Иногда люди путают спокойствие со слабостью. Думают, если ты не кричишь, значит, тебя можно дожимать, как тесто под ладонью. Вот и моя свекровь думала так же.
Когда я вышла замуж за Игоря, мне казалось, что начинается новая, взрослая жизнь — та самая, где “мы вместе, и всё можно пережить”. Он был старше, умел красиво говорить и внушал ощущение надёжности. А его мама, Валентина Петровна, с первого взгляда показалась строгой, но справедливой. Я не знала тогда, что её справедливость — это просто контроль, обёрнутый в приличные слова.
Она сразу обозначила правила:
— Ты в нашем доме гостья, Аня. Пока Игорь тебя любит — я терплю.
Я улыбнулась тогда. Решила, что это шутка. А потом поняла — не шутка.
Поначалу я просто старалась не конфликтовать. Делала всё, как “правильно”: помогала по дому, слушала, не спорила. Я думала, что если быть мягкой, то острые углы со временем сгладятся. Но острые углы в людях не сглаживаются. Они только режут сильнее, если их не замечать.
Мы с Игорем жили у него — в его квартире, доставшейся после смерти отца. Валентина Петровна навещала нас почти ежедневно. Она приходила “просто чай попить”, но с каждой чашкой я чувствовала, что уходит мой воздух.
Однажды я услышала, как она говорит соседке по телефону:
— Ну что ты хочешь, Игорёк у меня золотой, а вот эта… Тихая, вроде бы, а взгляд какой-то скользкий. Все тихони хитрые, я ж знаю.
Я тогда просто прошла мимо, сделав вид, что не слышала. Но с того дня что-то внутри меня надломилось.
Через несколько месяцев умерла тётя Лидия — мамина сестра. Я выросла у неё после смерти родителей, жила с ней с пятнадцати до двадцати пяти. Она всегда называла меня своей дочкой. У неё была двухкомнатная квартира в хорошем районе, немного накоплений и огромная любовь ко мне.
Когда ей поставили диагноз — рак, — я каждый день ездила к ней, ухаживала, возила по врачам. А однажды она сказала:
— Ань, я всё решила. Квартира будет твоя. Не спорь. Это не подарок, это защита. Люди меняются, и тебе нужно иметь свой угол, чтобы не зависеть ни от кого.
Я плакала и просила не говорить так. Но тётя настояла. Завещание оформили у нотариуса, при свидетелях, даже видеозапись сделали. Она ушла спокойно, с лёгкой улыбкой, будто знала, что я справлюсь.
Я не стала сразу рассказывать Игорю обо всех деталях. Просто сказала, что тётя оставила мне квартиру. Он кивнул, приобнял и сказал:
— Ну вот, теперь у нас будет дополнительный доход. Сдадим и будем копить на дачу.
Я не стала спорить. Пусть думает, как хочет. Главное, документы у меня.
Первые месяцы после похорон всё было спокойно. А потом начались разговоры.
Сначала осторожные — вроде шуток:
— Надо же, какая ты везучая. Сразу и квартира, и муж, и всё в жизни по плану.
Потом — настойчивые:
— Ань, ну ты же понимаешь, что всё должно быть в семье? Не красиво, когда у мужа нет доступа к твоему имуществу.
— Это не "моё имущество", — пыталась я объяснить. — Это память о человеке, который мне дороже всех.
Но разговоры не прекращались.
Игорь стал возвращаться с работы с тяжёлым лицом. То ворчал, то молчал. А однажды вечером сказал:
— Ты мне не доверяешь, да? Раз скрываешь от меня документы на квартиру?
— Не скрываю, — ответила я. — Просто храню их у себя.
— То есть мне ты не доверяешь.
Это было не вопросом, а приговором.
Я впервые почувствовала, что между нами стоит не просто недопонимание, а чужой человек — с пронзительным взглядом и жёсткой улыбкой. Его мать.
Она будто руководила каждым его словом. Говорила с ним по телефону по два часа в день, приезжала с контейнерами еды и моральными лекциями. А потом сама подошла ко мне на кухне, поставила чашку и сказала:
— Аня, я тебе как мать скажу. Мужчина — глава семьи. Всё должно быть на нём. Даже имущество.
Я сделала глоток чая и сказала:
— А я думала, глава семьи — тот, кто заботится, а не тот, на кого оформляют квартиры.
Она усмехнулась:
— Посмотрим, кто кого, девочка.
С того дня в нашем доме стало по-настоящему тихо. Не уютно — а настороженно. Игорь почти не разговаривал со мной. Каждый вечер он находил повод уйти к “друзьям”. Иногда я слышала его шёпот в телефоне, и сердце сжималось от предчувствия.
Однажды, вернувшись домой, я поняла, что кто-то рылся в моих вещах. Документы на квартиру лежали не там, где я их оставила. Тогда я купила небольшой сейф, спрятала его в кладовке за старым пылесосом. Никому о нём не сказала.
Через неделю Игорь привёл домой незнакомого мужчину в дорогом костюме.
— Это Михаил Семёнович, — представил он. — Юрист. Поможет нам оформить всё правильно, чтобы потом не было проблем.
Я села напротив. Юрист говорил мягко, но с холодной уверенностью:
— Анна Владимировна, муж хочет оформить вашу квартиру в совместную собственность. Это стандартная процедура, ничего страшного.
— Это наследство, полученное до брака, — сказала я.
— Ну, знаете, семья — это общие интересы. Иногда ради любви нужно чем-то пожертвовать.
Я посмотрела на него и ответила тихо:
— Любовь не требует жертв. Только уважения.
Документы я не подписала.
В ту ночь Игорь не пришёл домой.
Через неделю на столе в прихожей лежали бумаги о разводе.
“Ты мне не доверяешь, — было написано в объяснении, — значит, смысла в браке нет.”
Я не плакала. Даже не злилась. Просто почувствовала усталость — ту самую, которая приходит, когда долго терпишь и наконец понимаешь: дальше нельзя.
Я думала, что на этом всё закончится. Ошибалась.