Я никогда не любил зиму.
Не только из-за холода — есть в зимних ночах что-то, от чего мурашки бегут по коже.
Снег отражает даже слабый свет фонарей, и тьма становится… живой.
Кажется, будто она не просто окружает, а наблюдает.
Той ночью я дежурил один.
Работа у меня простая — сторож на старом складе, за городом.
Склад стоит у самой просёлочной дороги, вокруг — только лес, да речка, застывшая во льду.
Всё бы ничего, но сторожка у нас — с огромным окном почти во всю стену.
В темноте оно превращается в чёрное зеркало, и отражение иногда кажется чужим.
Обычно я включаю радио, чтобы не сойти с ума от тишины.
Но в тот вечер радио молчало — просто трещало и ловило помехи, будто где-то рядом включили мощный передатчик.
Я плюнул, поставил чайник, открыл журнал учёта и сел заполнять отчёт.
Часы показали без пятнадцати двенадцать, когда за окном что-то хрустнуло.
Я поднял голову.
Тишина.
Может, снег осел. Или зверь пробежал.
Минут через пять — снова.
Хруст.
Потом — ещё один, ближе.
Я встал, подошёл к окну.
За стеклом только снег, фонарь и белый пар от моего дыхания.
Никого.
Я уже собирался вернуться к столу, но взгляд зацепился за следы.
На свежем снегу, прямо под окном, чёткие отпечатки босых ног.
Босых.
Человеческих.
Сердце кольнуло.
Я схватил фонарь, выбежал наружу.
Мороз ударил в лицо, воздух будто звенел.
Следы тянулись вдоль стены склада, а потом резко уходили в сторону леса.
Я посветил туда.
Луч выхватил только стволы деревьев и снежную пыль, летящую в воздухе.
Следы обрывались у кромки леса, будто человек просто… растворился.
Я не стал идти дальше. Вернулся в сторожку, запер дверь на засов.
Внутри всё казалось вдруг чужим.
Воздух стоял плотный, вязкий, будто кто-то только что здесь дышал.
Я подошёл к окну — и замер.
На стекле, снаружи, отпечаталась ладонь.
Крупная, размазанная, как будто кто-то прижал руку к стеклу и долго держал.
Я не слышал шагов. Не слышал, как подошли.
Просто ладонь.
Пока я смотрел, внизу под стеклом снова послышался хруст.
Я направил фонарь — и свет поймал силуэт.
Высокий, худой человек стоял прямо на снегу, босиком, в тонкой рубашке.
Головы не было видно — лицо скрывала тень от фонаря.
Я застыл.
Ни крика, ни движения — будто тело отказалось слушаться.
Фигура стояла и не двигалась.
Потом медленно подняла руку и показала на окно.
На меня.
Я отпрыгнул, захлопнул штору и включил свет во всей сторожке.
Пальцы дрожали.
Радио снова зашипело — теперь громко, будто кто-то шептал прямо в динамик.
Слова различались едва-едва, но одно повторялось снова и снова:
«Не смотри… не смотри…»
Я сел на стул и просидел так до утра, держа ломик в руках.
Свет не выключал ни на минуту.
Когда рассвело, вышел наружу.
Следов не было.
Ни босых ног, ни ладони на стекле.
Только на стене у окна — выцарапанные буквы, будто ногтями:
«Я видел, как ты смотришь.»
Прошло три дня.
Я уволился, вещи забрал.
Но ночью, когда выключаю свет в своей квартире, стекло балконной двери отражает улицу.
И в отражении иногда кажется, что кто-то стоит там — за окном, босиком, и смотрит.
И мне всё время кажется, что если я подойду ближе — он покажет на меня.