День первый. Показания свидетеля обвинения Артема Троицкого. Виртуальный Процесс "ПОКОЛЕНИЕ 90-х против БАРДОВ"
Секретарь: Прошу всех встать. Суд идет.
(Все встают. Судья Парфенов входит, садится.)
Судья Парфенов: Прошу садиться. Начинается рассмотрение дела "Поколение 90-х против Бардов". Сегодня мы заслушаем показания свидетеля обвинения, господина Артема Троицкого. Прошу пригласить свидетеля.
Судья Парфенов: Господин Троицкий, вы предупреждены об ответственности за дачу заведомо ложных показаний?
А. Троицкий: Предупрежден, ваша честь.
Судья Парфенов: Прошу обвинение задавать вопросы.
О. Кашин: Спасибо, ваша честь. Господин Троицкий, вы известный музыкальный критик, журналист, общественный деятель. Вы жили и работали в период, который мы здесь рассматриваем – 90-е годы. Скажите, пожалуйста, какой, по вашему мнению, была роль бардовской песни в культурном ландшафте того времени?
А. Троицкий: (Поправляет очки, усмехается) Роль, господин Кашин, была, скажем так, двоякой. С одной стороны, бардовская песня, несомненно, имела историческое значение. В советский период она была глотком свободы, альтернативой официозу, выражением… ну, пусть будет, "кухонного диссидентства". Она давала людям возможность выразить то, что нельзя было выразить иначе. Но 90-е… 90-е были другим временем. Страна дышала полной грудью, хотя и с одышкой. А барды… они, в большинстве своем, остались в своих кухнях. Или, что еще хуже, вышли на стадионы, но принесли туда все те же кухонные запахи.
О. Кашин: Могли бы вы уточнить, что вы подразумеваете под "кухонными запахами"?
А. Троицкий: (Делает паузу, задумчиво) Это запах несвежего воздуха, понимаете? Запах застоя. Эстетика застоя. В то время, когда мир открывался, когда в страну хлынул настоящий рок-н-ролл, гранж, рейв, когда появилась новая эстрада – пусть даже попса, но она была новой, живой! – бардовская песня продолжала культивировать те же самые интонации, те же самые темы. Неизменный минорный лад, одни и те же гитарные аккорды, надрывный, часто не очень профессиональный вокал. Тексты, полные метафор о "пути", "дороге", "костре" – все это казалось чудовищно архаичным. Это было как слушать патефон в эпоху CD-плееров.
Т. Черниговская: (Поднимает руку) Протестую, ваша честь! Свидетель высказывает оценочные суждения, а не факты. "Запах застоя", "чудовищно архаичным" – это субъективное мнение.
Судья Парфенов: (Внимательно слушает, слегка улыбается) Протест отклонен, госпожа Черниговская. Мы здесь не в медицинском учреждении, где все должно быть стерильно объективно. Мы в суде, где и субъективные впечатления свидетелей, тем более такого искушенного, как господин Троицкий, имеют значение для понимания культурного контекста. Продолжайте, господин Кашин.
О. Кашин: Спасибо, ваша честь. Господин Троицкий, вы говорите об архаичности. Могли бы вы привести конкретные примеры, как это проявлялось?
А. Троицкий: Конечно. Возьмем, например, тот же Грушинский фестиваль. Он стал символом этого застоя. Десятки тысяч людей собирались, пели одни и те же песни, одних и тех же авторов. В то время как молодая энергия бурлила на улицах, в клубах, на рок-фестивалях – "Нашествие", "Максидром" – Грушинский был заповедником прошлого. Там не происходило ничего нового. И ладно бы только там. Бардовская песня в 90-е, вместо того чтобы трансформироваться, стать частью нового времени, законсервировалась. Она не смогла предложить ничего, что было бы актуально для человека, который только что сбросил оковы цензуры и хотел дышать полной грудью. Она предлагала все ту же метафору "душевности", которая к тому моменту уже обросла мхом.
О. Кашин: Вы считаете, что это повлияло на формирование культурных вкусов "поколения 90-х"?
А. Троицкий: Безусловно. Для кого-то это было просто фоном, который не замечали. Но для многих, к сожалению, это был один из немногих доступных культурных пластов. Представьте себе провинциальный город, где еще не дошли все новинки. Что там слушали? Старую эстраду, шансон, который тогда только начинал набирать силу, и, конечно, бардовскую песню. И вот, молодому человеку, который ищет что-то свое, предлагают вот это – меланхоличные песни о дорогах, о том, как "душа болит", о "дружбе мужской". Это формировало определенный шаблон мышления, шаблон восприятия мира. Шаблон, который был ориентирован назад, а не вперед.
Т. Черниговская: (Недовольно) Ваша честь, свидетель переходит к социологическим обобщениям, не подтвержденным статистикой или исследованиями. Это спекуляции!
Судья Парфенов: Госпожа Черниговская, давайте будем откровенны. Мы здесь не диссертацию пишем. Господин Троицкий делится своим видением и опытом. Он не утверждает, что это абсолютная истина, но это его взгляд на вещи, который, я думаю, небезоснователен. Имеет право. Продолжайте, господин Троицкий.
А. Троицкий: (Кивает) Спасибо, ваша честь. Вот вам пример. В 90-е появились новые герои, новые образы. Братва, бизнесмены, рокеры, рейверы. Все эти люди требовали своей музыки, своего языка. Что предлагали им барды? "Милая моя, солнышко лесное"… Извините, но это не отвечало духу времени. Это был диссонанс. Барды в 90-е, на мой взгляд, стали символом того, от чего хотелось уйти – от этой навязчивой "душевности", которая на самом деле часто прикрывала банальность и отсутствие настоящей мысли.
О. Кашин: То есть, вы утверждаете, что бардовская песня в 90-е не только не способствовала развитию нового культурного сознания, но и, возможно, тормозила его?
А. Троицкий: Именно так. Она культивировала определенный тип мировоззрения, который был не просто устаревшим, но и контрпродуктивным для нового поколения. Она предлагала уютную, но тесную капсулу, в то время как мир требовал открытости и дерзости. Молодежь 90-х хотела двигаться, танцевать, кричать, смеяться. А бардовская песня… она предлагала сидеть у костра и грустить. А времени грустить, поверьте, было предостаточно и без бардов.
`
Т. Черниговская: (Возмущена) Ваша честь, это просто оскорбительно! Грусть – это глубокое человеческое чувство! А костер – символ единства!
Судья Парфенов: (Примирительно) Госпожа Черниговская, я понимаю ваши эмоции. Но господин Троицкий выражает свое мнение. И оно, повторюсь, имеет право быть озвученным. Это же не приговор. Мы здесь исследуем. Продолжайте, господин Кашин.
О. Кашин: Спасибо. Господин Троицкий, вы упомянули "отсутствие настоящей мысли". Могли бы вы развить эту идею?
А. Троицкий: Конечно. Бардовская песня, изначально протестная, в 90-е потеряла свой протестный заряд, потому что протестовать стало не против чего. Цензуры не было. Что осталось? Остались штампы. Штампы о "правде", о "добре", о "любви", которые перестали быть наполненными смыслом. Они стали декорациями. Настоящая мысль – это всегда поиск, это всегда вызов. А барды, в основном, перестали искать. Они воспроизводили. Воспроизводили те же самые интонации, те же самые моральные установки, которые были актуальны в 60-е, 70-е. Но не в 90-е, когда все менялось с бешеной скоростью.
О. Кашин: То есть, вы видите в этом своего рода культурный консерватизм, который препятствовал свежему взгляду на мир?
А. Троицкий: И это еще мягко сказано, господин Кашин. Это был культурный анахронизм. В то время как по радио гремели Nirvana, Prodigy, Massive Attack, а по телевидению показывали MTV, многие барды продолжали петь о журавлях и дождях. Я не говорю, что это плохо само по себе. Но это было совершенно неактуально для нового поколения. Это было как предлагать дисковый телефон в эпоху сотовых. Он вроде бы работает, но функционально он устарел. И эстетически – тем более.
Т. Черниговская: (Встает) Ваша честь, я вынуждена протестовать самым решительным образом! Господин Троицкий не просто высказывает мнение, он принижает целое культурное явление, приравнивая его к устаревшей технике. Это недопустимо!
Судья Парфенов: (Хмурится) Госпожа Черниговская, я в очередной раз обращаю ваше внимание: свидетель имеет право на собственную, пусть и резкую, оценку. Если вы хотите оспорить его доводы, у вас будет возможность на перекрестном допросе. Сейчас же мы слушаем обвинение. Садитесь.
(Черниговская неохотно садится.)
О. Кашин: Господин Троицкий, по вашему опыту, были ли попытки бардовской песни адаптироваться к новым реалиям 90-х? И если да, то насколько они были успешны?
А. Троицкий: (Задумывается) Попытки были, конечно. Единичные. Кто-то пытался добавить электронные аранжировки, кто-то – заигрывать с рок-музыкой. Но это, как правило, выглядело довольно нелепо. Потому что сама суть бардовской песни, ее эстетика, ее идеология – они плохо сочетались с новыми формами. Это как пытаться залить старое вино в новые меха – оно либо скиснет, либо прорвет мех. Очень мало кто смог органично перестроиться. Большинство остались верны себе, и это стало их проклятием в 90-е. Они оказались на обочине большого культурного процесса. Их слушали те, кто тоже остался на обочине. Те, кто не смог или не захотел принять новое время.
О. Кашин: То есть, вы видите в этом определенный отрыв бардовской песни от запросов молодого поколения?
А. Троицкий: Более чем отрыв, господин Кашин. Это было сознательное или бессознательное игнорирование. Игнорирование того, что мир изменился. Того, что людям нужна другая музыка, другие смыслы, другие эмоции. Барды продолжали предлагать утешение, но утешение было нужно в другое время. В 90-е людям нужны были силы, чтобы выживать, чтобы строить новое, чтобы радоваться свободе, пусть и такой хаотичной. А бардовская песня… она предлагала интроверсию, рефлексию, иногда – даже оплакивание прошлого. А прошлое, простите, уже закончилось.
О. Кашин: (Смотрит на часы) Ваша честь, у меня больше нет вопросов к свидетелю.
Судья Парфенов: Спасибо, господин Кашин. Госпожа Черниговская, ваш черед задавать вопросы. Перекрестный допрос.
Т. Черниговская: (Встает, подходит к трибуне защитника, взгляд холодный и пронзительный) Господин Троицкий, вы себя позиционируете как эксперта в области музыки и культуры, верно?
А. Троицкий: (Спокойно) Именно так, госпожа Черниговская.
Т. Черниговская: И, как эксперт, вы, вероятно, понимаете, что культура – это сложный, многогранный феномен, где сосуществуют разные формы, верно?
А. Троицкий: (Кивает) В идеале – да.
Т. Черниговская: Вы утверждаете, что бардовская песня в 90-е была "анахронизмом", "застоем", что она "тормозила" развитие. Можете ли вы предоставить какие-либо объективные данные, исследования, социологические опросы, которые подтверждали бы, что именно бардовская песня, а не экономические трудности, политическая нестабильность или другие культурные факторы, оказала такое деструктивное влияние на "поколение 90-х"?
А. Троицкий: (Усмехается) Госпожа Черниговская, искусство не измеряется килограммами и процентами. Мои выводы основаны на многолетнем наблюдении, на анализе культурных процессов, на тысячах прослушанных альбомов и концертов, на общении с артистами и слушателями. Это экспертная оценка, основанная на опыте.
Т. Черниговская: То есть, это сугубо ваше личное мнение, не подкрепленное никакой верифицируемой методологией?
А. Троицкий: Это профессиональное мнение. Разница, поверьте, есть. Я не претендую на истину в последней инстанции, но я претендую на обоснованность своих суждений.
Т. Черниговская: Хорошо. Вы говорили о "кухонных запахах" и "несвежем воздухе". Это, господин Троицкий, метафоры, которые могут быть истолкованы как уничижительные. Не находите ли вы, что ваш тон в отношении бардовской песни был предвзятым и, возможно, даже враждебным?...
Продолжение читайте в Премиум-Эксклюзив
