Когда Вика впервые увидела Лидию Петровну, она подумала, что у Антона лицо в двух экземплярах: одно — у мужа, другое — у его матери, только выражение разное. У Антона — мягкое, привычно извиняющееся. У Лидии Петровны — настороженное, будто в комнате не лампа, а прожектор, и им светят не на потолок, а в души.
Переехали они в свою однушку на Нагорной два года назад, взяли ипотеку под смешную по тем временам ставку, но платеж из смешного быстро стал серьезным. Вика зарабатывала больше: руководила контентом в небольшой сети курсов, держала таблицу расходов и таинственные для Антона слова «подушка безопасности» записывала в отдельную вкладку. Антон же вечно был «на объектах», IT-подрядчик без офиса, с ноутбуком и телефоном, которые звонили даже в выходные.
Соня, их дочка, росла с аккуратно расчесанной челкой и привычкой спрашивать, прежде чем взять чужую вещь. Эту привычку Вика берегла как проросшую на подоконнике зелень — хрупкую, но ежедневную.
Лидия Петровна объявилась «на недельку», как она сказала, «дела по МФЦ»: нужно было переоформить гараж в их подмосковном кооперативе и «подать что-то там по льготам». Вика, уставшая от попыток держать нейтральную улыбку при редких визитах свекрови, вежливо кивнула. Неделя — это календарь, это конкретика. Она умеет жить с концами сроков.
Первым делом Лидия Петровна вынесла из прихожей стул — «чтобы не загромождал» — и поставила туда чемодан на колёсах. Чемодан выглядел как маленький шкаф с претензией. Из шкафа последовательно вытекли банки с маринованной тыквой («домашнее, полезное, Антон любит»), стопка полотенец («а то ваши стиральные порошки теперь химия одна»), аптечка («у меня свои лекарства, мне ваши не подходят»), и папка с файлами — МФЦ, пенсии, рассрочки, копии паспортов. Папка лежала на кухонном столе как ещё один родственник, с которым придётся считаться.
— Ох, вы как же близко кастрюли к духовке держите, — сказала Лидия Петровна, открывая шкафчики и отмечая мысленно каждую «ошибку». — И полотенца бумажные… вот где деньги уходят, — она постучала согнутым пальцем по рулону.
В тот вечер Антон, виновато улыбаясь, звал маму к столу: «Мам, да мы так привыкли…» Он говорил мягко, и Вика увидела, как он чуть наклоняет голову — этот жест остался у него, наверное, с детства, когда любая мама — правее закона.
Соня принесла Лидии Петровне фломастер: «Нарисуем дом?» — «Дом мы рисовать не будем, мы будем писать имена на банках, чтобы никто не перепутал», — и на первой же банке появилась надпись крупными, уверенными буквами: «Моё. Л.П.». Фломастер был перманентный. Вика почувствовала, как в груди дернулся смешок — нервный, как от неожиданного звонка в одиннадцать вечера.
На второй день «недели» Лидия Петровна объявила, что у местной поликлиники «талонов нет», зато есть знакомая терапевт в соседнем районе, но туда надо пораньше, и кто-то должен посидеть с Соней, потому что «ребенка таскать по очередям — варварство». С работы Вика могла отпроситься, но не хотела — у них запуск нового курса, и начальница, Марина Львовна, умела ругаться без повышения голоса. Антон пообещал, но утром «срочно сорвался» на встречу, и Вика, глядя на закрывающуюся за ним дверь, выдохнула так, будто сдула свечу. Осталась. Потому что Соня, потому что «неделя», потому что «все же семья».
С маленькой кухни с видом на серый двор тянулся запах жареной гречки: Лидия Петровна готовила «по-человечески», то есть много и сразу на три дня. Плита, только недавно вымытая Викой содой и терпением, к обеду была усыпана коричневыми точками. Вика взяла салфетку. «Не трогай, горячо», — сказала Лидия Петровна. «Я аккуратно», — ответила Вика. И вот это «я аккуратно» повисло между ними, как непрошеное зеркало.
— Кредит вы свой переплачиваете, — сказала свекровь позже, листая Викину таблицу на ноутбуке. — Вот посмотри: у нас в кооперативе гараж можно сдавать за десять тысяч, а вы тут интернет-подписки какие-то… кино, музыка… Антон на работе пусть слушает, дома — тишина. И страховка расширенная — зачем? У вас же дом кирпичный.
Вика осторожно повернула к себе экран. Не грубо, не резко. Пальцы — ровно, голос — ещё ровнее: — Это наш бюджет. И страховка — на случай протечки у соседей снизу. И давайте… ноутбук — это моя работа.
— Работа — это свято, — сказала Лидия Петровна и подняла глаза так, что Вика видела там многоточие. — Но семья — святее.
Семья как аргумент против логики — вот что особенно изматывало. Третьим вечером Лидия Петровна переставила стол в комнате: «Тут холодит от окна, Антон простынет, он у меня горлышком слабенький». Антон засмеялся: «Мам, мне тридцать пять». Но стол остался на новом месте, потому что «так лучше».
Соседка Тамара, та самая, что любит сушить на лестничной клетке коврики и новости, встретила Вику у лифта и подмигнула: «Свекровь приехала? Ну, держись, родная». В её «держись» не было злобы — только опыт, выветрившийся из памперсов, рюкзаков и кастрюль.
Антон приезжал поздно и падал в диван, а утром уже выбегал. Вика ловила себя на том, что разговаривает с ним в коридоре, шепотом, чтобы не будить Соню и не звать свекровь в собеседники.
— Антон, ты скажи маме, чтобы в мою таблицу не лезла. Это же не про уважение даже, это про границы.
— Я скажу… — Он кивнул, но взгляд уже убежал в телефон. — Просто сейчас… у меня релиз, и ещё…
— Скажи сейчас.
— Утром.
Утром Лидия Петровна стояла в халате и резала хлеб на весу, прямо над раковиной, оставляя крошки по периметру. Антон сказал: «Мам, давай не будем в Викины рабочие штуки». Лидия Петровна кивнула, и в этот же день аккуратно переписала все показания счётчиков с их старой записной книжки в свой блокнот: «А то у вас хаос».
Финансовые темы всплывали, как будто кто-то их подталкивал снизу. Лидия Петровна предложила «вариант»: она сдаёт свою двушку в Мытищах на долгий срок «хорошей семье», а на вырученные деньги помогает им закрывать часть кредита, «а я поживу у вас, пока вы на ноги, тут и Соньке присмотр, и Антон не будет гоняться». Слова были вязкие, как сладкий сироп: их хотелось запить водой.
— На недельку, — напомнила Вика.
— Так я ж не навязываюсь, я предлагаю — по-хорошему, по-родственному, — и ладонь свекрови легла на Антонову руку так, что было ясно: предложением это не закончится.
Подруга Вики, Катя, слушала вечером голосовое: «Ты, главное, фиксируй всё письменно, — советовала она. — С кем договор, кто за что платит, кто что обещал. Семья — это прекрасно, пока ты не считаешь коммуналку». Вика усмехнулась. Она и так фиксировала — таблицы, заметки. Но как фиксировать усталость? Как записать строкой в бюджете «три часа ни на что», потраченные на объяснения самоочевидного?
На «конец недели» Лидия Петровна вернулась из МФЦ с победоносным видом: «Очередей почти нет, если знать, куда подходить». Бумаги с гаражом так и не доделали: «Там председатель заболел», — но «дела по льготам» сдвинулись «в правильном направлении». Вика не спрашивала, что это значит. Её интересовало другое: что будет завтра.
Ответ пришёл ночью, когда дома стало тихо. Вика вышла на кухню за водой и застыла: на табурете, аккуратно сложенные, лежали наволочки и скатерть из их «гостевого комплекта». На холодильнике магнитом держалась записка Лидии Петровны: «Завтра привезу из Мытищ пару коробок. На балконе поставим? Всё обсудим утром».
Вика почувствовала, как в животе сжалось — не от злости, а от той бесшумной тревоги, когда понимаешь: тебя уже передвинули, просто ты ещё не догнала этот факт. Балкон у них маленький, и он же — Сонин зимний сад: пластиковые бутылки с пробитыми дырками, где вечно что-то прорастает. «На балконе поставим» — это не про коробки, это про власть. Слово «обсудим» давно уже значило «ты выслушаешь».
Утром Вика надела светлое, хотя хотелось тёмного, и пошла с Соней в садик. На обратном пути ей позвонила Марина Львовна: «Счета за рекламу пришли кривые, посмотри срочно». Вика прибежала домой, открыла ноутбук — и увидела, что её файл с бюджетом… другой. На листе «Семья» появилась новая таблица: «Расходы обязательные» и «Расходы необязательные», где напротив «подписки» стоял ноль, а напротив «помощь Л.П.» — десять тысяч с комментариями: «по мере возможности», «обсуждается», «семейный фонд».
— Я навела структуру, — гордо сказала Лидия Петровна, входя на кухню с авоськой и не замечая, что у Вики дрогнула рука на тачпаде. — Чтобы никто не обижался.
— Кто обижается? — спросила Вика тихо.
— Ты же знаешь, я не скандальная. Но мне обидно, когда меня не слышат. Я ведь для вас. — Она поставила на стол банку с домашней аджикой. На крышке фломастером: «Л.П. КРАСНАЯ. ОСТОРОЖНО!»
Вечером пришёл двоюродный брат Антона, Серёжа — помочь перетащить коробки. Он толстел на глазах и шутил так, что все смеялись даже против воли. «Тут недалеко, — объяснял он, — я грузовичок договорил за копейки». На балконе стало тесно. Соня, глядя на коробки, спросила: «А мои росточки?» — «Потом поставим, это ненадолго», — ответили ей сразу три голоса.
— Мам, а ты правда хочешь сдавать свою? — наконец спросил Антон вечером, когда коробки были на месте, а чайник пыхтел, как старый автобус.
— Не хочу, — сказала Лидия Петровна и посмотрела в кружку. — Надо. Жизнь дорогая. И вам легче будет. И мне спокойнее, рядом. Я-то думала, вы сами предложите… Ну да ладно.
Вика почувствовала ломоту в висках. Она слышала, как в соседней комнате тихонько шуршит Сонина книжка с наклейками — ребёнок не спал. Вика знала: если сейчас она скажет «нет», это прозвучит не как отказ от планов, а как отказ от матери. А если «да» — это будет согласие жить в настроенных кем-то координатах.
— Давай так, — сказала она, выбирая слово после слова. — Мы подумаем. И обсудим с цифрами. С договорами.
— Какие ещё договоры, Викуся? — улыбнулась Лидия Петровна, и в этой улыбке промелькнула усталость — не её возраста, а привычки побеждать. — Мы же семья.
Катя прислала вечером ещё одно голосовое: «Если пойдёт дальше, подумай о юридической консультации. Ну просто, чтобы понимать своё поле. И Антону… мягко, но жёстко — ты знаешь, как».
Вика знала. Но знание и сила — разные валюты. На ночь она аккуратно переписала свою таблицу из резервной копии, поставила пароль и будто закрыла не файл — дверь. Внутреннюю, ту, что до сих пор оставляла приоткрытой «из уважения».
Утром Лидия Петровна появилась в пальто — ехать «по делам». У порога задержалась, посмотрела на Вику, на Соню, потом на Антона.
— Я вам как лучшего желаю. А вы… подумайте. Я вечером заеду.
Дверь закрылась, и квартира впервые за долгое время вздохнула. Антон подошёл к окну, посмотрел на двор, где дворник тянул за собой оранжевый мешок, как ошейник. Обернулся:
— Викусь… ну… может, действительно… на время?
Вика кивнула — не соглашаясь, а отмечая: вот, началось. И это «на время» вытягивает из жизни невидимую нитку, превращая неделю в понятие без границ.
В тот день начальница разрулила счета, Соню забрала на час раньше соседка Тамара («всё равно в магазин»), Серёжа прислал мем про тёщ и свекровей, над которым Вике не было смешно. А вечером Лидия Петровна вернулась с ещё одной коробкой — «всего-то бельё постельное, своё» — и с новостью: гараж пока не сдать, «председатель слёг», зато у неё появилась мысль — «перевести регистрацию, чтобы ближе к врачу». Слово «регистрация» прозвучало как щёлкнувший переключатель. Антон замолчал. Вика тоже.
— Это юридически проще, — объясняла Лидия Петровна, разуваясь. — И вам полезно — субсидии, садик, всё такое. А я рядом. Семейный тыл — это же не дом, это люди.
Вика почувствовала, как в коридоре стало узко. Она вдруг очень чётко представила себе линию — простую, как в детской тетрадке: где-то здесь дом, здесь работа, здесь садик, здесь «семейный тыл». И ещё одну линию — пунктир: «пока». Пунктир грозил стать сплошной.
Она пошла на кухню, налила воды, прислушалась к звукам. За стеной Антон объяснял что-то Соне неуверенным голосом. В комнате Лидия Петровна раскладывала своё «на время» по полкам.
Вика положила ладонь на закрытый ноутбук, как на птицу: тёплую, живую. «Договоры», — сказала себе. «Границы». И заметила, что слышит собственное сердцебиение — равномерное, упрямое. Как метроном, который не убежишь уговором.
Прошло две недели с тех пор, как Лидия Петровна «на время» поселилась у них окончательно. Никто этого официально не произносил — просто всё устроилось само собой.
Утром она готовила кашу, следила, чтобы Соня «не простудила ноги», и громко вздыхала, когда Вика выходила на работу без шапки. Днём — звонила Антону:
— Ты хоть ел сегодня? А Вика твоя опять до ночи работает, да?
А вечером занимала кухню до позднего, чтобы «наварить борщ на три дня». При этом шумела, стучала крышками, будто утверждала себя в пространстве — ложкой по металлу, кастрюлей по раковине, словами по воздуху.
Сначала Вика пыталась не обращать внимания. Она считала дни до планового отпуска: мечтала вывезти Соню на пару недель к морю, подышать, выспаться, подумать. Но чем ближе было лето, тем чаще Лидия Петровна произносила слово «мы».
— Мы съездим к морю — у меня знакомая в санатории работает.
— Мы бы Соньке прививку поставили — там врач хороший.
— Мы с Антоном решили, что...
Иногда Вике казалось, что её как будто вырезали из семейного кадра и вставили Лидию Петровну — без грубости, просто аккуратно, с ровными краями.
Антон не спорил. Он уставал. Или притворялся, что устал — чтобы не вмешиваться.
— Мамке тяжело одной, — говорил он. — И потом, она же не навечно.
Но «не навечно» уже стало образом жизни. Вика перестала вешать на балконе бельё — там стояли коробки. Соня перестала рисовать на кухонном столе — там лежали счета, записки и лекарства. Вика научилась улавливать момент, когда воздух в квартире начинал звенеть от напряжения — перед тем, как Лидия Петровна войдёт в комнату.
Самое трудное началось, когда свекровь стала интересоваться не только хозяйством, но и работой Вики.
— Ты дома-то когда сидишь? — спрашивала она. — Муж голодный, ребёнок скучает, а ты всё с ноутбуком. Деньги — это, конечно, хорошо, но семью не купишь.
— Я не за деньги работаю, — отвечала Вика. — Мне это нужно.
— А мне нужно, чтобы вы не развалились, — говорила Лидия Петровна, и её голос дрожал ровно настолько, чтобы вызвать вину.
Она умела быть жертвой красиво. Слёзы в уголках глаз, дрожащие пальцы, фраза «я, наверное, мешаю» — и Антон сразу смягчался.
Однажды вечером, после особенно напряжённого дня, Вика услышала из комнаты разговор.
— Сыночек, ты ведь понимаешь, что я не из-за себя. Просто я вижу: Вика от тебя отдаляется. Всё время работа, работа... Женщина должна вдохновлять, а не соревноваться.
— Мам, ну не начинай, — вздохнул Антон. — У нас всё нормально.
— Я рада, если так. Но, знаешь, мужчины иногда не замечают, как теряют семью. А потом поздно.
Вика стояла в коридоре, держась за дверной косяк, и чувствовала, как в груди копится злость — густая, вязкая. Не к Лидии Петровне даже, а к Антону — за его молчание.
На следующий день она ушла на работу раньше обычного. На обратном пути заехала к Кате — просто выговориться.
— У тебя классическая схема, — сказала Катя. — Она тестирует границы. Сначала «на недельку», потом «на время», потом — прописка, коммуналка, «вклад в семью». Ты же видишь, она всё выстраивает как систему.
— Но она мать, Катя. Я не могу просто выставить её за дверь.
— И не надо «выставлять». Нужно обозначить правила. Юридически.
— Думаешь, она поймёт бумагу?
— Нет. Но бумага нужна тебе. Чтобы не сомневаться, что ты имеешь право.
Вика кивнула. На следующий день она записалась на консультацию к юристу — тайком. Тот спокойно объяснил: квартира оформлена на неё, Антон прописан, Лидия Петровна — нет. Без согласия собственницы никто не может прописаться. А вот если допустят временную регистрацию — потом можно долго судиться.
Вика шла домой под мелким дождём и впервые за долгое время чувствовала твёрдость под ногами.
Когда она вернулась, Лидия Петровна уже ждала с ужином.
— Смотри, Викусь, я тут порядок навела, — сказала она и улыбнулась. — Все документы сложила в один файл. И кстати, заполнила заявление — на временную регистрацию, чтобы не бегать потом. Ты только подпиши, а я сама отнесу.
Бумага лежала на столе, аккуратно выровненная по краям.
— А зачем вам регистрация? — спросила Вика тихо.
— Да так… вдруг врачу понадоблюсь здесь прикреплённой. И субсидии какие-то для пенсионеров есть. Вам же выгодно, я тогда часть коммуналки на себя возьму. Всё честно, по-родственному.
Антон стоял рядом, глядя в телефон, как будто всё это его не касалось.
— Я подумаю, — сказала Вика.
— Да чего думать, — вмешался Антон, не поднимая глаз. — Пусть оформит, раз проще.
— Я подумаю, — повторила Вика твёрже.
Вечером она убрала заявление в ящик стола и поставила на него замок. Ночью не спала — слушала, как в соседней комнате тихо скрипит кровать, как кто-то вздыхает, ворочается, как будто пересчитывает дни.
Через несколько дней Лидия Петровна заболела — кашель, температура. Вика ухаживала, приносила чай, ставила градусник, честно заботилась. Но болезнь дала свекрови новый инструмент — жалость.
— Я лежу тут одна, никому не нужна, — говорила она слабо. — Даже супа нормального никто не сварит.
— Я сварю, — отвечала Вика.
— Ой, не надо. Я знаю, ты занята. У тебя же работа.
Вика принесла суп, поставила на тумбочку.
— Не обижайтесь, но я правда устала.
— Конечно, устала. Молодым сейчас тяжело. А я старая, мне уже всё равно. Если б моя квартира кому-то нужна была, я бы давно туда вернулась... Да кому я там, никому.
Это прозвучало как наживка. Вика почувствовала, как её тянет — оправдать, пожалеть, уступить.
Через неделю Лидия Петровна выздоровела и снова оживилась. Только теперь начала считать расходы.
— За свет опять много, — сказала она. — Может, телевизор выключать, когда не смотрите? И воду вы льёте, как на даче. А газ? Ты, Вика, плиту моешь каким-то импортным средством — оно дорогущее. Я почитала, там состав один и тот же, что у "Кометы". Зачем переплачивать?
Вика сжала зубы, но молчала.
— И вот ещё, — продолжала свекровь. — Я подумала: если я часть коммуналки на себя возьму, то и квитанции надо бы оформлять на троих. Это справедливо.
— Квитанции приходят на моё имя, — ответила Вика. — Квартира моя.
Лидия Петровна прищурилась.
— Моя мать в твои годы уже дом строила, а ты всё "моя квартира, мой ноутбук"... У нас в семье всегда было общее. А у тебя всё — своё.
Вика глубоко вдохнула.
— У каждого поколения — свои уроки. Ваш — про выжить, мой — про сохранить.
Свекровь не поняла. Или сделала вид, что не поняла.
В тот вечер Антон пришёл поздно, и Вика впервые за всё время не стала его ждать. Она легла в Сонину комнату, просто чтобы выспаться.
А утром узнала, что Лидия Петровна всё-таки подала заявление в МФЦ. Без подписи, но с «устным согласием».
— Вы не переживайте, — объяснила сотрудница по телефону. — Нам просто нужно уточнение, вы подтвердите или нет.
Вика сидела, сжимая трубку, чувствуя, как от злости дрожат пальцы.
— Я подтверждаю, что не давала согласия.
— Поняла. Спасибо. Тогда заявление аннулируем.
Вика положила телефон и пошла на кухню. Лидия Петровна стояла у плиты, жарила блины.
— Звонили из МФЦ, — сказала Вика спокойно. — Я всё уточнила.
— Да? — удивилась свекровь. — Ну, я думала, так быстрее будет.
— Без моей подписи ничего не будет.
— Ну и зря. Я ведь хотела как лучше.
Вика села за стол, посмотрела на Антона, который притворялся, что занят телефоном.
— Антон, я не хочу больше жить в напряжении. Если твоя мама останется у нас, я уйду.
Он поднял глаза — усталые, непонимающие.
— Ты серьёзно? Из-за прописки?
— Не из-за прописки. Из-за уважения. Которого здесь нет.
Лидия Петровна резко поставила сковороду на плиту.
— Я мешаю вам, да? Так и скажите! Я уйду, чтобы вы жили счастливо! Только потом не плачь, когда он от тебя уйдёт!
Антон вскочил.
— Мам, хватит!
— Нет, сыночек, я вижу, как она тобой командует. Всё "моё", "мой ноутбук", "моя квартира"... А ты кто тут, квартирант?
Воздух в кухне стал густым, как тесто. Вика встала.
— Мне на работу. Разберитесь сами.
Она вышла из квартиры, чувствуя, как внутри всё дрожит — не от страха, а от предела.
На улице было солнечно, и ветер пах весной. Она дошла до остановки, села на лавку, закрыла глаза. В голове звучало одно и то же: «моя квартира». Не как жадность, а как факт. Её пространство, её труд, её жизнь.
А дома тем временем шёл разговор, который всё изменит.
Лидия Петровна, утирая глаза, сказала сыну:
— Она меня ненавидит. Я уеду. Но знаешь, в Мытищах у меня теперь проблемка — соседка заселила туда квартирантов. Съехать они смогут только через месяц. Так что, придётся пожить тут чуть подольше.
Антон промолчал.
А Вика в тот момент уже звонила риелтору — узнать, сколько стоит снять квартиру поближе к школе. Не для того, чтобы съехать. Для того, чтобы иметь выбор.
Вика всё чаще ловила себя на мысли, что стала жить как на съемочной площадке: улыбается, когда нужно, произносит дежурные фразы, играет роль «терпеливой невестки». Только режиссёра нет — сценарий каждый день пишет кто-то другой.
Лидия Петровна теперь официально «жила временно». Только это «временно» наполнилось новыми смыслами: она поменяла шторы на свои — «те слишком прозрачные», переставила посуду, убрала с холодильника магнит с фото Сони («всё захламление зрительное») и завела свой режим: завтрак в восемь, обед ровно в час, вечерние новости в девять.
— Я дисциплинированный человек, — говорила она, наливая себе чай. — Вам бы тоже не мешало распорядок завести.
Антон поддакивал. Вика молчала.
В их квартире будто поселился холод, хотя батареи были горячие. Слова стали короткими, движения — экономными. Даже Соня начала шептать:
— Мама, бабушка опять на тебя смотрит сердито.
Однажды Вика заметила, что пропал один из её документов — договор по работе. Искала везде, потом нашла в стопке бумаг Лидии Петровны.
— Я просто хотела почитать, вдруг что-то смогу подсказать, — объяснила та спокойно. — Там же про деньги, а я люблю, когда всё по уму.
Вика впервые не смогла сдержаться:
— Это не по уму. Это вторжение. Вы не имеете права!
— Не кричи, ребёнок услышит, — прошептала свекровь. — Я хотела помочь.
Антон вечером сказал:
— Зачем ты на неё накинулась? Она же не со зла.
— Антон, — Вика посмотрела на него устало. — Со зла или нет — не важно. Это наша жизнь. А она в ней хозяйничает.
— Ей тяжело одной… — повторил он знакомую пластинку.
— Ей тяжело, когда никто не подчиняется, — тихо ответила Вика.
Она всё реже пыталась что-то объяснять. Просто делала вид, что занята. Начала уходить из дома раньше, возвращаться позже. Работала в кафе, где пахло кофе и свободой. Иногда сидела там до закрытия, просто чтобы не возвращаться сразу.
Однажды вечером, около девяти, ей позвонила соседка Тамара:
— Вик, твоя свекровь внизу с какими-то людьми ругается. Говорит, что в квартире ремонт будет, а ей мешают жильцы.
Вика вылетела вниз. У подъезда стояла Лидия Петровна, рядом — двое мужчин с рулеткой.
— Это что? — спросила Вика.
— Да вот, сметчики пришли. Хочу полы в вашей комнате поправить, скрипят. Я заплачу, не переживай.
— В нашей комнате?
— Ну а где же ещё, Соня спит, а у тебя и Антона там место. Всё равно старый линолеум. Я заодно шкаф свой перевезу из Мытищ, он подойдёт.
Вика выдохнула и повернулась к рабочим:
— Извините, вы можете идти. Работ не будет.
Лидия Петровна вспыхнула:
— Да что ты себе позволяешь?! Я же стараюсь, а ты всё рушишь! Упрямая, как осёл!
— Мам, — вмешался Антон. — Может, потом обсудим?..
— Нет, — сказала Вика твёрдо. — Сейчас.
Она посмотрела прямо в глаза свекрови:
— Вы без моего разрешения ничего менять в этой квартире не будете. Это не обсуждается.
— Ах вот как... — губы Лидии Петровны дрогнули. — Так я вам мешаю? Сыночек, ты слышал? Я мешаю!
Антон молчал. Только брови съехались, взгляд — в пол.
— Знаете, — Вика вдруг поняла, что больше не хочет ни кричать, ни объяснять, — вы не мешаете. Вы просто живёте, как будто мы — приложение к вашим планам.
Лидия Петровна отошла на шаг.
— Неблагодарная. Я всё для вас. Квартиру хотела сдать, деньги дать, внука растила...
— Это всё ваши решения, — спокойно сказала Вика. — Без спроса.
Слова висели в воздухе, как влажное бельё, которое никто не снимает.
Через пару дней Лидия Петровна действительно уехала — «на время», как всегда. Сказала, что нужно «разобраться с квартирантами». Но вещи оставила.
Вика не радовалась. Просто стало тише. Она убрала со стола её бумажки, поставила обратно Сонину фотографию на холодильник, открыла окно — впустить воздух.
Антон всё больше молчал. Вика видела, как он старается не вставать ни на чью сторону. Но нейтралитет в таких войнах — всегда поражение.
Через неделю Лидия Петровна позвонила:
— Антош, беда. Соседи сверху затопили, ремонт весь пропал. Придётся пожить у вас опять, пока всё высохнет. Недели две.
Антон, как обычно, замялся.
— Мам, сейчас не очень удобно...
— А что неудобного? Квартира большая, я тихая.
— Надо с Викой поговорить.
— Ага, — голос стал холодным. — Теперь ты у неё спрашиваешь. Ну ладно.
Через час позвонили снова — уже Вике.
— Вика, я понимаю, ты меня не любишь. Но я же мать твоего мужа. И бабушка твоего ребёнка. Мне негде жить, а ты хочешь, чтобы я под дождём стояла?
— У вас есть квартира, — спокойно сказала Вика. — Если вас затопило, страховая оплатит отель на время ремонта.
— Ты что, изверг? Я не в отель поеду, мне нужен дом. Родной дом.
— Родной дом — это ваш. Этот — мой.
Тишина на том конце длилась секунд десять. Потом холодный, почти шипящий голос:
— Вот ты какая, Вика… Всё моё, моё… А ведь если б не я, у вас бы и этого не было.
— Возможно, — ответила Вика. — Но и меня бы не было рядом, если б я позволила вам всё решать.
Она отключила телефон и впервые за долгое время почувствовала не вину, а облегчение.
Антон пришёл домой поздно.
— Мама звонила, плакала. Говорит, ты выгнала её.
— Я ничего не выгоняла. Я просто сказала «нет».
— Ну ты ж могла мягче…
— А ты мог жёстче.
Они долго молчали. Потом Антон тихо сказал:
— Я не знаю, что делать.
— Я знаю, — ответила Вика. — Я устала спасать чужие чувства ценой своих.
На следующий день она подала заявление на временный отпуск. Хотела побыть с Соней, разобраться в себе, выдохнуть.
А вечером, когда возвращалась из садика, у подъезда стояла Лидия Петровна. С чемоданом.
— Я не могу жить там, — сказала она, не глядя в глаза. — Всё пахнет сыростью. Мне плохо, Вика. У меня давление. Пустишь?
Вика посмотрела на неё. На чемодан. На Соню, которая вцепилась в её руку.
— Нет.
— Что?
— Нет, Лидия Петровна. Не подмазывайтесь, я вам не разрешу жить у меня в квартире.
Голос звучал тихо, но твёрдо. Без злости — просто как окончание длинной, мучительной фразы.
Лидия Петровна побледнела, губы дрогнули, потом она молча развернулась и ушла к остановке.
Соня посмотрела на мать снизу вверх:
— Мама, а бабушка больше не придёт?
— Придёт, — ответила Вика. — Но только в гости.
В тот вечер она убрала в квартире, как после ремонта: вымыла пол, вытерла пыль, открыла все окна. Воздух был свежий, как будто кто-то снял с него плёнку.
Антон долго сидел на кухне, молчал. Потом тихо сказал:
— Ты знаешь… я, наверное, поеду к маме. Просто поговорить.
— Поезжай, — спокойно ответила Вика. — Только возвращайся не между нами, а к себе.
Он кивнул.
Когда дверь за ним закрылась, Вика впервые за долгое время улыбнулась. Не от радости, а от ясности. Ей было грустно, страшно, но впервые — спокойно.
На балконе Соня поливала свои росточки — те самые, что когда-то едва не вытеснили коробки. Маленькие зелёные листики тянулись вверх, упрямо, без спроса.
Вика смотрела на них и думала: «Вот и я так».