Стихотворение “Подробный отчёт о луне” принадлежит к довольно нетипичному для Жуковского циклу, который получил от исследователей условное название “Павловские стихотворения” (1819-1820). Это поэзия идиллически-размеренной жизни, пришедшей на смену историческим потрясениям предыдущего десятилетия.
После военных побед наступает “вечный мир” - и поэт воспевает летние будни императорской резиденции как прообраз наступившего Золотого века. На время из его стихотворений исчезают исторические и политические темы, а их место занимает дружба, природа, красота простых мгновений, шуточные импровизации. Вот пример четверостишия, которое трудно представить под авторством Жуковского образца начала десятилетия:
Я с благодарностью сердечной извещаю,
Что, выпивши у вас три полных чашки чаю
И съев полдюжины тартин и сухарей, —
Не умер я, а сделался живей
"...очарование дворцовой утопией, осмысленной как счастливое завершение истории"
Виницкий И.Ю. Дом толкователя: Поэтическая семантика и историческое воображение В.А.Жуковского
В глазах товарищей Жуковского по литературе это “очарование” имело скорее негативный оттенок. Его обвиняли в измене своему призванию, превращении в придворного “павловского лунатика” (отсылка к нашему сегодняшнему стихотворению). Лёгкая поэзия не считалась занятием, достойным таланта такого масштаба. К тому же многим не нравилась его близость к императорской семье. Эти обвинения будут преследовать Жуковского до конца жизни.
Мы остановимся на одном из стихотворений этого цикла - “Подробный отчёт о луне”. Это целый каталог автореминисценций, а заодно и своеобразный авторский манифест о принципах эстетики романтизма.
Стихотворение посвящено императрице Марии Фёдоровне. Сам Жуковский описывает историю его создания следующим образом:
"Прекрасная лунная ночь в Павловске подала повод написать это послание. Государыне Императрице угодно было заметить поэту красоту этой ночи, и он, исчислив разные прежде им сделанные описания луны, признается в стихах своих, что ни которая из этих описанных лун не была столь прекрасна, как та, которую в ту ночь освещала Павловские рощи и воды".
Жуковский действительно оформляет стихотворение в виде поэтического каталога собственных лунных пейзажей (и шире - попытки обобщить на этих примерах лунную эстетику романтизма). Проследим эти отсылки по порядку.
Всё начинается с группы баллад: “Людмила”, “Светлана”, "Адельстан”, “Варвик” и “Вадим”. Жуковский перечисляет уже раз описанные им же лунные ночи, но дополняет их новыми деталями, будто это всё - реально имевшие место события, которые он припоминает:
Я помню: рыцарь Адельстан,
Свершитель страшного обета,
Сквозь хладный вечера туман
По Рейну с сыном и женою
Плыл, озаряемый луною;
И очарованный челнок
По влаге волн, под небом ясным
Влеком был лебедем прекрасным;
Тогда роскошный ветерок,
Струи лаская, тихо веял
И парус пурпурный лелеял;
И, в небе плавая одна,
Сквозь сумрак тонкого ветрила
Сияньем трепетным луна
Пловцам задумчивым светила,
И челнока игривый след,
И пышный лебедя хребет,
И цепь волшебную златила.
В балладах лунные пейзажи, как правило, сопровождают мрачные картины. Ночь стирает границы между земным и потусторонним, поэтому луна часто становится свидетелем всяких тёмных дел. Её свет отражается в глазах мертвецов. Но при этом образ не несёт в себе только негативной коннотации: она одновременно и освещает путь в мир мёртвых для Людмилы, и светит Вадиму, идущему навстречу своему высокому предназначению.
Светит она и поэту, вдохновляющему русские войска после сдачи Москвы (отсылка к сделавшему Жуковского знаменитым “Певцу во стане русских воинов”):
И между тем на небесах,
Над грозным полем истребленья,
Ночные мирные виденья
Свершались мирно, как всегда:
Младая вечера звезда
Привычной прелестью пленяла;
Неизменяема сияла
Луна земле с небес родных,
Не зная ужасов земных
В следующей картине ею освещается мирный покой сельского кладбища из одноимённой элегии, а после она становится свидетельницей тайных свиданий Минваны и Певца в “Эоловой арфе” и тихой печали тоскующей девушки.
Элегическое настроение внезапно прерывается отсылкой к посланию к графине С. А. Самойловой «Графиня, признаюсь, большой беды в том нет...», принадлежащему к группе тех же “Павловских стихотворений”. Лёгкое, игривое описание лунного морского пейзажа в окрестностях Павловска становится фоном шуточной истории об оброненном фрейлиной платке.
Таким образом, Жуковский делает краткий обзор своей личной творческой истории в виде серии лунных пейзажей: через мрачные балладные картины, к полям сражений, где уже слышится намёк на счастливый исход и будущий "павловский" Золотой век:
Творенье Божие не знало
О человеческих бедах
И беззаботно ожидало,
Что ночь пройдет и в небесах
Опять засветится денница.
Современному читателю может показаться неуместным обилие в последней части отсылок к теме смерти, совсем не вяжущееся с идиллическими картинами. Но для творчества Жуковского в этом ничего странного нет: о ней он всегда писал с тихим чувством покорности и умиления.
В последней части романтическое двоемирие разворачивается в полную силу. Луна - портал, помогающий мысленно перенестись в прекрасное прошлое (а прошлое у романтика всегда прекрасно и всегда безвозвратно утрачено). А души умерших в то же время смотрят оттуда на землю и вспоминают свою жизнь.
Картина светлой печали по ушедшему времени относит нас к последнему стихотворению этого автокаталога - отрывку “Невыразимое”. Его часто называют поэтическим манифестом Жуковского. В нём поэт говорит о принципиальной немиметичности искусства - невозможности скопировать реальность или передать словами душевное состояние человека:
Что наш язык земной пред дивною природой?
<...>
Едва-едва одну ее черту
С усилием поймать удастся вдохновенью…
Но льзя ли в мертвое живое передать?
Кто мог создание в словах пересоздать?
Невыразимое подвластно ль выраженью?..
(“Невыразимое”)
Подобные мысли встречаем и в начале “Подробного отчёта о луне”:
Хотя и много я стихами
Писал про светлую луну,
Но я лишь тень ее одну
Моими бледными чертами
Неверно мог изобразить.
<...>
Но как назвать очарованье,
Которым душу всю луна
Объемлет так непостижимо?
Это совпадение неслучайно. Отрывок "Невыразимое" первоначально входил в первый вариант "Отчёта о луне" (1819), завершая в нём ряд описаний природы. Позже он был выделен автором в самостоятельный текст.
Что же остаётся, когда слова бессильны? Ответ Жуковский даёт в том же первом варианте “Отчёта”: "Душа невидимое зрит". Единственным возможным методом познания он провозглашает духовный взгляд.
Эти тексты, написанные Жуковским в самый несерьёзный и беззаботный период творчества, не остались незамеченными: непосредственный отклик на них мы можем видеть, например, в тютчевских "Не то, что мните вы, природа..." и "Silentium!".
Ещё почитать о Жуковском: