Солнечный заливной свет танцевал на паркете, который я только что вымыла до блеска. В воздухе витал аромат свежесваренного кофе и яблочного пирога, моего фирменного. Я любовалась нашей гостиной. Не моей, а именно нашей. Квартира досталась мне от бабушки, но за два года брака с Андреем она пропиталась нашими общими воспоминаниями, смехом, мечтами. Каждая вещь здесь была частью нашей истории.
На полке стояла смешная керамическая свинка — сувенир из нашей первой совместной поездки на море. На диване лежал плед, под которым мы любили прятаться холодными вечерами, смотря фильмы. Это была наша крепость. Наше тихое, счастливое пристанище.
Ключ щелкнул в замке, и в квартиру вошел Андрей. Его лицо озарила улыбка, от которой у меня до сих пор теплело внутри.
— Дом мой, родной, — крикнул он из прихожей своим привычным приветствием.
— А я уже заждалась, — откликнулась я, выходя ему навстречу.
Он обнял меня, прижал к себе и поцеловал в макушку.
— Пахнет потрясающе. Как же мне повезло с тобой, Алинка. Мы с тобою настоящую крепость построили.
— Она уже построена, любимый, — улыбнулась я в ответ. — И она наша.
Я всегда делала акцент на слове «наша», зная его тонкую чувствительность. Однажды, в начале наших отношений, я в шутку обронила: «Приходи ко мне вечером, в мою квартиру». Его лицо тогда на мгновение омрачилось. Он сказал: «Знаешь, звучит так, будто я гость». С тех пор я старалась избегать этого «мой», чтобы не задеть его мужское самолюбие. Хотя документы говорили об обратном, для меня это и правда был наш общий дом.
Мы сели ужинать. Андрей с энтузиазмом рассказывал о новых проектах на работе, а я слушала, думая, как все идеально. Тишину нарушил звонок его телефона. Он взглянул на экран и вздохнул.
— Мама, — произнес он, прежде чем ответить.
Я видел, как его плечи напряглись. Разговоры с Лидией Петровной редко бывали легкими.
— Да, мам, мы ужинаем… Что? Как? — Его лицо вытянулось. — Ты не шутишь? А соседи сверху? Затопили? Серьезно?
Я перестала есть, прислушиваясь.
— Хорошо, успокойся, не плачь. Конечно, конечно… Мы что нибудь придумаем. Да, я перезвоню.
Он положил телефон на стол с таким видом, будто это гиря.
— У мамы потоп. Соседи забыли воду в ванной, залило всю ее спальню и часть гостиной. Говорит, потолок вот вот рухнет. Ремонт, понятное дело, встает ребром.
— Боже мой, бедная Лидия Петровна, — искренне пожалела я. — Ей сейчас, наверное, очень страшно.
— Да уж, — Андрей провел рукой по волосам. — Короче, суть в том, что ей негде ночевать. Говорит, пару недель, пока не сообразят с ремонтом и страховой. Можно к нам?
Вопрос повис в воздухе. Мысль о том, что в нашу идиллию ворвется его мать, даже на время, вызывала легкую панику. Лидия Петровна была женщиной с характером. Но разве можно было отказать?
— Ну конечно, — сказала я, пряча свои опасения под маской заботы. — Пусть приезжает. Пару недель как нибудь переживем.
— Спасибо, родная, — Андрей с облегчением улыбнулся и снова обнял меня. — Я знал, что ты поймешь. Она же мать. Куда ей деваться?
Я кивнула, доедая уже остывший пирог. Где то в глубине души шевельнулось смутное предчувствие, маленькая черная точка на нашем светлом полотне. Но я отогнала его прочь. Всего пару недель. Это же не страшно, правда?
Лидия Петровна прибыла на следующий день, нагруженная двумя огромными сумками и свертком с подушкой, как будто собиралась не на две недели, а на постоянное жительство. Ее лицо, обычно подтянутое и строгое, сейчас изображало испуганную страдалицу.
— Сыночек, родной мой! — воскликнула она, едва переступив порог, и бросилась обнимать Андрея. — Еле ноги унесла оттуда! Потоп, разруха! Я думала, сердце не выдержит.
— Успокойся, мам, все уже позади, — похлопал ее по спине Андрей, занося сумки в прихожую.
Его взгляд встретился с моим, и он виновато улыбнулся. Я сделала шаг вперед.
— Лидия Петровна, проходите, располагайтесь. Мы вам в гостиной диван постелили, он очень удобный.
Тетя Лида, наконец, обратила на меня внимание.
Ее взгляд скользнул по мне с головы до ног, оценивающе.
— Алинка, спасибо, что приютила старуху, — сказала она, но в ее голосе не было ни капли настоящей благодарности. Скорее, снисхождение.
С того момента наша крепость пала. Тишину и уют будто вымели мощной метлой. Телевизор в гостиной теперь работал с утра до ночи на полную громкость, настроенный на каналы с бесконечными сериалами. Воздух пропах ее духами «Красная Москва» и лекарственными травками, которые она заваривала в моей любимой керамической кружке, не спрашивая.
На второе утро я застала ее переставляющую баночки со специями на моей кухне.
— У вас тут такой бардак, Алина, ничего найти нельзя, — пояснила она, не глядя на меня. — Я все по полочкам разложила, как у людей.
Я сжала зубы, чувствуя, как по шее разливается горячая волна. Это был мой бардак. Мои полочки.
— Андрюша, — раздался ее голос из гостиной, когда мы вечером пили чай. — А помнишь, какую я тебе гречневую кашу варила, с луком и грибами? Рассыпчатую, ароматную. Не то, что эти ваши… полуфабрикаты.
Она бросила многозначительный взгляд на мой пирог, от которого накануне не осталось и крошки.
Андрей смущенно хмыкнул.
— Мам, это не полуфабрикат. Алина великолепно готовит.
— Конечно, конечно, — отмахнулась она. — Просто у молодежи сейчас своя кухня. Быстрая. А для настоящей еды время нужно.
Я встала и, не сказав ни слова, отнесла свою тарелку на кухню. Руки слегка дрожали.
Так и шли дни. «Пару недель» растянулись на месяц. Лидия Петровна прочно обосновалась в гостиной, ее вещи медленно, но верно расползались по квартире, занимая свободные пространства. Она давала советы по уборке, комментировала мою одежду и намекала, что «пора бы подумать о прибавлении», причем всегда в присутствии Андрея.
Он вроде бы пытался быть на моей стороне, но это были жалкие попытки.
— Она просто привыкла всем руководить, не принимай близко к сердцу, — шептал он мне ночью, обнимая.
— Она унижает мой дом и моего мужа, называя его еду полуфабрикатами, — отвечала я, отворачиваясь. — И это уже не две недели, Андрей. Прошло тридцать дней.
— Ну что я могу поделать? Ремонт у нее затягивается. Куда я ее дену? На улицу выбросим? — в его голосе звучало раздражение.
Однажды вечером я вышла на кухню попить воды. Было поздно. Из гостиной доносился ровный храп Лидии Петровны. Андрей уже спал в нашей комнате. И тут его телефон, оставленный на зарядке на кухонном столе, тихо вибрировал. На экране горело имя «Мам».
Я удивилась. Кто звонит в первом часу ночи? Сама же себе?
Инстинктивно я провела пальцем по экрану, чтобы отключить звонок, но вместо этого случайно нажала на громкую связь. Я уже хотела бросить трубку, как услышала ее голос, не спящий, а бодрый и требовательный.
— Андрей, ты спишь? Слушай сюда. Я тут все обдумала. Пока я здесь живу, стало окончательно ясно. Эта квартира идеально мне подходит. И соседи тихие, и лифт есть. Ремонт в моей старой мне уже не потянуть. Ты должен решить этот вопрос с Алиной. Ну, уговори ее, воздействуй! Она же девушка мягкая. Когда она наконец съедет и мы сможем здесь нормально, по человечески, жить?
Я застыла, не в силах пошевелиться. Ледяная волна прокатилась по всему телу. Рука сама сжала телефон так, что кости побелели.
Слышно было, как она тяжело дышит в трубку, ожидая ответа.
Я тихо, чтобы не скрипнула половинка экрана, положила телефон на стол. Вибрация прекратилась. В ушах стоял оглушительный звон.
«Когда она наконец съедет…»
Эти слова висели в тихом ночном воздухе, превращаясь из случайно услышанных в страшный приговор. Всему, во что я верила.
Ночь показалась мне бесконечной. Я лежала без сна, вглядываясь в потолок, который тонул в предрассветной тьме. Слова свекрови отдавались в висках монотонным, зловещим стуком. «Когда она наконец съедет…» Эти слова переворачивали все с ног на голову. Я была не хозяйкой, а временным неудобством в собственном доме. А Андрей… Что знал Андрей?
Рядом он спал, повернувшись ко мне спиной. Его дыхание было ровным и спокойным. Мне вдруг страстно захотелось разбудить его, трясти за плечи, выкрикивать услышанное и смотреть в его глаза.
Но что, если он знал? Что, если этот разговор был не первым? Рука сама потянулась к нему, но замерла в сантиметре от его футболки. Я боялась. Боялась того, что могу увидеть в его глазах.
Утро наступило серое и безрадостное. Андрей, как ни в чем не бывало, собрался на работу. Лидия Петровна хлопотала на кухне, гремела кастрюлями, напевая что то себе под нос. Она смотрела на меня с таким спокойным, даже немного торжествующим видом, что у меня сжалось сердце. Она была уверена в себе. Абсолютно.
Я продержалась до вечера. Силы мои были на исходе. Нужно было прояснить все, пока эта тревога не съела меня изнутри.
Когда Андрей пришел с работы, я попросила его выйти со мной на балкон. Там нас никто не мог подслушать. Воздух был уже прохладным, пахло приближающейся осенью.
— Андрей, нам нужно поговорить, — начала я, глядя на огни вдалеке, а не на него.
— Опять про маму? — он вздохнул, прислонившись к перилам. — Алина, ну сколько можно? Я понимаю, тебе некомфортно, но…
— Мне не просто некомфортно, — голос мой дрогнул, но я взяла себя в руки. — Я чувствую себя чужой в своей же квартире. Я не могу зайти на кухню, не услышав комментарий о своем «бардаке». Не могу приготовить еду, не получив упрек в «полуфабрикатах». Я здесь как на иголках.
— Она просто привыкла заботиться, — попытался он оправдаться, но в его тоне уже слышалась усталость от этой темы. — Она же мать. Куда ей деваться? Ты что, хочешь, чтобы я вышвырнул ее на улицу? В ее годы?
В его голосе прозвучали знакомые нотки — та самая манипуляция, которую он так ловко перенял у нее.
— Я хочу жить в своем доме с мужем, а не с твоей мамой, которая смотрит на меня как на временное неудобство! — вырвалось у меня, и я наконец повернулась к нему.
Его лицо исказилось.
— Что за чушь ты несешь? Какое временное неудобство? Тебе мерещится!
— Мне мерещится? — я засмеялась, и смех вышел горьким и неуверенным. Я не была готова признаться, что подслушала его разговор. Это ставило бы меня в невыгодное положение. — Андрей, посмотри на это трезво! Прошло уже больше месяца. Какой ремонт длится так долго? Она даже не звонила строителям за все это время! Она просто живет здесь. И, кажется, совсем не собирается уезжать.
— А ты за ней следишь? — его голос зазвенел от возмущения. — Ты считаешь дни? Ты хочешь контролировать каждый ее шаг? Она моя мать! Я не брошу ее в беде!
— В какой беде, Андрей? — почти крикнула я, теряя самообладание. — Какая беда? У нее есть своя квартира! С потопом или без, она решаема! А ты даже не пытаешься найти выход! Ты просто удобно устроился, разрываясь между двумя женщинами, и ждешь, что я смирюсь!
— Да потому что выхода нет! — рявкнул он в ответ, и его кулак с силой опустился на перила балкона. Деревянная рейка треснула. — Ты не оставляешь мне выбора! Либо ты, либо она! Так что ли?
В его глазах горел незнакомый мне огонь — злости и беспомощности одновременно.
— Я не говорила этого! — запротестовала я. — Я прошу тебя быть моим мужем, а не послушным сыночком, который выполняет любой каприз своей матери! Наша семья должна быть на первом месте!
— Семья? — он язвительно усмехнулся. — А по твоему, мать — это не семья? Мы ее выбросим, как старую кошку, и будем жить хорошо в твоей квартире?
Это «твоей» прозвучало как пощечина.
Я не смогла сдержать слезы. Они потекли по моим щекам сами, горячие и горькие.
— Я так не думаю, и ты это прекрасно знаешь. Но я больше не могу так жить.
Я развернулась, толкнула балконную дверь и прошла в комнату, хлопнув ею так, что задребезжали стекла. Сердце стучало где то в горле.
Андрей не пошел за мной. Я слышала, как он тяжело дышит на балконе.
Прошло с полчаса. Я сидела на кровати, уставившись в стену, и понемногу приходила в себя. Нужно было проверить, не разбил ли он руку. Нужно было поговорить спокойно. Может, я была слишком резка.
Я вышла в коридор. Андрея нигде не было. В гостиной, на своем диване, мирно посапывала Лидия Петровна. На кухне тоже было пусто.
Тогда я зашла в нашу спальню. Его планшет лежал на тумбочке. Экран был темным. Я машинально провела по нему пальцем, и он ожил. Пароля не было.
И вот тут я ее увидела. Открытую вкладку в браузере. Поисковый запрос был набран крупными, черными буквами, которые врезались в сознание, как нож:
«Как выписать человека из квартиры без его согласия».
Я замерла, не в силах оторвать взгляд. Весь мир сузился до этого экрана, до этих страшных, бездушных слов. Воздух перестал поступать в легкие.
Это был не вопрос о том, как выписать его мать из ее квартиры. Нет. Это был вопрос о том, как выписать меня. Из моей же квартиры.
Вся моя любовь, доверие и надежда рухнули в одно мгновение. Предательство было настолько полным и циничным, что я не почувствовала даже боли. Только ледяную, всепоглощающую пустоту.
Я услышала, как щелкает замок входной двери. Андрей вернулся. Он зашел в комнату, его лицо все еще было хмурым.
— Алина, я… — он начал, но замолчал, увидев мое лицо и планшет в моих руках.
Он понял все без слов.
Я не помню, как оказалась в гостиной. Казалось, ноги привели меня сюда сами, пока разум пытался осознать увиденное. Я стояла посреди комнаты, в которой когда то чувствовала себя хозяйкой, а теперь была посторонней. Планшет я оставила в спальне, не в силах даже держать в руках эту улику предательства.
Андрей вошел следом. Его лицо было бледным, взгляд бегал по сторонам, не решаясь встретиться с моим.
— Алина, это не то, что ты подумала, — начал он, и голос его дрогнул. — Я просто смотрел… для мамы… чтобы ее выписать из ее квартиры…
— Не ври, — прозвучало тихо, но так отчетливо, что он замолчал, будто получил пощечину. — Ты прекрасно понимал, о чем этот запрос. Ты искал, как избавиться от меня. В моей же квартире.
В дверном проеме появилась Лидия Петровна. Она слышала наш разговор. На ее лице не было ни удивления, ни беспокойства. Лишь холодное, сосредоточенное любопытство. Она облокотилась о косяк, сложив руки на груди, как зритель в театре, ожидающий кульминации спектакля.
— Андрей, — сказала она, и ее голос прозвучал спокойно и властно. — Хватит этой комедии. Пора говорить прямо.
Он посмотрел на нее, и в его глазах я увидела не сопротивление, а обреченность. Как будто он ждал этого момента и боялся его одновременно.
— Мама, не сейчас… — попытался он возразить, но это было жалко и неубедительно.
— Сейчас и именно сейчас! — отрезала она, делая шаг вперед. Ее глаза, холодные и пронзительные, уставились на меня. — Алина, ситуация сложилась так, что мне негде жить. Моя квартира пришла в полную негодность. А здесь хорошо. Тихо, уютно. И для моих лет самое то.
Я не верила своим ушам. Она говорила это с таким видом, будто объявляла решение жилищной комиссии.
— Ваша квартира не в негодности, — прошептала я. — Там прорвало трубу. Это ремонт на несколько недель.
— Для тебя — несколько недель, а для меня — целая жизнь! — вспылила она, но тут же взяла себя в руки, перейдя на сладковатый, ядовитый тон. — Послушай, детка, давай без истерик. Мы предлагаем тебе цивилизованное решение. Ты ведь умная девочка.
Она посмотрела на Андрея, давая ему знак. Он заерзал на месте, потупив взгляд.
— Алина… — он сглотнул. — Мы думали… Тебе можно будет временно выписаться… и прописать маму. Ненадолго! Чисто формально. Чтобы она могла встать в очередь на новое жилье как нуждающаяся. А потом… потом все вернется на круги своя.
В комнате повисла гробовая тишина. Я смотрела на этого человека, которого считала своим мужем, и не узнавала его. Это был не Андрей. Это была жалкая марионетка в руках своей матери.
— Ты… ты понимаешь, что предлагаешь мне добровольно лишиться своего дома? — спросила я, и каждый звук давался с трудом. — Выписаться? Из единственного жилья?
— Я же сказал — временно! — повысил он голос, в нем зазвучали нотки отчаяния и злости. — Тебе же ничего не стоит! Ты молодая, найдешь где перекантоваться! У тебя же есть подруга! А маме куда?
Вот он. Момент истины. Та самая фраза, которая переломила что то во мне окончательно. Та самая, что звучала в моей голове все эти недели, как предчувствие.
— Так… — я медленно перевела взгляд с него на его мать и обратно. — Так чья же это квартира, по твоему мнению?
Андрей вспыхнул. Все его притворное спокойствие испарилось.
Он сделал шаг ко мне, его лицо исказила гримаса гнева.
— Да какая разница, чья эта квартира? — закричал он, срываясь на визгливый, истеричный тон. — И что, что она твоя? Тут будет жить моя мама! А тебе место и в кладовой найдем!
Он выкрикнул это. Выплеснул наружу то, что, должно быть, долго копилось внутри. Воздух сгустился, стал тяжелым и горьким.
Я не плакала. Не кричала. Я смотрела на него, и внутри все замерло, превратилось в лед.
Лидия Петровна с довольным видом кивнула, будто услышала долгожданные правильные слова.
— Сыночка прав, — сказала она, и в ее голосе звенела победа. — Нечего дуться, как ребенок. Вам, молодым, везде неплохо будет, поживете в гостях. А мне старость готовить. Пора и о себе подумать.
Я посмотрела на ее самодовольное лицо. Потом на Андрея, который, отыграв свою роль, тяжело дышал, избегая моего взгляда. Я посмотрела на стены, на пол, на потолок. На свою крепость, которую они так цинично собирались взять штурмом.
И вдруг я почувствовала не боль, а странное, абсолютное спокойствие. Гнев прошел, осталась лишь ясность. Ясность того, что все кончено.
Я не сказала больше ни слова. Развернулась и пошла в спальню, оставив их стоять там — мать и сын, два сообщника в моем опустевшем доме.
Дверь в спальню я закрыла за собой негромко, но четко. Щелчок замка прозвучал как точка.
Я заперла дверь на ключ. Первый раз за все время нашей совместной жизни. Механизм щелкнул с таким ощутимым, металлическим звуком, будто я опускала засов в крепостных воротах. Отныне это была не наша спальня. Это был мой последний оплот.
Сначала я просто стояла, прислонившись лбом к прохладной поверхности двери, и пыталась дышать. Ровно, глубоко. Но дыхание срывалось, превращаясь в короткие, беззвучные рыдания. Глаза жгли слезы, но я сжала кулаки и не дала им пролиться. Плакать сейчас — значит дать им победить. Значит показать, как сильно они меня ранили. А я не хотела давать им этого удовлетворения.
Я медленно обернулась, окидывая взглядом комнату. Все здесь было знакомо до боли. Наша с Андреем кровать, его домашняя футболка, брошенная на стуле, наша общая фотография на тумбочке, где мы смеемся, прижавшись щеками друг к другу. Теперь каждый предмет казался чужим, обманчивым, как декорация в спектакле, где меня сделали дурочкой.
Слова Андрея звенели в ушах, как навязчивый мотив: «Место в кладовой найдем…» Он сказал это. Свой, любимый, родной человек. Он смотрел на меня и видел не жену, а помеху, которую можно убрать с глаз долой, затолкать в темный чулан, чтобы не мешала новой, «правильной» жизни с мамой.
Их план был настолько откровенным, настолько наглым, что в него даже не верилось. Выписаться? Добровольно лишиться единственного жилья? Они действительно считали меня такой дурой? Или просто надеялись, что любовь и давление заставят меня согласиться на любую авантюру?
Нет. Это конец. Все кончено.
Мысль была страшной, но ясной, как удар колокола. Брак, в котором мужчина готов выбросить тебя из твоего же дома, не может и не должен продолжаться.
Мне нужно было действовать. Но что делать? Куда идти? Паника, холодная и липкая, снова поползла из живота, сжимая горло. Я была одна против них двоих.
И тут я вспомнила о Кате. Моя лучшая подруга, юрист. Та самая, с которой мы дружили со школы, которая всегда говорила, что Андрей «слишком зависим от мамочки». Как же она оказалась права.
Взяв телефон, я с ужасом увидела, что уже второй час ночи. Но другого выбора не было. Я набрала ее номер, молясь, чтобы она не спала.
Катя сняла трубку почти сразу, ее голос был полон сна, но встревожен.
— Ась? Что случилось? Ты в порядке?
Услышав ее голос, я снова едва не расплакалась, но сдержалась.
— Кать… Извини, что ночью… У меня… — я сглотнула ком в горле. — У меня тут катастрофа.
— Говори, — ее голос мгновенно стал собранным и деловым. Я представила, как она садится на кровати, включая режим работы.
И я рассказала. Все. С самого начала. Про тёщу, которая поселилась на пару недель. Про ее хамство и притязания. Про ссору на балконе.
И наконец, про поисковый запрос в планшете Андрея и тот ужасный, окончательный разговор в гостиной. Я повторила слово в слово их «предложение».
На другом конце провода повисла гробовая тишина.
— Ты все правильно передала? — наконец спросила Катя, и в ее голосе я услышала нечто, от чего стало еще страшнее — ледяной, профессиональный гнев. — Они предлагают тебе ВЫПИСАТЬСЯ и прописать его мать? В твоей, единолично принадлежащей тебе квартире?
— Да, — прошептала я. — «Временно». Чтобы она встала на очередь.
Раздался короткий, резкий выдох.
— Аля, ты вообще понимаешь, что они хотят тебя развести с твоей же недвижимостью? — ее слова были точными, как скальпель. — Это даже не авантюра, это чистой воды мошенничество! Пусть и глупое. Ни в коем случае, ты слышишь меня? Ни под каким предлогом не соглашайся! Ни на какие «временные» схемы! Это твоя единоличная собственность, и они не имеют на нее никаких прав!
Ее уверенность была как глоток крепкого спиртного — обжигала, но возвращала способность мыслить.
— Но что мне делать? — спросила я, чувствуя себя потерянным ребенком. — Я не могу здесь оставаться. Я не могу на них смотреть.
— Конечно, не можешь, — тут же ответила Катя. — Слушай меня внимательно. Собирай вещи. Самые необходимые. Документы, паспорт, банковские карты, украшения, если есть. Ноутбук. Собирайся и вали оттуда. Сейчас. Пока они спят и не начали давить на тебя сильнее.
— Сейчас? Но куда? — растерялась я.
— Ко мне, естественно, — прозвучал твердый ответ. — Такси я вызову тебе сама, через приложение. Ты только выйдешь. Деньги на первое время у меня есть. Не бойся.
В ее голосе не было ни капли сомнения. Только решимость и поддержка.
— У меня есть план, — продолжила она. — Но для начала тебе нужно оттуда уехать. Пока они не опомнились. Ты поняла меня? Действуй. Тихо и быстро.
Я кивнула, словно она могла меня видеть.
— Да. Поняла.
— Жду. И, Аля… — она сделала небольшую паузу. — Молодец, что позвонила. Ты все правильно делаешь. Все наладится.
Мы положили трубки. Я еще секунду посидела в тишине, прислушиваясь к стуку собственного сердца. Оно билось часто-часто, но уже не от паники, а от вызова. От осознания того, что я не жертва. Что у меня есть друг, есть план и есть право бороться за свой дом.
Я встала, подошла к шкафу и достала с верхней полки большую спортивную сумку. Ту самую, с которой мы ездили в то самое незабываемое путешествие на море.
Пришло время собираться в новый путь. На этот раз — в путь к собственной свободе.
Тишина в квартире была звенящей, густой, будто воздух превратился в тягучую смолу. Я прислушивалась к каждому шороху, к скрипу половиц за дверью, к мерному храпу, доносившемуся из гостиной. Мое сердце колотилось так громко, что казалось, его отзвуки разносятся по всей спальне.
Я двигалась как тень, на ощупь, боясь включить свет. Сумка лежала раскрытой на кровати. Я аккуратно, стараясь не греметь вешалками, доставала из шкафа самое необходимое. Джинсы, футболки, свитер. Никаких платьев, никаких воспоминаний. Только практичные, удобные вещи. Я собрала косметичку, зубную щетку. Потом подошла к тумбочке.
Там лежала наша фотография в деревянной раме. Мы смеемся, обнявшись, на фоне моря. Я взяла ее в руки. Лица были размыты в полумраке, но я помнила каждый пиксель. Какой же это был счастливый день. Как мы тогда верили, что так будет всегда.
Я провела пальцем по стеклу, стирая невидимую пыль, и поставила рамку обратно. Пусть остается. Это уже не мое прошлое. Это чужая история.
Самым важным были документы. Я открыла сейф-бокс, где хранились паспорт, свидетельство на квартиру, медицинский полис, банковские карты. Тяжелая папка с гербовой печатью, подтверждающая мое право собственности, стала самым весомым грузом в сумке, и не только физически. Это была моя крепость, мой щит. Я положила ее аккуратно, сверху.
Телефон тихо вибрировал. Сообщение от Кати: «Машина через 10 минут. Жду».
Десять минут. Это очень мало и бесконечно много. Я застегнула молнию на сумке. Она оказалась не такой уж и тяжелой. Как мало по-настоящему нужного оказывается в жизни, когда все рушится.
Я еще раз окинула взглядом комнату. Темный силуэт кровати, очертания мебели. Здесь было наше гнездо. Наше. До сегодняшнего дня.
Я тихо, беззвучно повернула ключ в замке и вышла в коридор. Остановилась, прислушиваясь. Из-за двери в гостиную доносился ровный, немного хриплый храп Лидии Петровны. За стеной, в нашей спальне, спал человек, который еще несколько часов назад был моим мужем.
Я на цыпочках прошла к входной двери. Рука сама потянулась к крючку, где висели ключи. Я сняла свой ключ, один-единственный, с брелока в виде смешного керамического сердца. Второе сердце, его, осталось висеть на месте. Я положила свой ключ на туфельницу.
И открыла дверь.
Холодный ночной воздух ударил в лицо, заставив вздрогнуть. Я вышла на площадку, прикрыв за собой дверь так, чтобы щелчок был едва слышен. Спускаясь по лестнице, я не оглядывалась. Нельзя было оглядываться.
У подъезда, как и обещала Катя, ждало такси. Я села на заднее сиденье, поставив сумку рядом с собой. Водитель, кивнув, тронулся с места.
Я смотрела в окно на проплывающие мимо огни спящего города. Огни чужого, незнакомого города. Слез не было. Была только пустота и странное, леденящее душу спокойствие.
Мы доехали быстро. Катя ждала меня в дверях своей квартиры, в растоптанных тапочках и спортивных штанах. Увидев меня, она молча обняла меня так крепко, что у меня на мгновение перехватило дыхание.
— Все, все, — приговаривала она. — Ты дома.
Позже, когда я сидела на ее кухне и согревала руки о кружку с чаем, я взяла телефон. Пора было поставить точку. Я открыла чат с Андреем и набрала сообщение. Короткое, без эмоций, как приговор.
«Я ушла. В моей квартире, согласно документам, ты и твоя мать являетесь гостями. Прошу вас освободить помещение и оставить ключи под ковриком. Все дальнейшие разговоры только через моего юриста. Не пытайся звонить».
Я нажала «отправить» и сразу же заблокировала его номер. Потом номер его матери. Потом удалила их из всех социальных сетей. Одно за другим. Щелк. Щелк. Щелк. Каждый щелчок отрезал кусок моей прежней жизни, и это было не больно, а… освобождающе.
Я положила телефон на стол и сделала глоток горячего чая. Рука не дрожала.
— Отправила? — тихо спросила Катя.
— Отправила, — кивнула я.
Она одобрительно хмыкнула.
— Молодец. Теперь спи. Завтра начнется новая жизнь.
Но новая жизнь началась раньше. Уже через час, едва рассвело, в дверь Катиной квартиры раздался настойчивый, громкий звонок. Мы переглянулись. Катя подошла к глазку, посмотрела и покачала головой, ее лицо выразило презрительную усмешку.
— Твой «бывший» в сборе. И с ним… сюрприз-сюрприз, его мамочка.
Мое сердце на мгновение ушло в пятки, но я глубоко вдохнула. Я знала, что это неизбежно. Я встала и подошла к двери.
Катя открыла. На пороге стоял Андрей. Он был бледный, с растрепанными волосами, в той же одежде, что и вчера. В глазах — паника и непонимание. А чуть позади, вытянув шею, как хищная птица, стояла Лидия Петровна. На ее лице застыло выражение оскорбленной невинности.
— Алина! — выдохнул Андрей, пытаясь заглянуть в квартиру. — Что это за дурацкие сообщения? Ты с ума сошла? Давай поговорим как взрослые люди!
Я смотрела на него, не шевелясь, чувствуя, как Катя стоит за моей спиной, как каменная стена.
— Я все сказала в сообщении, Андрей. Обсуждать нечего.
— Но это же просто слова! — взорвался он. — Я был зол! Ты же не могла принять это всерьез!
Тут вперед выдвинулась Лидия Петровна. Она сделала попытку говорить мягко, но фальшь сквозила в каждом звуке.
— Алинка, детка, давай без сцен. Мы же семья. Мы все уладим. Пойдем домой, обсудим все за столом, как цивилизованные люди.
Ее взгляд скользнул за мою спину, оценивающе оглядывая квартиру Кати.
— Неудобно же ты тут устроилась, у подруги на шее сидишь. А дома тебя ждут.
Это было последней каплей. Эта наглая, лживая игра в «семью», когда они сами же ее и разрушили.
Я посмотрела прямо на Андрея, игнорируя его мать.
— Обсуждай с мамой, — сказала я тихо, но так четко, что он вздрогнул. — Где ей поставить свою кровать. В моей гостиной.
И я сделала шаг назад.
Катя, поняв мое движение, молча и твердо начала закрывать дверь. Я видела, как перед щелчком замка лицо Андрея исказилось от осознания происходящего. Осознания того, что игра окончена. Дверь закрылась, отсекая их от моей жизни. Навсегда.
Щелчок замка прозвучал как выстрел. Я прислонилась к двери, закрыв глаза, и попыталась унять дрожь в коленях. Снаружи доносились приглушенные возмущенные голоса, а затем тяжелые, удаляющиеся шаги.
— Ушли, — сообщила Катя, выглянув в глазок. — Но ненадолго. Они не из тех, кто сдается просто так.
Она оказалась права. Уже через пару часов, когда я пыталась заставить себя съесть кусок хлеба, в квартире снова раздался звонок. Настойчивый, требовательный. А затем в дверь кто-то начал стучать — не кулаком, а чем-то тяжелым, наверное, каблуком.
— Алина! Выходи! Давай поговорим по-человечески! — это был голос Андрея, но в нем слышались уже не паника, а злость.
Катя метнула на меня быстрый взгляд.
— Готова?
Я кивнула. Мы договорились об этом. Прятаться бессмысленно. Нужно было раз и навсегда дать им отпор и показать, что их игры окончены.
Когда мы вышли на лестничную клетку, картина предстала во всей красе. Андрей стоял, сжимая и разжимая кулаки, его лицо покраснело. А рядом, опершись на перила, как на трон, восседала Лидия Петровна. И она явно готовилась к спектаклю. Увидев нас, она тут же изменила позу, сделав вид, что вот-вот упадет в обморок от переживаний.
Из соседних квартир послышались щелчки открывающихся замков. Двери приоткрывались на цепочки, в щелках виднелись любопытные глаза соседей. Лидия Петровна тут же воспользовалась публикой.
— Люди добрые, посмотрите! — завопила она, обращаясь к дверям. — Невестка родную свекровь на улицу выгоняет! Старуху больную! Приютить не хочет! А сама в чужой квартире отсиживается!
Андрей поддержал ее, его голос дрожал от ярости и фальши:
— Алина, как ты можешь быть такой бесчеловечной? Маме негде жить! Мы же семья!
Я стояла и смотрела на них. На этого человека, который еще вчера был моим мужем, и на его мать, которая с таким удовольствием разыгрывала эту гнусную комедию. И внутри все закипало. Но не слезами, а холодной, праведной злостью.
Я сделала шаг вперед. Голос мой прозвучал громко и четко, разрезая истерику тёщи:
— Вы не старуха, вы мошенница, которая пыталась отобрать у меня жилье через моего же мужа.
Лестничная клетка замерла. Даже Лидия Петровна на секунду опешила от такой прямой атаки.
— Что ты несешь! — выкрикнул Андрей.
— Я несу правду, — продолжала я, глядя прямо на него. — Ты требовал, чтобы я выписалась из своей же квартиры и прописала твою мать. Ты предлагал мне переехать в кладовку. Твоя мать, — я перевела взгляд на нее, — прекрасно знала об этом и поддерживала тебя. А теперь, когда у вас ничего не вышло, вы пытаетесь давить на жалость. У вас есть своя квартира. Все вопросы — к вашему сыну. Почему он не может обеспечить свою мать жильем, вместо того чтобы пытаться украсть его у жены?
Лидия Петровна ахнула, прижав руки к груди.
— Какие слова! Какая неблагодарность! Я тебе как родная была!
— Родная? — я рассмеялась, и смех прозвучал горько и сухо. — Родные не подставляют друг друга. Родные не ищут в интернете, как выписать человека из его же дома без согласия.
Андрей побледнел. Видимо, он не думал, что я решусь вынести эту деталь на публику.
— Это ложь! — попытался он выкрутиться, но было уже поздно. По лицам соседей, выглядывающих из-за дверей, было видно — они поверили не ему.
— Хватит, — сказала я тише, но так, чтобы было слышно всем. — Хватит лжи, хватит этих спектаклей. Все кончено.
Я посмотрела прямо на Андрея. В его глазах читалась ярость, растерянность, отчаяние. Но мне было уже все равно.
— Наш брак окончен, — произнесла я четко и раздельно, — в тот момент, когда ты предложил мне переехать в кладовку. Чтобы освободить мое место для твоей мамы.
Я видела, как эти слова достигают цели. Он отшатнулся, будто получил физический удар. Его лицо исказилось. Он хотел что-то сказать, крикнуть, но не смог вымолвить ни слова. Только беззвучно пошевелил губами.
Лидия Петровна поняла, что битва проиграна.
Ее спектакль не сработал. Ее сын повержен. Она резко дернула его за рукав.
— Пошли, Андрей. Не унижайся. Она своего не стоит.
Она потянула его за собой вниз по лестнице. Он шел покорно, как побитая собака, не оборачиваясь.
Я стояла и смотрела им вслед, пока они не скрылись из вида. Двери соседей одна за другой тихо закрылись. На лестничной клетке воцарилась тишина, нарушаемая лишь гулом из лифтовой шахты.
Катя молча положила руку мне на плечо.
— Пошли домой, — сказала она тихо.
Я кивнула и, повернувшись, вошла в квартиру. Дверь закрылась, оставляя снаружи обломки моего прошлого.
Прошло несколько недель. Серые, напряженные дни, заполненные юридическими консультациями, походами к нотариусу и бесконечными разговорами по телефону. Я жила у Кати, и ее поддержка была тем якорем, который не давал мне сорваться в отчаяние. Но отчаяния уже не было. Была усталая, твердая решимость довести начатое до конца.
Однажды утрой Катя, просматривая новости на своем планшете, вдруг громко ахнула.
— Аля, иди сюда! Смотри!
На экране была открыта страница с объявлениями о продаже недвижимости. И там, среди прочих, красовалась фотография знакомой до боли хрущевки. Та самая, «затопленная» квартира Лидии Петровны. В описании значилось: «Срочный выгодный обмен или продажа. Квартира после косметического ремонта».
Мы с Катей переглянулись. Никакого потопа. Никакого долгого ремонта. Была лишь хитрая, заранее спланированная авантюра.
— Вот оно, — тихо сказала Катя. — Она свою квартиру готовила к продаже, чтобы обосноваться в твоей. А сыночка был разменной монетой.
Эта находка стала последним пазлом в мозаике их предательства. Теперь все было ясно до мелочей.
Наконец настал день, когда все юридические формальности были улажены. Мы с Катей и ее коллегой-юристом подъехали к моему дому. К моей квартире. У меня в кармане лежали новые ключи — я заказала смену всех замков, как только получила официальное подтверждение о расторжении брака.
У подъезда, похудевший и осунувшийся, стоял Андрей. Рядом с ним лежали два чемодана и несколько коробок с его вещами. Он ждал нас, опустив голову.
Юрист подошел к нему, вручил ему последние документы для подписи.
— Все в порядке, — сухо сказал юрист, обращаясь ко мне. — Он более не имеет к этой квартире никакого отношения. Как, впрочем, и к вашей жизни.
Андрей молча подписал бумаги, не глядя на меня. Когда юрист отошел, он сделал неуверенный шаг в мою сторону.
— Алина… — его голос был хриплым и надломленным. — Я… я не знаю, что сказать. Мама… она продала квартиру. Деньги взяла себе. Сказала, что это ее обеспечение в старости. А мне… мне снимать комнату.
Он ждал, что я скажу что то. Пожалею его, может быть. Но я молчала. Я смотрела на этого незнакомого человека, который когда то был моей любовью, и чувствовала лишь пустоту.
— Ты был не мальчиком, а мужчиной, — наконец сказала я. — И сделал свой выбор.
Я повернулась и пошла к подъезду, не оглядываясь. Катя и юрист шли за мной. Я вставила ключ в новый замок. Он плавно повернулся, и дверь открылась.
Воздух в квартире был спертым и чужим, пахло чужими духами и едой. Но это был мой воздух. Моя квартира.
Я прошлась по комнатам. В гостиной стоял прибранный диван, на кухне было пусто и чисто. Они ничего не испортили, не унесли. Они просто ушли, оставив после себя тяжелый осадок, который теперь предстояло выветрить.
Я подошла к окну в гостиной и распахнула его настежь. Ворвался свежий ветер, наполненный звуками города, запахом дождя и свободы.
Я обернулась. Пустая, тихая квартира. Моя крепость. Выстоявшая осаду.
Юрист, поставив свою подпись на последнем документе, ушел. Катя ненадолго задержалась.
— Ты уверена, что хочешь остаться здесь одна сегодня? — спросила она. — Можешь пожить у меня, пока не приберешься.
— Нет, — я улыбнулась ей. И это была моя первая по-настоящему легкая улыбка за последние месяцы. — Я дома.
Она обняла меня и ушла.
Я осталась одна. Полная тишина, нарушаемая лишь шорохом машин за окном. Я медленно прошла по комнатам, касаясь рукой стен, дверей, подоконников. Смывая память о них. Возвращая себе свое пространство.
Я зашла в нашу бывшую спальню. Фотография все еще стояла на тумбочке. Я взяла ее в руки, посмотрела на наши смеющиеся лица. Было немного грустно. Но не больно. Прощание уже состоялось.
Я открыла ящик тумбочки, убрала туда рамку лицом вниз. Не навсегда. Просто до тех пор, пока не решу, что делать с этим воспоминанием.
Потом я вернулась в гостиную, села на пол посреди комнаты, поджав под себя ноги, и просто сидела. Дышала. Прислушивалась к тишине своего дома.
Впереди был ремонт. Перестановка мебели. Новая жизнь. Но это все было потом.
А сейчас было только тихое, мирное, полное достоинства одиночество. И бескрайнее, светлое чувство начала.