрызнулась она. — Хоть бы порадовался.
— Радуюсь, — отмахнулся он. — Только, может, пора подумать о чем-то другом, а не о краске и шкафчиках?
— Например?
— Например, о ребенке, — сказал Артем, доставая из холодильника пиво.
Она посмотрела на него с недоверием.
Он даже не помыл руки, не поцеловал её, не спросил, как дела. Сразу — пиво и "ребенок".
— Ты думаешь, время подходящее? — спросила тихо.
— Когда оно подходящее-то будет? — отмахнулся он. — Вечно тебе все не вовремя.
— Да потому что мы даже поговорить нормально не можем! — сорвалась Ольга. — Каждый вечер одно и то же: телевизор, бутылка, тишина.
— Начинается… — буркнул Артем. — Ну не ссорься.
Он ушёл в комнату, оставив её одну среди новеньких шкафов и посуды, которую она сама выбирала, сама устанавливала, сама мыла.
Кухня вдруг показалась пустой.
В воскресенье они пошли к Валентине Петровне. Ольга шла нехотя — знала, что без сцен не обойдется.
Свекровь встретила их с нарочитым радушием: на столе стояли тарелки, кастрюли, миски, — всё в изобилии. Артем сиял, как мальчик.
— Мам, ты как всегда, — сказал он, садясь. — Вкус детства.
Ольга села рядом, но аппетита не было. Она уже знала, что будет дальше.
И не ошиблась.
— Сынок, — начала Валентина Петровна между делом, подливая суп. — А у нас с ремонтом всё никак. Потолок осыпается, плитка откололась…
Артем кивнул рассеянно.
— Надо бы заняться, — сказал он. — Когда-нибудь.
— Когда-нибудь? — переспросила она с укором. — Так и умру среди обвалившихся стен?
Ольга почувствовала, как внутри начинает подниматься раздражение.
Этот разговор был как пластинка, заезженная до дыр.
— Я бы и сама сделала, да денег нет, — продолжала свекровь. — А вот у вас трешка стоит пустая…
Ольга напряглась.
— Что вы хотите сказать? — спросила она.
— А то, что можно было бы её сдать, — сказала Валентина Петровна, глядя прямо на неё. — А жить пока у меня. И всем польза.
Артем замер, ложка зависла в воздухе.
Ольга почувствовала, как кровь приливает к щекам.
— И деньги — на ремонт? — уточнила она.
— Ну а что тут такого? — свекровь всплеснула руками. — Семья должна помогать друг другу!
— Это вы называете помощью? — ледяным тоном спросила Ольга. — Сдать мою квартиру, чтобы сделать ремонт у вас?
— У тебя всё "моя", "моя", — перебила Валентина Петровна. — А про других подумать не можешь?
Ольга встала. Стул скрипнул по линолеуму.
— Я подумаю, — сказала она холодно.
Она знала, что не подумает.
Когда они вернулись домой, Артем молчал.
Снял ботинки, включил телевизор и сделал вид, будто разговора не было.
— Ты что, серьёзно думаешь, что это нормальное предложение? — спросила Ольга.
— Мамка просто переживает, — сказал он. — Не бери в голову.
— Переживает? Она хочет, чтобы я содержала её!
— Ну а что такого? Она же одна, — проговорил он устало.
Ольга медленно повернулась к нему.
— Скажи честно, — тихо спросила. — Ты с ней заодно?
Он не ответил. Только сделал громче звук телевизора.
И тогда она поняла — за неё в этой семье никто стоять не будет.
Позже, когда Артем уже спал, Ольга сидела на балконе. На коленях — кружка с недопитым чаем, за стеклом — огни города, редкие звуки машин.
В голове крутились одни и те же слова: "Ты живёшь в роскоши, а я бедствую."
Роскошь?
Квартира, купленная в ипотеку, неделями крашенные стены, скрипучие окна?
Если это роскошь — тогда что такое жизнь её свекрови? Театр, где она — вечная героиня-страдалица, а Ольга — холодная злодейка?
Она усмехнулась. Грустно, безрадостно.
В телефоне загорелось сообщение от Артема:
"Не психуй. Мама права, нужно подумать насчет квартиры."
— Ты серьёзно это сделала? — голос Артема дрожал, но не от боли — от злости. — Ты что, совсем с ума сошла?!
Он стоял посреди прихожей, в одной руке — спортивная сумка, в другой — его рубашки, скомканные и безжалостно брошенные прямо в пакет.
На полу — два чемодана. У двери — его ботинки.
Ольга стояла напротив, руки скрещены на груди. В глазах — спокойствие. Не ледяное, а мертвое, окончательное.
— Всё, что твоё, я сложила, — сказала она ровно. — Забери.
— Подожди, ты… ты что, выгоняешь меня? — он не верил. — Из-за какой-то дурацкой ссоры с мамой?
— Не "из-за ссоры", Артём. Из-за того, что ты позволил ей вмешиваться в нашу жизнь. И даже хуже — согласился с ней.
Он громко выдохнул, будто от удара.
— Оля, ну ты как маленькая! Ну подумаешь, мама предложила. Она просто хотела, чтобы всем было лучше.
— Лучше? — переспросила она тихо, и в голосе звенело что-то опасное. — Чтобы я продала свою жизнь ради чужого ремонта? Чтобы мы все жили под её контролем?
— Не начинай истерику, — отмахнулся Артём, поднимая сумку. — Всегда ты всё усложняешь.
Она усмехнулась.
— Конечно. А ты всё упрощаешь. До бездушия.
Когда он ушёл, в квартире стало необычайно тихо.
Не та уютная тишина, когда можно выдохнуть, заварить чай и полистать книгу.
А глухая, тяжелая — будто воздух стал плотнее, а стены сжались.
Ольга прошлась по комнатам.
На вешалке пусто. В ванной — его щетка осталась, но сломанная — щетина растрепана, как его характер.
На тумбочке — его старые наушники.
Она взяла их в руки, повертела и положила обратно.
"Пусть останутся. Как напоминание".
Потом достала телефон. Сообщения сыпались одно за другим:
"Ты перегнула палку."
"Мама плачет."
"Вернись к разговору, пока не поздно."
Ольга удалила всё. Без ответов.
Поставила телефон на беззвучный режим и пошла в душ.
Вода бежала по коже, смывая липкое чувство обиды и страха. Но вместе с водой возвращались мысли.
"Может, я слишком резко? Может, надо было просто уехать на пару дней?"
Нет.
Сколько можно? Годы терпеть, сглаживать, закрывать глаза.
Утро началось с неожиданного звонка.
На экране — Валентина Петровна.
Ольга долго смотрела на экран, потом всё-таки ответила.
— Что вам нужно?
— Разговора, — голос свекрови был необычно спокойным. Даже ласковым. — Не хочу ссориться. Давай встретимся.
Ольга колебалась, но согласилась.
Иногда нужно смотреть в глаза врагу — чтобы больше не было иллюзий.
Кафе у парка, маленькое, с облезлыми стульями и запахом кофе, перемешанного с моющим средством.
Валентина Петровна пришла заранее — сидела у окна, в аккуратном сером пальто, с папкой в руках.
— Оль, — начала она, когда та подошла. — Я всё обдумала. Может, мы неправильно тебя поняли.
Ольга молча заказала капучино.
— Артем страдает, — продолжала свекровь. — Он ночует у меня, глаза красные, ничего не ест. Ты же понимаешь, он мужчина, ему трудно между двух огней.
— А вы сами эти огни развели, — сказала Ольга спокойно.
— Не говори так. Я ведь добра хотела, — вздохнула Валентина Петровна, сцепив пальцы. — Я всю жизнь тащила всё на себе. И сына вырастила одна. А теперь чувствую, что никому не нужна.
Голос дрожал. На глазах появились слёзы.
Ольга молча смотрела. В ней боролись жалость и раздражение.
— Вы не не нужны, — сказала она наконец. — Просто научитесь не вмешиваться.
— Но вы же семья, Оля! — возразила та. — Разве семья не должна помогать?
— Семья — да, — кивнула Ольга. — Но не за счёт унижения.
— Я не унижала! — выкрикнула Валентина Петровна. — Я просила!
— А когда я отказала, вы превратили просьбу в обвинение, — отрезала Ольга.
Пауза. Только кофемашина шипела за стойкой.
— И что теперь? — спросила свекровь.
— Теперь вы живёте своей жизнью, я — своей. А Артём сам решает, где его место.
Валентина Петровна нахмурилась.
— Так значит, развод?
— Не знаю, — ответила Ольга. — Я устала быть в тени ваших ожиданий.
Артем объявился вечером. Без звонка.
Стоял на пороге, усталый, небритый, с красными глазами.
— Оля, я дурак, — выдохнул он. — Всё не так хотел.
Она отступила в сторону.
— Проходи.
Он вошёл, осмотрелся — будто проверял, не пропала ли его жизнь отсюда.
— Я не должен был вставать на мамину сторону. Просто... — он сел на диван, сжал голову руками. — Она умеет давить. А я — слабак.
— Не слабак, — сказала Ольга. — Просто привык, что за тебя решают.
— А теперь? — спросил он. — Поздно всё исправлять?
Она посмотрела на него.
Лицо, которое раньше вызывало тепло, теперь казалось чужим.
— Не знаю, Артём. Всё зависит от того, сможешь ли ты жить без её одобрения.
Он поднял глаза.
— Ради тебя — смогу.
— Ради себя должен, — тихо сказала она.
Прошёл месяц.
Они жили отдельно. Иногда переписывались.
Он звонил редко, говорил о работе, о погоде, о кошке, которая теперь живёт у него.
А однажды пришло письмо. Настоящее, бумажное, в почтовом ящике.
Почерк Валентины Петровны — крупный, неровный.
"Оля, не злись. Я поняла, что перегнула. Пусть живёт, как хочет. А я — как привыкла. Не держи на меня зла. Просто спасибо, что не дала мне окончательно потерять сына. Ты ему нужна, даже если пока не понимает. — Валентина."
Ольга перечитала письмо трижды. Потом сложила его и положила в ящик стола.
Не потому что простила — просто устала помнить зло.
Весной она переклеила обои в спальне.
Песочный цвет сменился на светло-оливковый — спокойный, уравновешенный, почти умиротворяющий.
В квартире снова пахло свежестью и новой жизнью.
Телефон завибрировал.
Сообщение от Артема:
"Мама уехала к сестре. Я думаю переехать обратно. Но только если ты не против."
Ольга долго смотрела на экран.
Пальцы зависли над клавиатурой.
Потом набрала коротко:
"Пока не время."
Она поставила телефон на подоконник, налив себе чай.
Пар поднимался над кружкой, создавая лёгкую дымку.
За окном моросил дождь.
Она чувствовала — впервые за долгое время дышит ровно, спокойно.
Может, всё ещё впереди.
Может, ничего не будет.
Но главное — она наконец стала хозяйкой своей жизни.
Без одобрений, без чужих планов, без страха.
И впервые за долгие годы — это было не одиночество.
Это была свобода.
Конец.