Сектор «Луга» лишь обманчиво прекрасен. Высокая, изумрудная трава, цветы неземных оттенков, тишина, нарушаемая лишь стрёкотом невидимых насекомых. Но эта красота смертельная. Воздух дрожал от невидимых аномалий, а под ногами в любое мгновение могла разверзнуться гиблая воронка.
Шумахер остановился. Выверено осмотрелся и, сунув руку в карман, нащупал ржавый болт. В сознании — вспышка. Хриплый голос Грома, словно из далёкого прошлого. Было это или нет? «Эй, сколько раз говорить! Видишь, здесь слишком красиво и вроде бы безопасно? Присмотрись, воздух в этой точке другой. Он дрожит. Кинь что-нибудь. Например, камень. Или лучше болт. Носи с собой в карманах…»
Сталкер потряс головой, в глазах потемнело, а потом словно переключился тумблер. «Чистое небо уничтожить. Артефакт вернуть. Здесь всё сжечь».
Аномалии он обошёл, словно чуял их, как пёс. Собака обходит капканы, если её хозяин ставил их на дичь. Так и Шумахер стал частью Зоны после того, как Лотос изменил его.
Он не догадывался, что его появление не станет неожиданностью. Не думал об этом, потому что машина не умеет мыслить как человек. У машины — задачи, а человек умеет приспосабливаться.
Лаборатория «Чистого неба» представляла собой несколько модулей, соединённых герметичными переходами. Внутри пахло озоном, стерильностью и… надеждой. Дым и Николай Иванович, седой учёный с глазами, видевшими слишком много, подключили Каменный Лотос к сложному аппарату, напоминающему гибрид томографа и трансформатора Теслы.
— Он не стирает, Гром, — объяснял Николай Иванович, его тонкие, узловатые пальцы настраивали регуляторы. — Он создаёт пси-блок. Словно опускает железный занавес в мозгу. Мы должны найти частоту… резонанс… и сорвать этот занавес. Это будет больно. Очень.
Когда Шумахер ворвался внутрь, выбив дверь одним ударом, его встретила не очередь, а ослепительная, бело-голубая вспышка из устройства, в сердце которого пульсировал Лотос. Волна энергии прокатилась по комнате, заставив звенеть стеклянные колбы. Шумахер рухнул на колени, зажимая голову руками. Ему казалось, что череп раскалывают изнутри раскалёнными щипцами. В его сознании, как в затопленной пещере, внезапно всплыли обломки прошлого: тепло кожи Марины под его ладонью, звонкий смех Олеси, шутки Грома у костра, горький вкус самогона, боль потерь, радость возвращения… Это была не память. Это было возвращение к жизни, и оно стало мучительным, как рождение.
Осознание пришло не как вспышка, а как медленно поднимающаяся волна ледяного ужаса. Шумахер лежал на холодном полу лаборатории, и каждая частица его тела, каждая извилина мозга кричала от боли возвращения. Это была не физическая боль — это было чувство, будто на тебя свалили груз всех твоих поступков, которые ты не помнил, но которые кто-то совершил твоими руками.
Он поднял свои ладони, рассматривая их при призрачном свете мониторов. Эти руки держали оружие. Эти руки… убивали. Не солдат, не мутантов. Учёных. Мальчика, который защищал свою работу. Девушку, которую он ранил. Пустота, оставленная Каменным Лотосом, заполнилась чудовищным, оглушительным гулом вины.
— Что я натворил? — его шёпот был похож на скрежет камней. Он повернулся к парню, сидевшему на корточках рядом. — Где я? И ты кто? — В его глазах, ещё недавно пустых, бушевала настоящая буря. — Гром… Олеся? Марина?
— Гром вернулся в лагерь, а меня Дым зовут, — ответил сталкер. — Ты в лаборатории «Чистого неба». Скажи спасибо другу, да и Николаю Ивановичу, которого ты чуть не пристрелил в секторе «Вепрь».
— Чёрт. Ничего не помню, — Шумахер сдавил ладонями виски. Прошептал: — Много я дел наворотил?
— Что сделано, то сделано.
Дым, всё ещё сидя на корточках, сжал его плечо так, что кости хрустнули — якорь в море хаоса.
— Крест держит их. Марина в его бункере, как рабыня. Олесю… — Дым сглотнул, — Омар сказал, что спрятал её. Жива. Но, браток, Крест… он уже не тот. Он свихнулся окончательно. Говорит с артефактами. Марину на цепи держит, Шумахер. Цепь! Понимаешь?!
Последние слова прозвучали как плеть. Шумахер вскочил на ноги. Его тело, ещё слабое от шока, вдруг наполнилось адреналином чистой, неконтролируемой ярости. Это была не ярость солдата. Это была ярость мужа, отца, чью семью надругались, чью любовь обратили в оружие против него же.
— Где они? — его голос стал низким и опасным. Он уже не просил. Он требовал.
— В Припяти. В старом бункере под школой. Но это крепость, Шумахер! Одному не справиться!
— Я не один, — Шумахер глянул на Дыма, и в его взгляде был память об общей истории, его дружба с Громом. Сталкерское братство, которое не смог убить даже Лотос. — Мы не одни.
Дым слушал и молча кивнул.
Шумахер не ждал ответа. Он рванулся к выходу, его движения снова обрели ту звериную грацию, но теперь ею управляло не холодное безразличие, а пылающее сердце. Сталкер мчался по Зоне, не замечая аномалий, не видя мутантов. Перед его глазами стояли образы: Марина, прикованная цепью, с пустым взглядом. Олеся, одна в темноте. И его собственная рука, поднявшая автомат на безоружных людей.
***
Вернувшись в «Бор», Гром собрал сталкеров. Он стоял перед ними, этот седой великан, и его голос, обычно глухой и негромкий, гремел под сводами старого ангара.
— Крест продал нас всех! — говорил он твёрдым голосом. — Он продал душу Зоны! Превратил одного из наших в орудие! Убивает учёных, которые пытаются эту Зону понять! И держит в заложницах женщин и детей! Скажите, братья, кем мы стали? Бандой? Тварями, которыми правит безумец?
В ответ толпа взревела. Это был рёв не просто злости, а давно копившегося отчаяния. Сталкеры, всегда ценившие свою вольницу, поняли — против абсолютного зла в одиночку не выстоять. Они приняли тяжёлое, горькое решение: примкнуть к «Долгу». К военным, которых многие из них презирали. Но «Долг» означал порядок. Закон. И, возможно, шанс на выживание.
Тем временем Омар, видя, что чаша весов склонилась, нашёл Грома в суматохе и, отведя в сторону, прошептал на ухо, пахнущее табаком и перегаром: «Девочка. В подвале старого бомбоубежища, под школой».
— Спасибо, — рука Грома коснулась плеча сталкера. — Все мы совершаем ошибки. Главное — принять их и исправить.
— Засосала меня эта вседозволенность Креста, Гром. Власть и деньги. Но Маринка и дочка её… Это уже перебор.
— Ты прав. Рад, что Олеська жива. А Марина?
Омар сжал губы, желваки так и ходили ходуном.
— Жива, но Крест измывается над ней. Не ровен час, просто прикончит. Торопиться надо. Спасать её давно пора.
***
Шумахер бежал по Рыжему лесу. Гром и сталкеры из «Бора» шли следом. Ни одной аномалии на пути не встретили. Мутанты, застыв в зарослях, словно знали — Зона охраняет сталкеров. Не сегодня им нападать, не время пускать кровь человеку.
В душе клокотали ярость и чувство вины. Простят ли его любимые? Поймут, что он не был хозяином своему разуму?
Он ворвался в бункер, снося на своём пути охрану — не с бездушной эффективностью машины, а с яростной мощью человека, отвоевывающего свою душу. Он не убивал — он калечил, обезвреживал, сметал препятствия. Двери вылетали с петель под ударами его плеча.
Сталкеры прикрывали огнём и выверенными ударами. Охрана Креста сдалась под натиском взбунтовавшейся толпы. Выбивали дверь за дверью. Искали Креста и его пленницу.
И вот Шумахер в последней комнате. Дрожащая рука на замке. Ожидал увидеть худшее. Дверь с тихим скрипом открылась.
Комната залита тусклым светом аварийной лампы. Марина сидела на краю кровати без матраса. Ржавая панцирная сетка. Цепь, о которой говорил Дым, действительно была. Шумахер, скинув рюкзак, где был болторез, срезал цепь одним движением. Рука Марины лежала на металлической спинке кровати. Женщина не плакала. Не металась. Она ждала.
Её глаза поднялись на него. И в этом взгляде не было ни страха, ни упрёка. Лишь усталая, безмерная печаль и… ожидание. Как будто она знала. Знала, что он придёт.
— Ты нашёл меня, — тихо сказала Марина. Её голос хриплый от долгого молчания. — Он… он там. — Она кивнула в сторону соседней комнаты. — Омар сказал про Олесю. Сказал, что нам ничего не угрожает.
Шумахер шагнул вперёд и замер, глядя на бывшего командира.
Крест сидел в кресле, спиной к двери. Взгляд его обращён к пустому стеклянному колпаку на столе, и губы что-то негромко, почти ласково, шептали.
— …почему ты молчишь? Говори со мной. Ты же обещал… обещал тишину… Где ты?.. Они украли тебя… воры… все воры…
Он абсолютно безумен. Без своего «костыля» его разум рассыпался в прах. Он не был больше грозным командиром. Он стал жалким, сломленным стариком, разговаривающим с призраком.
— Он давно уже такой. Не ест, не пьёт. Как исчез Лотос…
Вся ярость, вся ненависть, что кипела в Шумахере, разом ушли, оставив после себя лишь ледяную, бездонную пустоту и горькую жалость. Убивать его сейчас бессмысленно. Он уже был мёртв.
Шумахер развернулся и снова подошёл к Марине. К своей единственной женщине. Он опустился перед ней на колени, не в силах выдержать тяжести её взгляда.
— Я… — он не знал, что сказать. «Прости»? Это слово было слишком ничтожным.
Марина пошевелилась. Она медленно протянула руку и коснулась его щеки. Её пальцы были холодными, как лёд.
— Ты вернулся, — просто сказала она. — Я люблю тебя.
И этих слов оказалось достаточно. Всё, что было сломано, не исцелилось в один миг. Раны остались. Шрамы — навсегда. Но в тот момент, в этой затхлой комнате, среди обломков чужого безумия, они нашли друг друга. Не идеальных, не целых, но теперь они вместе. И это был единственный артефакт, который имел значение в этом проклятом мире.
Из убежища Креста Шумахер вынес Марину на руках. Она была истощена не только физически, но и морально. Омар дал ключи от своего УАЗа. Глаза Марины и подручного Креста встретились.
— Я не убил бы её… твою дочь. Не гляди так.
Она не ответила, но в её глазах не было ненависти. Марина понимала, что в этом безумном мире ошибиться может каждый. Ненавидеть могла она лишь бывшего мужа, но и теперь эта ненависть, как ржавый гвоздь в крышке гроба, что Крест приготовил себе сам.
Когда Шумахер отыскал Олесю и принёс к машине, та, закутанная в его старый, пропахший порохом бушлат, улыбалась. Бледная, худая, но живая. Увидев её, Марина издала звук, похожий на стон раненого зверя. Она сорвалась с места и, спотыкаясь, выскочила из автомобиля, кинулась к дочери, сгребая её в охапку, впиваясь лицом в её грязные волосы, рыдая и смеясь одновременно. Их объятия были такими плотными, словно мать и дочь пытались срастись в одно целое, чтобы больше никогда не разлучаться.
Он привёз их в дом, где они были счастливы. Теперь пустой и холодный, покрытый внутри пылью и с воспоминаниями о прошлом, он словно ждал, рада ли вернуться хозяйка. Марина провела пальцами по стене, улыбнулась. Она помнила хорошее. Не похищение, не боль и ужас, а тёплые объятия Артёма, смех Олеси и солнце, светившее в окна.
Постояв несколько минут на пороге, Шумахер отступил на шаг.
— Я не могу остаться, — его голос стал тихим и окончательным. Он смотрел на свои руки, которые всего несколько дней назад держали оружие, чтобы убивать невинных. — Я… опасность для вас. Я стал монстром. Я видел… я сделал… Вы должны быть в безопасности. Без меня.
Марина, не отпуская Олесю, обернулась к нему, на лбу появилась вертикальная морщинка, и на глаза набежали слёзы.
— Нет, Артём! Нет! Мы только нашли тебя! Мы — твоя семья! — её голос срывался на истерический вопль.
Олеся молча смотрела на него, и в её глазах стояла не детская обида, а глубокая, взрослая печаль.
Шумахер покачал головой, его собственное сердце разрывалось на части. Он развернулся, сел в машину и уехал, не оглядываясь, лишь поглядывал в зеркало заднего вида на две одинокие фигуры, слившиеся в одно целое на фоне их пустого, мёртвого дома. А в его памяти горел образ Олеси, которая смотрела на него не как на чудовище, а как на потерянного и самого несчастного в мире человека. Взгляд его дочки.
***
Крест, оставшись без своего «лекарства», стал быстро распадаться. Николай Иванович предупреждал: «Лотос — не исцеление. Он — костыль для сломленной психики. Убери костыль — и тело рухнет под весом собственной немощи». Безумие, которое Крест годами пытался усмирить, обрушилось на него с утроенной силой. Его нашли мёртвым в его же кабинете. В руках впившиеся в кожу осколки разбитого стеклянного колпака — он пытался силой воли заставить сиять подделку, вернуть себе потерянный «покой». Его империя, построенная на страхе и силе, рассыпалась за один день, как карточный домик.
Спустя неделю, глухой, дождливой ночью, скрипнула калитка дома Марины. Дверь приоткрылась. На пороге, залитый струями холодной воды, стоял Шумахер. Он не говорил о победах. Он не обещал золотых гор. Он был просто человеком — измождённым, протрезвевшим от ужаса, с сединой на висках, которой не было ещё месяц назад.
Он вошёл внутрь. Марина, сидевшая в кресле и смотревшая в стену, подняла на него глаза. В них не было упрёка. Только бесконечная усталость и вопрос. Он не сказал ни слова. Просто подошёл и обнял её, прижавшись лицом к её шее, чувствуя знакомое, родное тепло, пробивавшееся сквозь запах пыли и запустения. Потом опустился на колени перед Олесей, которая смотрела на него, не двигаясь. Он не просил прощения. Он просто прижал её к себе, и её маленькие руки медленно, нерешительно обвили его шею.
— Простите меня, — прошептал он, и его голос, наконец, снова звучал как голос Артёма. — Я не могу без вас. Я… дома.
Он не стал обещать, что никогда не вернётся в Зону. Это была бы ложь, которую они все бы поняли. Зона была его болезнью, его работой, его проклятием. Но он пообещал другое, глядя им прямо в глаза:
— Я всегда буду возвращаться. Этот порог… — он указал на дверь, — это единственное место, ради которого стоит жить. И бороться. Даже в самом сердце безумия.
И впервые за долгое время Олеся прижалась к нему крепче, а Марина обняла его за плечи, и в её прикосновении была не жалость, а понимание. Они были семьёй. Сломанной, искалеченной Зоной, но преодолевшей многое. А в этом мире этого вполне достаточно, чтобы назвать чудом.
— Почитаешь мне книжку… папа, — тихо проговорила Олеся.
Артём улыбнулся, ощущая невероятное счастье и исцеление измученной души.
— Конечно, милая. Идём.
Конец
Понравилась история, ставь пальцы вверх и подписывайся на канал!
Следующая заключительная история серии Ключи от клетки Хакер