Последний луч заходящего сентябрьского солнца золотил крышу их коттеджа, играл в высоких панорамных окнах. Внутри пахло свежеиспеченным яблочным пирогом с корицей — Алексей сам испек его с утра, помня, как Ирина любит этот запах с самого детства.
Он расставил на столе фарфоровые тарелки, те самые, с синими васильками, которые они купили на ярмарке в Суздале в самом начале их совместной жизни. Пятнадцать лет сегодня. Пятнадцать лет, которые промелькнули как один миг, наполненный общими трудами, радостями и этой самой тихой, прочной любовью, что грела их сейчас под мягким светом люстры.
Ирина вошла в гостиную, неся в руках два бокала. Она улыбалась своей спокойной, немного уставшей после рабочего дня улыбкой.
— Ну вот, супруг-юбиляр, все готово к нашему скромному пиршеству? — она поставила бокалы на стол и обняла его сзади, прижавшись щекой к его спине.
Алексей положил свою руку на ее ладони. Он чувствовал тепло ее тела и безграничное, выстраданное годами доверие.
— Все, как ты любишь. И пирог, и твой любимый чай в самоваре. Только вот скромным это пиршество не назовешь. Для меня это целое состояние. Наше общее состояние.
Он повернулся к ней, и они замерли в молчаливом объятии, глядя в окно на потемневший сад, где еще виднелись контуры качелей, с которых не так давно слезла их повзрослевшая дочь Катя.
— Помнишь, как мы мечтали об этом доме? — тихо проговорила Ирина. — Рисовали его план на салфетке в той столовой. Казалось, это будет длиться вечно.
— Я до сих пор не могу поверить, что все получилось, — Алексей провел рукой по ее волосам. — Что мы смогли. Вместе.
Они сели за стол. Разливали чай, делили пирог, вспоминали смешные истории из прошлого. Смех их был легким и естественным, как дыхание. В этом доме, в этой комнате, они были в полной безопасности, в своем маленьком мире, который построили сами.
И тут зазвонил телефон Ирины. Он вибрировал, подпрыгивая на деревянной столешнице, разрывая уютную атмосферу назойливым, тревожным дребезжанием.
Ирина взглянула на экран, и ее лицо сразу изменилось. Легкая тень пробежала в глазах.
— Это мама, — сказала она, и в голосе ее прозвучала необъяснимая виноватость, как будто сам факт этого звонка в такой момент был уже проступком.
— Ну, позвони ей позже, — мягко предложил Алексей. — Скажешь, что мы заняты.
— Она знает, что сегодня наша годовщина. Наверное, хочет поздравить, — Ирина уже тянулась к телефону. — Если не возьму, она будет волноваться.
Алексей лишь кивнул, отхлебывая чай. Его отношения с Лидией Петровной всегда были ровными, но прохладными. Он уважал ее как мать своей жены, но не более.
— Привет, мам, — начала Ирина бодро, но ее улыбка медленно таяла на лице, словно воск от свечи. — Да, спасибо, мы как раз… Что? Что случилось?
Алексей отложил вилку. Он видел, как кровь отлила от лица жены, как ее пальцы сжали телефон так, что костяшки побелели.
— Успокойся, мама, дыши. Говори медленнее. Какие долги?
Слово «долги» повисло в воздухе тяжелым, липким комом. Алексей насторожился, все его внутренние струны натянулись.
Ирина слушала, и ее взгляд стал отсутствующим, стеклянным. Она смотрела на Алексея, но не видела его. Потом она медленно, будто в замедленной съемке, опустила телефон на стол. На ее щеке блеснула и покатилась вниз одинокая слеза.
— Что случилось, Ира? — голос Алексея стал тихим и очень четким. — Какие долги?
Она смотрела на него, и в ее глазах был чистый, животный ужас, смешанный с немым извинением.
— Мама… — голос Ирины сорвался на шепот. — Мама залезла в долги. Очень большие.
Она замолчала, словно не в силах выговорить следующую фразу. Воздух в комнате стал густым и давящим.
— На десять миллионов рублей, — выдавила она наконец. Потом ее взгляд упал на окно, на темный контур их дома, и она произнесла то, что навсегда разделило их жизнь на «до» и «после»: — Так что твой коттедж придется продать.
Тишина в гостиной стала густой и звенящей, будто после внезапного взрыва. Слова Ирины повисли в воздухе тяжелым, ядовитым облаком. Алексей не шевелился, сидя напротив нее, его лицо стало каменным, лишь в глазах плескалось недоверие, смешанное с нарастающей волной гнева.
— Что ты сказала? — его голос прозвучал глухо, будто из глубины колодца. — Повтори.
Ирина закрыла лицо ладонями, ее плечи вздрагивали. Пятнадцать минут назад они смеялись над пирогом, а теперь их мир рухнул в одно мгновение.
— Десять миллионов, Леша… — ее голос был прерывистым от слез. — Мама влезла в эти долги… для Максима.
Имя брата, произнесенное вслух, словно щелчок выключателя, зажгло в Алексее понимание. Осколки картинки начали складываться в ужасающую мозаику.
— Для Максима? — он медленно поднялся из-за стола, отодвинув стул с оглушительным скрежетом. — Твой тридцатипятилетний брат, который ни дня в жизни нормально не работал, устроил маме долги на десять миллионов? И каким образом наш с тобой дом стал разменной монетой в этой афере?
— Это не афера! — вспыхнула Ирина, поднимая заплаканное лицо. — Его преследовали! Эти… эти люди угрожали ему расправой! Мама не могла его не спасти! Она взяла кредиты, заложила свою квартиру, но суммы не хватило… а теперь банки подают в суд, и нужно срочно отдавать!
Алексей зашагал по гостиной, его тень металась по стенам. Он сжал кулаки, пытаясь совладать с яростью, которая подкатывала к горлу.
— Погоди. Давай медленно. У твоего брата, который последние пять лет менял девушек и машины чаще, чем перчатки, вдруг появились криминальные долги? И твоя мать, вместо того чтобы отправить его разбираться с этим самому, взяла и похоронила себя под долгами? А теперь мы должны похоронить наш дом? Это бред, Ира!
— Он мой брат! — крикнула Ирина, вскакивая. — Моя мама! Ты хочешь, чтобы с ним что-то случилось? Чтобы его изувечили? Ты вообще понимаешь, о чем говоришь?
— Я понимаю, что нас хотят развести на деньги! — рявкнул Алексей, останавливаясь перед ней. — Я годами наблюдал, как твоя мать сносит ему все капризы, как она покрывает его безделье! Но это… это уже за гранью! Почему я, почему мы должны платить за его бездарно прожитую жизнь?
— Потому что мы семья! — всхлипнула Ирина. Ее глаза умоляли, в них читался отчаянный призыв, старый, как мир: «Пойми и прости». — Мы не можем бросить их в беде. Мама умоляла… Она сказала, что это единственный выход. Мы продадим дом, отдадим долг, а они… они нам все вернут.
Алексей горько рассмеялся. Этот смех прозвучал страшнее любого крика.
— Вернут? Чем? Максим будет копить с своей зарплаты бармена? А мама — с пенсии? Ира, ты сама веришь в эту сказку? Они никогда ничего нам не вернут! Они просто отберут у нас все, что мы с тобой строили пятнадцать лет! И ты готова им это позволить?
Он подошел к окну и уперся лбом в холодное стекло, глядя на темный контур своего дома, на сад, на качели. Каждый кирпич здесь был наполнен их воспоминаниями, их потом, их любовью.
— Нет, — тихо, но очень четко сказал он. — Я не отдам наш дом. Ни за что.
Ирина подошла к нему сзади, ее рука дрогнула в воздухе, но не решилась прикоснуться к нему.
— А что же делать? — прошептала она. — Бросить их? Пусть мама в ее годы останется на улице? Пусть с Максимом что-то случится? Я не смогу жить с этой мыслью, Леша. Я не смогу!
Она снова заплакала, беззвучно, ее тело обмякло от безысходности. Алексей чувствовал ее отчаяние, но сквозь него пробивалась ледяная, острая как бритва уверенность. Его терпение лопнуло. Годы снисходительных улыбок в адрес «мальчика», годы молчаливого неодобрения поведения тещи — все это выплеснулось наружу.
Он повернулся к ней. Его лицо было строгим и решительным.
— Завтра, — сказал он, — твоя мама и твой брат приезжают сюда. Сюда, в наш дом, который они уже мысленно продали. И мы все вместе спокойно, без истерик, во всем разберемся. Я хочу посмотреть им в глаза и услышать эту историю от начала до конца.
Он сделал паузу, и в его взгляде вспыхнула сталь.
— Потому что я не верю ни одному ихнему слову.
Ночь опустилась тяжелым бархатным пологом, но в коттедже никто не спал. Алексей стоял в своем кабинете, прислонившись лбом к холодному стеклу окна. За спиной у него на столе лежал размороженный кусок anniversary pie, так и оставшийся нетронутым. Сладкий запах яблок и корицы теперь казался ему приторным и тошнотворным.
Он слышал приглушенные всхлипывания Ирины из спальни. Каждый ее тихий рыбок отзывался в нем острой болью. Он любил эту женщину больше жизни. Он прощал ей маленькие слабости, понимал ее привязанность к матери. Но это… это было за гранью. Это был удар ниже пояса, подлый и расчетливый.
Его взгляд упал на семейную фотографию в серебряной рамке: они с Ириной и Катей, все загорелые, счастливые, снятые прошлым летом на море. Этот дом был не просто стенами. Он был их крепостью. Местом, где росла их дочь. Символом всего, чего они добились своим трудом.
«Десять миллионов… Для Максима…» — эти слова крутились в голове, не находя выхода. Что можно купить за такие деньги? Не просто расплатиться с какими-то мифическими «кредиторами». На эти деньги можно начать новую, роскошную жизнь.
Он медленно подошел к столу и взял свой ноутбук. Рука сама потянулась включить его. Разум отказывался верить в историю про бандитов. Слишком уж она была театральной, слишком похожей на плохой сериал.
Алексей открыл браузер. Он не был следователем, но его профессия архитектора научила его видеть детали, складывать разрозненные элементы в единую логичную конструкцию. Он начал с простого: просмотрел страницу Максима в социальной сети.
Тот всегда любил выставить свою жизнь напоказ. И сейчас лента пестрела фотографиями. Вот Максим с загадочной улыбкой позирует на фоне шикарного белого внедорожника. Новенького, с дилерскими номерами. Алексей, сам не чуждый техники, приблизил фото. Машина была последней модели, в максимальной комплектации. Очень дорогая игрушка.
Он пролистал дальше. Вот Максим с новой девушкой в каком-то модном баре. Бокалы с шампанским, устрицы. Через неделю — фото с яхты, подпись: «Море, солнце, свобода!». Еще через несколько дней — селфи в дорогом бутике, с коробками от брендовой одежды.
Алексей откинулся на спинку кресла. В голове застучал навязчивый, зловещий ритм. Все эти фото были сделаны за последние два-три месяца. Как раз в тот период, когда, по словам Лидии Петровны, ее сына «преследовали и грозились покалечить».
Странные какие-то кредиторы. Сначала угрожают расправой, а потом их жертва беззаботно отдыхает на яхтах и покупает люксовые автомобили.
Его пальцы снова забегали по клавиатуре. Он искал все, что могло быть связано с Максимом: упоминания в местных пабликах, отзывы о его сомнительном бизнесе по «организации праздников». Ничего. Ни одной жалобы, ни намека на конфликты с криминалом. Тишина.
И тогда он нашел это. Фотографию, сделанную буквально на прошлой неделе. Максим стоял, широко улыбаясь, и держал в руках пачку банкнот. Толстую пачку, с банковской лентой. Подпись под фото гласила: «Вот оно — настоящее доверие! Спасибо, родная! Жизнь, конечно, удалась!»
Алексей увеличил изображение. Он вглядывался в лицо своего шурина, в его наглые, самодовольные глаза. И кусок за куском, ужасная правда начала складываться в единую, чудовищную картину.
Не было никаких бандитов. Не было никаких долгов. Была мать, которая взяла в долг огромные деньги, по уши влезая в долги и закладывая свое жилье. И был сын, который с радостью эти деньги просаживал на роскошную жизнь, даже не пытаясь скрывать этого.
Он медленно закрыл ноутбук. В горле стоял ком. Он повернулся и увидел в дверях Ирину. Она стояла, бледная, с красными от слез глазами, завернувшись в халат.
— Леша… — ее голос был хриплым. — Давай не будем ссориться. Просто поговорим завтра, как ты и сказал.
Он смотрел на нее, на ее искреннее, измученное лицо. Она не знала. Она верила своей матери. Она верила в эту сказку про опасность.
— Хорошо, — тихо ответил Алексей. — Поговорим.
Но он знал, что разговор этот будет совсем не таким, каким его представляла Ирина. У него на руках было оружие. Оружие в виде тихих, цифровых улик. И завтра он предъявит его всей своей «любящей» семье.
На следующее утро в доме стояла гнетущая тишина. Воздух был тяжелым, будто перед грозой. Ирина, с отеками под глазами и в стареньком халате, молча разливала по чашкам остывающий чай. Алексей сидел напротив, подперев голову рукой, и смотрел в окно. Он не спал всю ночь, и его лицо осунулось, зато в глазах горела холодная, отточенная решимость.
Ровно в одиннадцать раздался резкий, требовательный звонок в дверь. Сердце Ирины болезненно екнуло. Она метнула на Алексея умоляющий взгляд, но он, не говоря ни слова, медленно поднялся и пошел открывать.
На пороге стояла Лидия Петровна. Она была облачена в темное, строгое пальто, словно собиралась не на семейный разговор, а на траурную церемонию. Ее лицо было бледным и безжалостным. Рядом с ней, засунув руки в карманы модной куртки, небрежно позванивая ключами, стоял Максим. Он ухмыльнулся Алексею, быстрый, наглый взгляд скользнул по нему, оценивая обстановку.
— Ну что, собрались? — с порога начала Лидия Петровна, переступая через порог без приглашения. — Ирина, дочка, ты как? Бедная моя, вся измучена.
Она попыталась обнять дочь, но та инстинктивно отшатнулась. Максим, не снимая обуви, прошел в гостиную и устроился в самом удобном кресле, как хозяин.
— Чай есть? — бросил он через плечо.
Алексей молча закрыл дверь, вернулся в гостиную и встал напротив них, спиной к камину. Он был похож на прокурора, готового зачитать обвинительный приговор.
— Мы собрались, чтобы разобраться в ситуации, — начал он ровным, металлическим голосом. — Лидия Петровна, вы утверждаете, что взяли десять миллионов рублей, чтобы спасти Максима от кредиторов, угрожавших ему расправой.
— Да! — выдохнула Лидия Петровна, с рыданием в голосе. — Эти ужасные люди… Они звонили, писали угрозы! Я не могла позволить… Моего мальчика…
— А когда именно это происходило? — не меняя тона, перебил ее Алексей.
— Что? Ну… последние месяцы… полгода… Я не помню точно, я была в таком стрессе!
— Странно, — Алексей медленно достал из кармана телефон. — Потому что за последние три месяца твой «мальчик», судя по его странице в соцсетях, вел жизнь беззаботного миллионера.
Он открыл экран и положил телефон на стол перед Ириной. Она нехотя заглянула, и глаза ее расширились.
— Вот, — Алексей пролистал первое фото. — Новая машина. Люксовая комплектация. Приобретена два месяца назад. Наличный расчет.
— Подарок! — выпалил Максим, но его ухмылка потухла. — Друзья помогли.
— А это что? — Алексей перелистнул на следующее фото. — Отдых на яхте. Пять звезд. Прошлый месяц. Или вот… покупки в бутиках. Очень дорогих бутиках.
Ирина смотрела на фото, и ее лицо медленно белело. Она видела довольное, сытое лицо брата, его беззаботную улыбку. Она видела пачку денег в его руках и ту самую подпись: «Жизнь, конечно, удалась!»
— Мама? — тихо, с дрожью в голосе, прошептала она. — Что это?
— Это он… это он выкладывал старые фото! — закричала Лидия Петровна, ее голос сорвался на визг. — Он просто хвастается! Не верь ему, Ирина, он все врет, он хочет поссорить нас!
— Старые? — Алексей подошел ближе. Его спокойствие было страшнее любой ярости. — Максим, на тебе на этой фотографии та самая куртка, что ты купил на прошлой неделе и в которой сидишь сейчас. Это очень свежее фото.
Максим резко вскочил с кресла.
— А тебе какое дело, на что я трачу свои деньги? — его голос стал грубым, злым. — Мама взяла, я не заставлял. А ты, Алексей, что, никогда близким не помогал? Жадина. Своего рода Иуда. Дом свой дороже семьи.
— Моя семья — это Ирина и наша дочь! — голос Алексея впервые взорвался, прорвав ледяную плотину. — А вы… вы просто паразиты, которые пришли ее уничтожить! Никаких кредиторов не было! Ты, Максим, просто уговорил мать взять для тебя деньги, а она, слепая, согласилась! А теперь вы хотите, чтобы мы за ваш праздник жизни расплатились нашим домом!
Лидия Петровна вскочила и бросилась к дочери, схватив ее за руки.
— Доченька, родная, не слушай его! Он тебя никогда не любил! Он всегда нас с братом ненавидел! Он хочет разрушить нашу семью! Ты теперь на стороне мужа против родной крови? Против матери, которая жизнь за тебя готова отдать?
Ирина смотрела то на искаженное яростью лицо матери, то на холодное, решительное лицо мужа, то на наглую, испуганную гримасу брата. Она была разорвана пополам. Правда, ужасная и очевидная, била ей в глаза с экрана телефона. Но годы внушенного чувства долга, жалости, вины держали ее в своих цепких лапах.
— Хватит, — простонала она, закрывая уши ладонями. — Хватит, пожалуйста…
— Да, хватит, — Алексей подошел к двери и распахнул ее. — Вон из моего дома. Сейчас же.
Максим, шмыгая носом, быстрыми шагами вышел в коридор. Лидия Петровна, дрожа от унижения и злости, прошептала Ирине прямо в лицо:
— Запомни, дочь. Ты сделала свой выбор. Надейся, что он тебя не выгонит на улицу, когда надоешь.
И она вышла, гордо подняв голову. Дверь с грохотом захлопнулась.
Ирина осталась стоять посреди гостиной, одинокая и разбитая. Алексей смотрел на нее, и его сердце сжималось от боли и жалости. Он выиграл этот раунд, но поле битвы было усеяно осколками их общего счастья.
После того как дверь закрылась за Лидией Петровной и Максимом, в доме воцарилась мертвая тишина. Она была густой и тяжелой, словно похоронный саван. Ирина неподвижно стояла посреди гостиной, глядя в одну точку на полу, где всего сутки назад лежала праздничная скатерть. Теперь там были лишь следы от грязной обуви ее брата.
Алексей медленно подошел к столу, взял чашку с холодным чаем и отпил глоток. Рука его дрожала. Ярость, которую он сдерживал во время разговора, теперь вырывалась наружу мелкой дрожью во всем теле. Он смотрел на спину жены, на ее ссутуленные плечи, и чувствовал, как между ними вырастает стена — высокая, холодная и пока еще невидимая.
Ирина первая нарушила молчание. Ее голос был безжизненным и глухим.
— Они ушли.
— Да, — коротко бросил Алексей. — Ушли. Но проблема осталась.
Она медленно повернулась к нему. Лицо ее было испещрено следами слез, но новых слез не было. Казалось, все они уже выплаканы.
— Что же нам теперь делать? — прошептала она. — Они все равно не отстанут. Мама… ты же ее не знаешь. Она будет давить до конца.
— Я знаю ее достаточно, — возразил Алексей. — Я знаю, что она готова уничтожить нашу семью ради своего сорокалетнего сына. И этого мне хватит.
Он подошел к ней ближе, пытаясь поймать ее взгляд.
— Ира, ты сама все видела. Эти фотографии. Эта пачка денег. Никаких кредиторов не существует. Твой брат просто обманным путем вытянул из матери деньги, а теперь они хотят, чтобы мы за это расплатились. Это мошенничество. Чистой воды.
Ирина закрыла глаза, будто от физической боли.
— Но она же моя мать, Леша… Как я могу пойти против нее? Как я могу допустить, чтобы с ней что-то случилось? Она останется без квартиры… Без всего…
— А мы? — голос Алексея снова зазвенел от натянутого спокойствия. — Мы останемся без дома. Наша дочь останется без своего угла. Ты готова пожертвовать будущим Кати ради брата-бездельника и матери-манипуляторши?
— Не называй их так! — вспыхнула Ирина, и в ее глашах впервые за этот день мелькнул огонек. Не уверенности, а отчаянной, животной защиты своего клана. — Они не идеальны, да! Максим безответственный, мама слишком его любит… Но они моя семья! И ты требуешь, чтобы я их предала!
— Они уже предали тебя! — Алексей ударил кулаком по столу, и чашки звеняще подпрыгнули. — Они предали тебя, когда решили разменять твое счастье на свои прихоти! Твоя мать предает тебя каждый раз, когда смотрит на тебя как на средство решения проблем твоего брата!
Он сделал глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки. Он понимал, что криком делу не поможешь. Ирина была в тумане, и нужно было найти способ вывести ее оттуда.
— Есть только один законный выход из этой ситуации, — сказал он тише. — Мы не продаем дом. Никогда. Вместо этого мы подаем заявление в полицию. О мошенничестве.
Слово повисло в воздухе, холодное и тяжелое, как лед.
Ирина отшатнулась, будто он ударил ее.
— В полицию? — она произнесла это слово шепотом, с ужасом. — На свою мать? Ты с ума сошел, Алексей! Ты хочешь, чтобы ее посадили? Чтобы у нее был суд? Ты хочешь сделать из меня дочь, которая посадила в тюрьму свою мать?
— Я хочу спасти свою семью! — настойчиво повторил он. — И да, если для этого придется привлечь твою мать к ответственности за ее действия, я на это пойду. Она совершила преступление, Ира. Она взяла деньги по ложному предлогу. А Максим их присвоил. В Уголовном кодексе это называется мошенничество. Статья 159. Я уже все посмотрел.
Он видел, как ее лицо искажается от смеси страха и отвращения. Для нее это было немыслимо. В ее мире, как бы плохо ни поступали родные, их покрывали. Их защищали. Никогда не выносили сор из избы.
— Нет, — твердо сказала она, качая головой. — Нет и нет. Я никогда этого не позволю. Это бесчеловечно.
— Бесчеловечно позволить им уничтожить нашу жизнь, — так же твердо парировал Алексей. — Выбор за тобой, Ира. Но знай: я не отступлю. Я не отдам наш дом. И если для его защиты мне придется идти в суд один, без твоей поддержки, я пойду.
Он посмотрел на нее, и в его глазах она прочитала непоколебимую решимость. Это была не пустая угроза. Это было обещание.
Ирина без сил опустилась на стул. Она чувствовала, как трещина, прошедшая между ними, расширяется, превращаясь в пропасть. С одной стороны — муж, требующий справедливости и защиты их общего гнезда. С другой — мать и брат, требующие жертвы во имя слепой, удушающей любви.
И она, разрываясь на части, не знала, на чью сторону встать.
Прошло два дня. Два дня тяжелого, гнетущего молчания в доме. Ирина и Алексей перемещались по коттеджу как призраки, избегая встречных взглядов, разговаривая лишь односложно и только по необходимости. Воздух был насыщен непроговоренными словами и взаимными обидами.
Алексей ушел с головой в работу. Чертежи и планы, разложенные на его столе в кабинете, были единственным островком порядка в рушащемся мире. В этот день у него было важное совещание с потенциальными заказчиками — супружеской парой, мечтавшей о собственном доме. Он натянул свежую рубашку, пытаясь отогнать от себя мрачные мысли, и отправился в офис.
Встреча проходила в переговорной на первом этаже. Алексей уже начал раскладывать свои эскизы, когда дверь с шумом распахнулась. На пороге, вся в черном, с трагическим выражением на бледном лице, стояла Лидия Петровна. За ее спиной топтался растерянный охранник.
— Я не могу вас больше пускать, Лидия Петровна, — пытался он удержать ее, но она была неудержима.
— Всем смотреть! — ее голос, громкий и пронзительный, прокатился по офису, заставляя сотрудников и клиентов обернуться. — Смотрите на этого человека! Алексея Николаевича!
Она вытянула дрожащую руку в его направлении. Ее глаза были полы ненавистью и театральными слезами.
— Этот человек… этот человек хочет посадить в тюрьму свою старую тещу! Он отбирает у меня последнее жилье! Он довел меня до больницы, у меня сердце прихватило из-за его жадности! Он выгнал на улицу мою дочь, свою собственную жену!
Алексей застыл на месте. Он чувствовал, как кровь приливает к его лицу, а потом отливает, оставляя ледяной холод. Он видел, как его клиенты смотрят на него с растущим ужасом и неловкостью.
— Лидия Петровна, уйдите, — сквозь зубы произнес он, стараясь сохранить самообладание. — Сейчас же.
— Нет! Пусть все знают, какой вы монстр! — она истерично рыдала, хватая себя за сердце. — Вы хотите, чтобы я умерла? Чтобы мои кости легли в землю, пока вы будете купаться в роскоши в своем дворце? Вы разрушили нашу семью! Вы отняли у меня дочь!
Охранник, набравшись смелости, все же взял ее под руку и потащил к выходу. Лидия Петровна не сопротивлялась, но продолжала кричать, обращаясь уже ко всем присутствующим:
— Он вам втирает очки! Он строит дома, а сам семьи рушит! Не доверяйте ему! Не доверяйте этому Иуде!
Дверь закрылась. В наступившей тишине было слышно лишь смущенное покашливание. Клиенты встали. Женщина избегала смотреть на Алексея.
— Нам, пожалуй, надо подумать, — торопливо сказал мужчина, собирая свои вещи. — Вы понимаете, семейные скандалы… это не лучшая рекомендация.
Алексей молча кивнул. Он не мог вымолвить ни слова. Унижение и ярость жгли ему горло. Он стоял посреди переговорной, смотря в пустоту, а его репутация, которую он выстраивал годами, лежала в руинах, растоптанная наглым враньем.
Он не помнил, как добрался до дома. Он вошел в прихожую, снял пальто и повесил его на вешалку с таким спокойствием, которое было страшнее любой бури.
Ирина сидела в гостиной и смотрела в окно. Она обернулась, и он увидел в ее глазах вопрос и немой упрек.
— Мама звонила, — тихо сказала она. — Она сказала, что ты выставил ее из своего офиса как преступницу.
Алексей медленно подошел к ней. Его лицо было уставшим и невероятно старым.
— Да, — ответил он. — Потому что она и есть преступница. Сегодня она пришла ко мне на работу. Устроила спектакль перед моими клиентами. Обвинила меня во всех смертных грехах. Клиенты ушли. Репутации конец.
Ирина вскочила с места.
— Но почему? Зачем она это сделала?
— Чтобы добиться своего! — его голос наконец сорвался, в нем зазвенела накопившаяся боль. — Чтобы сломать меня! Чтобы заставить тебя выбрать их сторону! Это война, Ирина! А на войне все средства хороши!
Он прошелся по комнате, а потом остановился прямо перед ней.
— Я больше не могу так, — сказал он тихо, но с такой неотвратимой окончательностью, что у Ирины похолодело внутри. — Я не могу жить в осаде. Я не могу сражаться сразу со всеми: с твоей матерью, с твоим братом и с тобой.
Он посмотрел ей прямо в глаза, и в его взгляде не было ни злобы, ни упрека. Только бесконечная усталость и принятое решение.
— Я подаю на развод.
Слова повисли в воздухе, холодные и острые, как лезвие гильотины. Ирина отшатнулась, будто от удара.
— Что? — прошептала она, не веря своим ушам.
— Ты слышала меня. Я ухожу. Или уходишь ты. Решай сама. Но жить вместе, под этим вечным давлением, под постоянными угрозами и манипуляциями… я больше не могу. Я не хочу. Я выбираю себя. И нашу дочь.
Он развернулся и пошел в кабинет, оставив Ирину одну в центре гостиной. Она стояла, не в силах пошевелиться, и смотрела ему вслед. Слова «развод» и «ухожу» гудели в ее ушах, заглушая все остальное. Она всегда боялась потерять мать. И теперь понимала, что может потерять мужа. И этот страх был гораздо сильнее и реальнее.
Тишина, наступившая после ухода Алексея в кабинет, была оглушительной. Слово «развод» висело в воздухе, как ядовитый газ, проникая в каждую щель, отравляя все вокруг. Ирина стояла посреди гостиной, не в силах пошевелиться. Она чувствовала, как почва уходит из-под ног, как привычный мир рушится на глазах.
Он уйдет. Он действительно уйдет. Эта мысль, прежде казавшаяся немыслимой, теперь обрела плоть и кровь. Она представила себе этот дом пустым, без его шагов в коридоре, без его голоса из кабинета, без его тепла в их общей постели. И этот образ наполнил ее таким леденящим ужасом, что перехватило дыхание.
Она машинально подняла телефон. Пальцы сами потянулись набрать номер матери. Старая, выученная с детства привычка искать утешения, поддержки, одобрения. Но палец замер над экраном. Она вспомнила искаженное злобой лицо Лидии Петровны в их последний разговор, ее крики, ее манипуляции. Вспомнила ее визит в офис к Алексею. И ее рука опустилась.
Вместо этого ее пальцы сами открыли мессенджер. Она не думала, не планировала. Просто послала короткое сообщение дочери, которая гостила у подруги.
«Катюша, как ты? У тебя все хорошо?»
Ответ пришел почти мгновенно. Катя редко засиживалась в телефоне, но сейчас, видимо, он был под рукой.
«Да, нормально. А у вас там опять скандал? Бабушка опять звонила маме?»
Ирина сглотнула ком в горле. Даже дочь, находясь далеко, все чувствовала и понимала.
«У нас серьезный разговор с папой», — осторожно написала она.
Снова пауза, затем на экране появились три точки, означающие, что Катя печатает ответ. Долгий ответ. Ирина смотрела на эти точки, и сердце ее бешено колотилось.
Наконец пришло длинное сообщение. Ирина начала читать, и с каждой строчкой кровь отливала от ее лица.
«Мама, я все вижу и все понимаю. Бабушка и дядя Максим давно сели тебе на шею. Они используют тебя, а ты позволяешь. Папа пытается защитить нашу семью, а ты помогаешь им его уничтожить. Я вижу, как он переживает, и мне за него больно. Я не хочу, чтобы он ушел. И я не хочу жить в этой вечной войне. Если ты выберешь бабушку и дядю Максима, а не папу, когда он пытается спасти наш дом, то я останусь с папой. Вы с бабушкой топите нашу семью, а он — пытается ее спасти. Прости, но я на его стороне».
Ирина перечитала сообщение еще раз. Потом еще. Каждая фраза дочери была как удар хлыста. «Используют тебя, а ты позволяешь». «Топите нашу семью». «Я на его стороне».
Это были не просто слова обиженного подростка. Это был холодный, безжалостный, но абсолютно честный приговор. Голос ее ребенка, ее крови, который видел ситуацию без прикрас, без навязанных летами чувств долга и вины.
Пелена, застилавшая ей глаза все эти недели, эти месяцы, вдруг спала. Она увидела все со стороны. Увидела себя — запуганную женщину, разрывающуюся между тиранией матери и любовью мужа. Увидела Алексея — пытающегося удержать их общий мир от разрушения. Увидела мать и брата — двух взрослых, эгоистичных людей, готовых ради своих прихотей сжечь все дотла.
Слезы, наконец, хлынули из ее глаз. Но это были не слезы жалости к себе или отчаяния. Это были слезы прозрения. Горькие, очищающие.
Она подняла голову и посмотрела на дверь кабинета. За ней был человек, который все эти годы был ее опорой, который строил для них будущее, который боролся за их общий дом. И она, его жена, в самый трудный момент встала не на его сторону, а на сторону тех, кто хотел это будущее отнять.
Она медленно подошла к двери, постояла секунду, собираясь с духом, и тихо постучала.
— Войди, — раздался из-за двери его усталый голос.
Алексей сидел за столом, он не работал, он просто смотрел в окно на темнеющий сад. В его позе была такая безысходность, что у Ирины снова сжалось сердце.
Она сделала шаг внутрь.
— Леша, — ее голос был тихим, но твердым. — Я прочла сообщение от Кати.
Он обернулся, в его глазах она увидела вопрос и глухую защиту.
— И я все поняла, — продолжила она, не давая ему заговорить. — Все. Она права. Абсолютно права. Я… я была слепа. Я позволяла им травить тебя, травить нас. Я думала, что должна быть «хорошей дочерью». А оказалось, что я была ужасной женой и матерью.
Она подошла ближе и посмотрела ему прямо в глаза.
— Я выбираю тебя. Я выбираю нашу дочь. Я выбираю наш дом. И я готова бороться за него. Вместе с тобой.
Она протянула ему телефон с сообщением Кати. Алексей взял его, пробежался глазами по тексту, и его строгое лицо смягчилось. В уголках его глаз заблестели слезы.
Он молча кивнул, положил телефон на стол и взял ее руку в свою. Долгих объятий не было. Не было страстных клятв. Было лишь тихое, тяжелое, выстраданное понимание, что самая страшная битва была не с Лидией Петровной, а здесь, внутри их собственной семьи. И эта битва, наконец, была позади.
Утро было тихим и ясным. Солнечный свет, такой же, как в день их годовщины, заливал кухню, но теперь он казался другим — более строгим, более реальным. Алексей и Ирина сидели за столом. Между ними стоял тот самый сервиз с васильками, но чашки с недопитым чаем были свидетельством не праздника, а тяжелого разговора, длившегося всю ночь.
Ирина подняла на мужа глаза. Они были уставшими, но ясными. В них не осталось и тени прежних метаний.
— Я поеду к ним сама, — тихо, но твердо сказала она. — Мне нужно сказать это лично. Без тебя.
Алексей кивнул. Он понимал. Это был ее долг, ее битва, которую она должна была пройти самой.
Квартира Лидии Петровны встретила Ирину знакомым запахом духов и старой мебели. В гостиной, на своем привычном месте, развалясь на диване, сидел Максим, уткнувшись в телефон. Мать стояла у окна, демонстративно отвернувшись, всем видом показывая обиду.
— Ну что, дочка, пришла оправдываться? — не глядя на нее, начала Лидия Петровна. — Или твой муженек уже настолько тебя запугал, что ты пришла просить у нас прощения за его поведение?
Максим фыркнул, не отрываясь от экрана.
Ирина медленно закрыла за собой дверь. Она не стала подходить ближе, оставаясь стоять у порога.
— Я пришла сказать, что мы не продаем дом, — ее голос прозвучал ровно и негромко, но в комнате сразу стало тихо. — Никогда. И вы можете больше не пытаться нас шантажировать или давить.
Лидия Петровна резко обернулась. Ее лицо исказилось от гнева.
— Как это не продаете? Ты понимаешь, что говоришь? Это же долги! Меня вышвырнут на улицу!
— Какие долги, мама? — Ирина посмотрела прямо на нее. — Те, что ты взяла, чтобы спасти Максима от бандитов? Или те, что он потратил на новую машину и поездки?
Она перевела взгляд на брата.
— Я видела твои фотографии, Максим. Ты даже не удосужился их скрыть. Ты снял квартиру в центре, пока мама влезала в эти кредиты? Ты вообще понимаешь, что ты сделал?
Максим наконец оторвался от телефона. Он с вызовом посмотрел на сестру.
— А что я такого сделал? Мама сама хотела помочь. Я не заставлял. А ты как всегда, раздуваешь из мухи слона.
— Молчи! — внезапно крикнула на него Ирина. В ее голосе прорвалась вся накопившаяся боль. — Ты будешь сидеть тут, как царь, пока за тебя расплачиваются чужими жизнями? Ты не мужчина, ты трус и эгоист.
Она снова посмотрела на мать.
— А ты… ты сама все уничтожила. Ты могла остановить его. Вместо этого ты отдала ему все, а потом пришла требовать то же самое с нас. Ты думала, я позволю тебе разрушить мою семью, как ты разрушила свою? Ради него?
Лидия Петровна побледнела. Слово «разрушила» явно попало в цель.
— Как ты смеешь так говорить! Я все для вас делала! Все для семьи!
— Нет, — холодно возразила Ирина. — Ты все делала для него. А я была просто инструментом. Больше — нет.
Она сделала паузу, собираясь с духом, чтобы произнести самое главное.
— Я подала заявление в полицию. О мошенничестве. Приложила все доказательства: выписки, фотографии, распечатки разговоров.
В комнате повисла гробовая тишина. Максим медленно поднялся с дивана, его наглое выражение лица сменилось на испуганное.
— Ты что, совсем охренела? — прошипел он.
— Да, Ирина, опомнись! — крикнула мать. — Это же твоя семья!
— Семьей не поступают так, как поступили вы, — ответила Ирина. — Вам теперь решать, как быть дальше. Обманывать банки и суды или признавать свою вину и пытаться как-то выпутываться самим. Без нас.
Она развернулась и взялась за ручку двери.
— И знайте, — сказала она уже уходя. — Я сделала свой выбор. И он — не вы.
Дверь закрылась. Она не слышала ни криков, ни рыданий, которые начались за ней. Она шла по подъезду, и ей было и больно, и страшно, и в то же время невероятно легко, будто с плеч свалилась гиря, которую она таскала всю жизнь.
Вернувшись домой, она застала Алексея в кабинете. Он сидел за столом, но не работал, а просто ждал ее. Они молча смотрели друг на друга.
— Все, — выдохнула Ирина. — Я сказала.
Он кивнул. Встал, подошел к ней и просто обнял. Крепко, по-настоящему, впервые за много месяцев. Они стояли так посреди кабинета, два уставших, израненных человека, которые прошли через ад, но сумели найти дорогу назад. Дорогу друг к другу.
Их дом больше не был крепостью, осажденной врагами. Он снова стал просто домом. Местом, где больно, но где можно быть собой. Местом, где начинается долгое, трудное исцеление. И где самое главное — они были вместе.