Мы с Олегом жили в этой квартире уже три года. Три года, которые казались мне почти идеальными. Мы вместе клеили эти обои, споря до хрипоты о рисунке, вместе собирали этот белый кухонный гарнитур, хохоча, когда в очередной раз путали детали. Это был наш мир, наша маленькая крепость.
Олег поцеловал меня в макушку перед уходом на работу. Его руки пахли гелем для душа, а голос был сонным и нежным.
— Вечером заедет мама. Я тебя прошу, Анечка, будь с ней... ну, ты сама знаешь.
Я вздохнула, стараясь, чтобы он не заметил.
— Конечно, милый. Что-нибудь приготовить особенное?
— Она любит твой яблочный пирог, — он улыбнулся, и ямочки на его щеках сделали его похожим на мальчишку. — И помни, она человек старой закалки. Иногда говорит, не подумав. Не принимай близко к сердцу.
Он ушел, а я осталась стоять у окна, глядя ему вслед.
«Старая закалка», — крутилось у меня в голове. — Интересно, как долго еще этим эвфемизмом можно будет прикрывать откровенную бестактность и желание контролировать всё и вся?
Я любила Олега. Очень. Но его мама, Светлана Петровна, была тем самым испытанием, которое, как говорят, укрепляет брак. Правда, в нашем случае оно его медленно, но верно разъедало изнутри, как ржавчина.
Каждый ее приезд превращался для меня в экзамен. Экзамен на идеальную хозяйку, идеальную жену и идеальную невестку. И каждый раз я его с треском проваливала, по её негласному мнению. Пыль была недостаточно тщательно вытерта, суп — недостаточно наварист, а я — недостаточно покладиста. Она никогда не говорила ничего прямо. О, нет. Светлана Петровна была мастером полунамеков, ядовитых комплиментов и взглядов, полных снисходительного сожаления.
Сегодняшний день не сулил ничего хорошего. Я знала, что она едет не просто так. Неделю назад Олег получил повышение. Хорошую должность, приличную надбавку. Мы радовались, как дети, строили планы. Хотели летом съездить на море, впервые за два года. И я понимала, что Светлана Петровна едет провести ревизию наших планов. Убедиться, что «мальчик не тратит деньги на всякие глупости». Под «глупостями» обычно подразумевалось всё, что было связано со мной.
Я испекла ее любимый пирог. Убрала квартиру до зеркального блеска, хотя и так всегда поддерживала чистоту. Проверила каждую чашку, каждую тарелку. Мне хотелось хотя бы сегодня избежать её молчаливого укора. Я чувствовала себя так, будто готовлюсь к визиту санинспекции, а не к встрече с матерью собственного мужа.
Вечером, когда Олег вернулся с работы, он был уже немного напряжен. Осмотрел квартиру быстрым взглядом.
— Пахнет потрясающе, — сказал он, пытаясь улыбнуться. — Мама звонила, будет через полчаса. Она очень соскучилась.
Соскучилась не по тебе, а по возможности снова почувствовать свою власть над тобой, — подумала я, но вслух сказала:
— Отлично. Ужин почти готов.
Мои родители должны были приехать в гости на выходных. Я с нетерпением ждала их визита. Особенно папу. Он был моей опорой, моей тихой гаванью. Папа, Виктор Андреевич, в молодости серьезно занимался боксом, стал мастером спорта. Годы сделали его плечи шире, а движения — спокойнее и увереннее. Он был человеком немногословным, но один его взгляд мог сказать больше, чем тысяча слов. Он никогда не лез в нашу с Олегом жизнь, всегда говоря: «Вы взрослые, сами разберетесь. Но если что, дочка, ты знаешь, где мой дом». Эта простая фраза давала мне невероятное ощущение защищенности.
Я как раз накрывала на стол, когда раздался звонок в дверь. Олег бросился открывать, а я замерла на секунду, глубоко вдохнув, словно пловец перед прыжком в ледяную воду.
Ну, началось.
Светлана Петровна вошла в квартиру как королева, осматривающая свои владения. Легкий кивок в мою сторону, и все ее внимание переключилось на сына.
— Олежек, сыночек! Как же ты исхудал! Она тебя совсем не кормит? — это была её стандартная шутка, от которой мне каждый раз хотелось запустить в стену тарелкой.
— Мам, перестань, — Олег смущенно засмеялся. — У Ани самый вкусный пирог на свете.
— Ну-ну, посмотрим, — она прошла на кухню, проведя пальцем по поверхности столешницы. Чисто. На ее лице промелькнуло едва заметное разочарование. — Помогать надо? Или ты, Анечка, всё сама, как обычно? Любишь показывать свою независимость?
Вот оно. Первый укол. Не в бровь, а в глаз. Каждое слово, как капля яда.
— Здравствуйте, Светлана Петровна. Проходите, садитесь. Я всё сама, не беспокойтесь.
Мы сели за стол. Олег пытался поддерживать легкую беседу, рассказывал о новой работе, о проектах. Я молчала, лишь изредка подкладывая свекрови салат и улыбаясь натянутой улыбкой. Пирог ей, кажется, понравился, хотя она и не преминула заметить, что корицы можно было бы положить и поменьше, «для аромата, а не для вкуса».
Я ощущала себя актрисой в плохом спектакле. Каждое движение, каждое слово было выверено. Я знала, что любой неосторожный жест будет истолкован против меня. Олег, казалось, ничего не замечал. Он был рад видеть маму, он искренне верил в ее любовь и заботу, не видя под этой маской желания контролировать и властвовать. Он не видел, как она смотрит на меня, когда думает, что я не замечаю. Взглядом хищницы, оценивающей добычу.
После ужина мы перешли в гостиную. Олег включил какой-то фильм, но Светлана Петровна смотреть его не собиралась. Это было время для главного разговора.
— Ну что, сынок, — начала она издалека, — как тебе на новом месте? Зарплату, надеюсь, хорошую положили?
— Да, мам, всё отлично. Не жалуюсь.
— Вот и славно, — она сделала паузу, отхлебнув чай. — Значит, можно и о будущем подумать. Квартиру побольше, например. Эта, конечно, уютная, но для семьи маловата будет.
Для семьи? Или для того, чтобы ты могла приезжать и оставаться на месяц, а не на пару дней?
— Мы пока не думали об этом, — осторожно сказал Олег. — Нас и эта устраивает. Мы хотим летом на море съездить, отдохнуть.
И тут Светлана Петровна посмотрела прямо на меня.
— На море? Какие легкомысленные траты. Отдыхать нужно, когда дело сделано. Вот когда внуки пойдут, тогда и будете отдыхать, с ними на даче. А сейчас деньги нужно вкладывать, а не по ветру пускать. Анечка, ты же у нас девушка разумная, должна понимать. Олегу нужна поддержка, а не спутница для развлечений.
Её голос был сладким, как мед, но слова жалили, как осы. Она говорила это так, будто я была пустым местом, капризным ребенком, который тянет ее взрослого сына на дно. Внутри меня всё закипало. Я чувствовала, как кровь приливает к щекам. Почувствовав напряжение, Олег вмешался.
— Мам, мы сами решим, как нам распоряжаться деньгами. Мы оба работаем...
— Работает она! — Светлана Петровна театрально всплеснула руками. — Что это за работа? Сидеть в офисе, бумажки перекладывать? Вот я всю жизнь на заводе отработала, знаю, что такое настоящий труд! А это... баловство одно. Семьей нужно заниматься, мужу уют создавать. А не амбиции свои тешить.
Каждое слово было точно рассчитанным ударом. Она систематически обесценивала всё, что было для меня важным: мою работу, наши совместные планы, мое мнение. Она делала это на глазах у моего мужа, который сидел и растерянно моргал, не зная, как заткнуть этот поток унижений, не обидев при этом «мамочку».
Господи, Олег, ну скажи же что-нибудь! Защити меня! Это ведь не просто твоя мама, это твоя жена, которую она сейчас смешивает с грязью!
Но Олег молчал. Он лишь бросал на меня виноватые взгляды, будто говоря: «Ну потерпи еще немного, она скоро уедет».
А Светлана Петровна продолжала, входя в раж.
— Вот я всегда говорила, жену надо выбирать из хорошей, простой семьи. Чтобы знала свое место. А то наберут сейчас из города, модных, независимых, а потом мучаются. Ни борща нормального сварить, ни рубашку погладить. Только и знают, что по морям ездить да деньги мужнины тратить.
Я больше не могла это выносить. Чувство унижения было настолько сильным, что перехватило дыхание. Я встала. Мои руки слегка дрожали. Я посмотрела на Олега, в его глазах была мольба. «Не надо, Аня, не начинай». Но я уже не могла остановиться.
— Светлана Петровна, — мой голос был тихим, но твердым, как сталь. Я старалась дышать ровно. — Я благодарна вам за заботу о сыне. Но наша семья — это я и Олег. И мы будем сами решать, как нам жить, куда ездить и как тратить наши общие деньги. Ваше мнение, безусловно, важно для нас как для родственницы, но оно не является решающим. И я попрошу вас больше не обсуждать мою работу и мои личные качества в таком тоне. Это неуважительно.
В комнате повисла оглушительная тишина. Светлана Петровна замерла с чашкой в руке, ее лицо окаменело. Она явно не ожидала такого отпора. Она привыкла, что я молчу и улыбаюсь.
Олег смотрел на меня расширенными от ужаса глазами. Он не мог поверить, что я посмела.
Первой пришла в себя Светлана Петровна. Ее лицо исказилось. Маска доброжелательности слетела, обнажив злобный, холодный оскал. Она поставила чашку на стол с таким стуком, что чай выплеснулся на скатерть.
— Ах вот ты как! — zaшипела она. — Хамишь мне! Матери! Женщине, которая жизнь твоему мужу дала!
И тут началось представление. Она схватилась за сердце, закатила глаза.
— Ох, плохо мне! Давление поднялось! Сынок, она меня в могилу свести хочет! Выживает из твоеgo дома!
Олег вскочил, как ошпаренный. Он подбежал не ко мне, не для того, чтобы разрешить ситуацию. Он бросился к матери.
— Мама, мамочка, что с тобой? водички?
Он смотрел на меня с ненавистью. С такой чистой, незамутненной ненавистью, какой я никогда не видела в его глазах. В этот момент он не был моим любящим мужем. Он был сыном своей матери, и я была врагом, который напал на самое святое.
— Ты! — закричал он, указывая на меня пальцем. Его лицо было красным, искаженным от гнева. — Ты видишь, что наделала?! Ты нахамила моей маме! Старому, больному человеку! Немедленно проси прощения! Слышишь?! Немедленно!
Я стояла, как громом пораженная. Просить прощения? За то, что посмела защитить свое достоинство? За то, что меня полвечера поливали грязью? Мир рушился. Мой уютный мир, моя крепость, мой любящий муж — всё это оказалось иллюзией.
Он кричит на меня. Он защищает ее. Он даже не попытался понять, что я чувствовала. Для него я — причина ее «страданий». Я — зло. А она — жертва.
Я молчала, глядя ему в глаза. Я просто не могла найти слов. И в этот момент, в самый пик этой отвратительной, уродливой сцены, в дверь снова позвонили. Долго, настойчиво.
Олег вздрогнул и злобно рявкнул, не оборачиваясь:
— Кого там еще принесло?!
Никто не двигался. Светлана Петровна продолжала постанывать, Олег сжимал кулаки. Звонок повторился.
Я, как во сне, медленно пошла к двери. Мне было уже всё равно. Будь что будет. Я открыла.
На пороге стояли мои родители. Папа и мама. Они приехали на день раньше. Папа держал в руках сумку с гостинцами, мама улыбалась. Но улыбка тут же погасла, когда она увидела мое лицо.
— Анечка? Доченька, что случилось? — спросила мама, заглядывая мне за спину.
Папа молча вошел в квартиру. Он был одет в простую куртку и джинсы, но от него исходила такая аура спокойной силы, что вся истеричная атмосфера в комнате немедленно разрядилась.
Он поставил сумку на пол, снял куртку и медленно прошел в гостиную. Его взгляд скользнул по театрально страдающей свекрови, по Олегу, и остановился на мне.
— В чем дело? — его голос был тихим, но в звенящей тишине он прозвучал, как удар гонга.
Олег застыл. Он увидел моего отца, и вся его спесь мгновенно улетучилась. Он знал, кто мой отец. Он видел его фотографии с соревнований, тяжелые кубки на полке в родительском доме. Он знал, что этот спокойный, крупный мужчина мог одним движением сломать его пополам. И дело было даже не в физической силе, а во внутренней мощи, которая сквозила в каждом жесте отца. Лицо Олега из гневного стало растерянным, потом испуганным. Он сглотнул.
Светлана Петровна, видимо, решила, что это ее шанс обрести союзника. Она тут же села ровнее, вытерла несуществующие слезы и жалобно запричитала:
— Виктор Андреевич, здравствуйте… Вы вовремя… Ваша дочь… она такое мне устроила… Хамит, оскорбляет, старого человека не уважает… До слез довела!
Папа даже не посмотрел на нее. Он продолжал смотреть на Олега.
— Я не тебя спрашиваю, — спокойно сказал он. — Я спрашиваю зятя. Олег, я задал вопрос: что здесь происходит? Почему моя дочь плачет?
Олег нервно дернулся. Он открыл рот, потом закрыл.
— Мы… э-э-э… Виктор Андреевич… тут просто… небольшое недопонимание возникло… — пролепетал он, не находя себе места. Он не мог посмотреть отцу в глаза.
Папа медленно перевел взгляд на меня.
— Аня, что он тебе сказал?
Я молчала. Я не хотела жаловаться, не хотела выглядеть жертвой. Но моя мама, которая всё это время стояла в дверях, всё поняла без слов. Она тихо подошла ко мне, обняла за плечи, и это простое прикосновение прорвало плотину. Слезы, которые я так долго сдерживала, хлынули из глаз.
Именно в этот момент моя тихая, интеллигентная мама заметила то, чего не видел никто другой. Она заметила, что край сумки Светланы Петровны, стоящей у дивана, подозрительно оттопырен. И из этого края выглядывал уголок старой, знакомой фотографии.
— Светлана Петровна, — мягко, но настойчиво спросила мама, — а что это вы делаете с нашим семейным альбомом?
Все взгляды метнулись к сумке. Светлана Петровна дернулась, инстинктивно пытаясь прикрыть сумку рукой, но было поздно. Папа подошел, спокойно наклонился и вытащил из ее сумки… наш свадебный альбом. А под ним — еще несколько фотографий в рамках, которые стояли у нас на комоде. Фотографии, где были мы с Олегом, счастливые.
Наступила абсолютная тишина. Гулкая, тяжелая. Маска с лица Светланы Петровны окончательно спала. На нас смотрела не оскорбленная мать, а пойманная на месте преступления воровка.
Олег смотрел на альбом в руках моего отца, потом на свою мать, и на его лице отразилось медленное, мучительное понимание. Он понял всё. Не просто хамство и манипуляции. Он понял глубину ее ненависти ко мне. Она не просто хотела меня унизить. Она хотела меня стереть. Стереть из его жизни, из его дома, даже из его воспоминаний, представленных этими фотографиями.
— Мама? — прошептал он. — Зачем?..
Светлана Петровна попыталась оправдаться:
— Я… я просто хотела себе скопировать… на память…
Но ложь была настолько жалкой и очевидной, что никто даже не стал ее комментировать. Этот свадебный альбом был в единственном экземпляре, сделанный на заказ.
Олег сел на диван. Он выглядел раздавленным. Человек, который пять минут назад кричал на меня, требуя извинений, теперь сидел, как побитый пес, осознав, что всё это время был лишь марионеткой в руках собственной матери.
Папа не сказал больше ни слова ни ему, ни его матери. Он посмотрел на меня своим спокойным, оценивающим взглядом. Он не принимал решение за меня. Он ждал моего.
А я смотрела на Олега. На этого сломленного, потерянного мужчину. И внезапно поняла, что не чувствую к нему ничего. Ни любви, ни злости, ни даже жалости. Только пустоту. И огромное, ошеломляющее чувство облегчения. Словно с моих плеч сняли неподъемный груз, который я тащила три года, убеждая себя, что это и есть любовь.
Папа, увидев что-то в моих глазах, спокойно сказал:
— Аня, дочка. Собирай вещи. Поедешь к нам.
Это был не приказ. Это была спасательная шлюпка, которую мне бросили посреди шторма. И я за нее ухватилась.
Я молча кивнула и пошла в спальню. Я не плакала. Я двигалась методично, как автомат. Зубная щетка, пара смен белья, ноутбук, документы. Я брала только свое. Я оставляла эту квартиру, эти обои, этот кухонный гарнитур — всю эту декорацию к спектаклю, который я больше не хотела играть.
Когда я вышла с маленькой дорожной сумкой, Олег поднял на меня глаза. В них стояли слезы.
— Аня… прости… не уходи… пожалуйста…
Я остановилась на мгновение. Я посмотрела на него, на его мать, которая теперь действительно плакала, но уже от страха и позора, и на своих родителей, которые молча ждали меня у двери. Мой папа просто держал дверь открытой.
Я ничего не ответила Олегу. Какие слова тут могли помочь? Прощение? За что? За то, что он позволил растоптать меня? За то, что выбрал не меня? Я просто прошла мимо него, чувствуя на спине его отчаянный взгляд.
Шагнув за порог, я глубоко вдохнула прохладный воздух подъезда. Он показался мне самым свежим, самым чистым воздухом на свете. Папа приобнял меня за плечи, и мы пошли к лифту. Звук закрывающейся за нами железной двери стал финальным аккордом в этой истории. Мой папа не произнес ни одного грубого слова, не сделал ни одного угрожающего жеста. Он просто появился в нужный момент и дал мне возможность сделать свой собственный выбор. И я выбрала себя.