С Ириной мы познакомились на курсах испанского. Она была тихой, даже немного отстраненной, с большими серыми глазами, в которых будто пряталась целая история. Рядом с ней я сразу почувствовал себя сильным.
У нее был пятилетний сын, Егор, и она одна его растила. Об отце мальчика и своем прошлом браке Ира толком ничего не рассказывала. Скупо обмолвилась, что «не сошлись характерами» и что ей тяжело дались первые годы после развода.
Меня это не испугало. Наоборот. Я видел, как она смотрела на Егора – с такой трепетной, почти болезненной нежностью и готовностью защитить его от всего мира. Мне захотелось стать для них обоих той крепостью, за стенами которой можно, наконец, выдохнуть. И потом, мне хотелось своих детей.
Мы поженились через полтора года. Я арендовал домик в лесу, и на втором этаже, под самой крышей, сделал ей предложение. Она плакала и смеялась одновременно, а Егор хлопал в ладоши, не до конца понимая, что происходит, но чувствуя общую радость.
В ту же ночь, лежа в постели и глядя на звезды через мансардное окно, я сказал то, о чем давно мечтал:
– Знаешь, а здорово, если у Егора будет братик или сестренка. Я очень этого хочу.
Ира не ответила. Просто прижалась ко мне крепче и спрятала лицо у меня на груди. Подумал, что она растрогана. Что ее молчание – это согласие.
Мы начали «пытаться». Я читал статьи о планировании беременности, покупал ей витамины, с энтузиазмом обсуждал, как мы переделаем маленькую комнату под детскую. Ира кивала, улыбалась, но в ее улыбке была какая-то натянутость. Я списывал это на усталость или естественное волнение.
Все рухнуло в один обычный вторник. Я искал в ванной запасную пасту, и увидел, что из ее косметички торчит блистер с таблетками. Погуглил название препарата на телефоне. Противозачаточные.
В первую минуту я не поверил. Подумал, что это какое-то недоразумение: старые, может, забыла выбросить. Но срок годности был в порядке. Внутри не хватало нескольких штук.
Меня будто ударили по голове. Я вышел из ванной и остановился в дверном проеме. Ирина сидела на кухне, проверяла у Егора домашнее задание.
– Ира? – спросил громко. – Это что?
Я протянул ей блистер. Она подняла глаза, и все на ее лице – испуг, паника, стыд – дало мне окончательный, железобетонный ответ.
– Ты… ты их сейчас принимаешь? – спросил я максимально ровным тоном, уже понимая все.
Она молча кивнула, не в силах выдержать мой взгляд. Ресницы задрожали, стало понятно, что она вот-вот заплачет. Егор, испуганный нашими голосами, притих и смотрел то на меня, то на мать.
– Почему? – одно-единственное слово, в котором была вся моя боль и обманутая надежда.
– Ты не поймешь, – выдохнула Ира, и слезы потекли по щекам.
– Если ты объяснишь, я хотя бы попробую...
Мы перебрались в гостиную, отправив Егора в его комнату. Ирина сидела, сгорбившись, и терла ладонь о ладонь.
– Я не хочу еще одного ребенка, Вадим. Не хочу.
– Но почему?! – голос мой сорвался. – Ты же знала, как я этого хочу! Мы же говорили об этом! Ты могла просто сказать «нет»! Зачем было врать? Зачем было это спектакль с витаминами и разговорами о детской устраивать?!
– Я не врала! – она впервые посмотрела на меня прямо. – Просто… не спорила с тобой.
– Да это хуже вранья! – я вскочил и зашагал по комнате. – Я строил планы, я радовался, я верил! А ты молчала и пила таблетки! Почему, Ира?! Думаешь, я своего ребенка буду любить больше, чем Егора? Да я его за родного считаю!
– Это не из-за Егора! – она крикнула, и это был крик отчаяния. – Это из-за меня! Я не хочу снова быть одна с ребенком на руках! Не хочу зависеть! Не хочу снова оказаться в ситуации, где у меня нет ни денег, ни прав, ни даже права на свое мнение!
– Ты… не хочешь. Вообще? Или сейчас?
Она закрыла лицо ладонями, потом резко провела руками по лицу, смахивая слабость вместе со слезами.
– Вообще. Не хочу. Ты не представляешь, каково это… Когда каждая копейка на счету, когда ты просишь денег на новые колготки, как милостыню… Когда ты никому не нужна, кроме как для того, чтобы памперсы менять и ужин греть… Я еле выкарабкалась, Вадим! Я с Егором на одних макаронах сидела, чтобы ему фрукты купить! Я больше не могу через это пройти! Даже с тобой! Я боюсь!
Она замолчала, без сил, опустошенная. А я стоял и слушал отзвуки ее слов. И вдруг все пазлы сложились. Ее экономность, граничащая с патологией. Ее паническая боязнь конфликтов. Ее стремление иметь свою, пусть и маленькую, но зарплату. Это были не странности. Это были шрамы.
Я подошел, сел напротив нее. Злость ушла.
– Ира, – тихо сказал я. – Я же не он. Я не твой бывший.
– Я знаю, – она прошептала, вытирая лицо. – Но страх – он не логичный. Он просто есть.
На следующий день после работы я зашел в банк. Вечером положил перед ней на стол пластиковую карту.
– Это твой личный счет. Я буду каждый месяц переводить туда половину наших общих накоплений. Твои деньги. Только твои. Распоряжайся, как хочешь. Копи, трать, сжигай. Чтобы ты знала, что они у тебя есть. Всегда.
Она смотрела на карту, как завороженная.
– Зачем? – спросила она так же, как и я вчера.
– Чтобы ты не боялась. Чтобы ты оставалась со мной не потому, что тебе некуда деться, а потому что ты просто хочешь быть со мной.
Ира взяла карту, сжала ее в руке и просто кивнула. Это был маленький, почти невидимый кивок. Но для нас двоих он значил больше, чем любые клятвы. Казалось, в тот вечер мы нашли какое-то хрупкое взаимопонимание. Но я недооценил глубину ее страха.
Следующим вечером в квартире было пусто. На кухонном столе лежала записка, написанная ее ровным почерком:
«Вадим, мне нужно время. Я не могу думать здесь. Мы уехали к Свете. Не звони, пожалуйста, я не готова говорить. Прости».
Первой моей реакцией была ярость. Опять бегство! Опять молчание! Я набрал ее номер – телефон выключен. Послал несколько сообщений в мессенджер – они оставались непрочитанными.
Тогда я позвонил Свете. Она была подругой Ирины еще со школы, мы с ней всегда нормально общались.
– Свет, можно Иру? – спросил, стараясь говорить спокойно.
– Вадим, она не может сейчас подойти, – ее голос был неестественно ровным, официальным.
– Света, ну что за детский сад? Передай трубку, мне нужно с ней поговорить!
– Сказала, что не готова. И я ее понимаю. Ты даже не представляешь, в каком она состоянии.
Во мне снова закипела злость.
– В каком состоянии? А в каком, по-твоему, состоянии я? Мы же вчера все выяснили! Я все понял! Я же ей карту дал, чтоб она не боялась!
– Карта – это хорошо, Вадим, – Света вздохнула. – Но это как пластырь на пулевое ранение. Ты ее не слушал все эти месяцы. Просто давил своими мечтами. А вчера ты на нее так смотрел, что она потом всю ночь проплакала. Ей кажется, что ты ее теперь ненавидишь.
– Да я же не ненавижу! Просто… – я замолчал, потому что не знал, что сказать. Да, я был зол. Да, я чувствовал себя преданным. Но ненавидеть? Нет.
– Просто дай ей время, – мягко сказала Света. – Она не сбежала от тебя. Она убежала от самой себя, от своей паники. Дай ей прийти в себя.
Я согласился. Прошел день, потом второй. Тишина сводила с ума. На третий день я не выдержал и снова написал Свете, но не Ирине.
«Свет, я не могу так. Передай ей, пожалуйста. Я не требую, чтобы она возвращалась. Просто хочу знать, что с ней все в порядке. И что с Егором. Скажи, что я не злюсь. Я жду их домой».
Через полчаса Света ответила: «С Егором все ок, он думает, что у вас сломался интернет, поэтому ты не звонишь по видео. С Ирой... сложнее. Но твое сообщение я передам».
Еще через час пришло сообщение уже от Ирины. Короткое. Всего два слова.
«Я жива. Жду».
И приложена была фотография Егора, строящего башню из лего. Это маленькое, незначительное сообщение стало для меня спасательным кругом. «Жду». Не «оставь меня в покое», а «жду». Значит, дверь не захлопнута навсегда.
Я понял, что Света права. Нужно время. Не чтобы я остыл – я уже остыл. А чтобы паника, этот древний, животный ужас перед беспомощностью, наконец отпустил ее. И чтобы она поверила, что на мое «жду» можно снова прийти.
Ира позвонила через две недели:
– Вадим, я соскучилась. Хочу домой. И я … готова поговорить.
– Жду! – обрадовался я. – Закажу на ужин пиццу.
… Мы не заговорили о ребенке в тот же вечер. Мы даже не заговорили о нем через месяц. Но мы начали заново учиться доверять друг другу. С тихого «давай попробуем по-другому». Без масок, без недомолвок, с полным пониманием того, какие раны мы оба носим в себе. Постепенно Ира поверила, что у нее есть право на собственные решения, что ее «нет» не разрушит все. И, возможно, когда-нибудь, когда ее страх перестанет быть такой же реальной и осязаемой вещью, как пластиковая карта в ее кошельке, мы сможем поговорить о втором ребенке. Главное – честно.
P.S. Ставьте лайк и подписывайтесь на наш канал