В берлинских мясных лавках начали продавать колбасу без карточек. На почтах перестали принимать заявки на бланки открыток для солдат на Восточном фронте (зачем, если через пару недель все вернутся домой?). Домохозяйки строчили мужьям восторженные письма о том, как важно поспешить с возвращением, пока не расхватали все хорошие должности.
Это был октябрь 1941-го. Германия праздновала победу, которой ещё не случилось.
За десять дней группа армий «Центр» разгромила последние крупные силы Красной Армии, прикрывавшие Москву. В два гигантских котла под Вязьмой и Брянском угодили десятки дивизий - больше шестисот семидесяти тысяч человек попали в плен. Трофейная техника исчислялась тысячами единиц: танки, орудия, автомобили, целые склады боеприпасов. Дорога на столицу СССР, казалось, открыта. Сто двадцать километров по прямой до Кремля - два дня хорошего марша для моторизованных дивизий.
Но природа решила проверить, насколько хорош немецкий блицкриг без асфальта под гусеницами.
Ночью с шестого на седьмое октября выпал снег. К утру растаял. Начались дожди. Самые обычные, осенние. И самая технически оснащённая армия Европы встала. Намертво. По башню танка в грязи. В ста двадцати километрах от цели. Генерал Распутица оказался эффективнее всех советских маршалов, вместе взятых.
Победа, которая ничего не решила
Командир трофейного чешского танка фельдфебель Карл Фукс строчил жене восторженное письмо: мол, включай радио, слушай спецсообщения, мы уже рядом с Москвой. Его танк «38 Т» прошёл от границы почти тысячу километров, пережил Смоленское сражение, окружение под Вязьмой. Теперь оставалась самая малость - финальный бросок к советской столице.
Карл не знал одной детали. Его дивизия растянулась по дорогам на триста километров. Норма для боеспособного соединения - сорок. Восемь раз больше.
Это стало главной проблемой «величайшей победы». Второго октября началось наступление такой мощи, какой Восточный фронт ещё не видел. На участке в два километра одновременно двигались больше тысячи танков. Унтер-офицер Пабст потом вспоминал, что даже июньское вторжение в СССР выглядело скромнее. Двадцать артиллерийских батарей открыли ураганный огонь, пикирующие бомбардировщики с воем падали на советские позиции.
Оборону взломали за часы. Четвёртая танковая дивизия за четыре дня промчала двести сорок километров от Глухова до Орла - темп даже по меркам блицкрига фантастический.
Третьего октября танки ворвались в Орёл настолько неожиданно, что водители трамваев тормозили перед немецкими Panzer в полном недоумении. Пробка получалась какая-то странная.
К седьмому октября кольцо под Вязьмой сомкнулось. Вторая танковая группа Гудериана одновременно закрывала котёл под Брянском. В ловушке оказались шестьдесят семь стрелковых дивизий, шесть кавалерийских, тринадцать танковых бригад - практически всё, что прикрывало московское направление.
Фельдмаршал фон Бок в приказе не скупился на эпитеты: «величайший подвиг кампании».
Германия взорвалась ликованием. Восьмого октября радиопрограммы прервал взволнованный голос диктора - сейчас последует важнейшее сообщение.
Такие заявления звучали после падения Варшавы, Парижа, Белграда. Теперь очередь дошла до Москвы.
«Фолькишер беобахтер» не стеснялась в заголовках: «Сталинские армии стерты с лица земли!»
Через день та же газета уже вопила: «Прорыв ширится!»
Ещё через день: «Разгром практически завершён!»
А на фронте в это время разворачивалась совсем другая картина. Дивизии, разбросанные по сотням километров дорог, теряли боеспособность с каждым днём. Роты дивизии СС «Дас Райх» после боёв за Можайск сократились со ста семидесяти шести человек до тридцати пяти. Полки удерживали двенадцатикилометровые участки силами двух рот - безумие с точки зрения уставов.
Майор фон Кильманзег из шестой танковой дивизии трезво оценивал ситуацию: только сорок процентов подвижных соединений реально двигались к Москве. Остальные застряли в боях с окружёнными, увязли в проблемах снабжения или просто потерялись в русских просторах.
Фон Бок тринадцатого октября записал в дневник с плохо скрываемым раздражением: по единственной дороге Рославль-Москва движутся четыре, а то и пять колонн одновременно. Дорога забита намертво. Это единственный путь для подвоза топлива и боеприпасов. А ширины не хватает даже на два потока.
Величайшая победа вермахта уже несла в себе семена поражения. Но это станет очевидно позже. Через несколько дней. Когда с неба начнёт падать снег.
Как узкие гусеницы похоронили блицкриг
Радист Бранд растолкал унтер-офицера Колодзински в два часа ночи. Восьмое октября.
«Людвиг, вставай, посмотри!»
Тот выскочил на улицу и обомлел. Метель. Настоящая, зимняя. Штурмовые орудия занесло снегом так, что едва различались контуры.
К утру от снега остались лишь мокрые разводы на земле. Началась оттепель. А вместе с ней - дожди. Почти двое суток подряд, с седьмого по девятое октября, с неба лило не переставая.
Немецкий офицер Вернер Хаупт потом напишет в мемуарах, что солдаты столкнулись с явлением, которое даже вообразить не могли. В России, оказывается, существует пятое время года.
Не зима, не весна, не лето, не осень. Грязь. Просто грязь как отдельный сезон со своими законами физики и логики.
Проблема была не в дожде как таковом. Проблема пряталась в технических характеристиках, о которых в берлинских кабинетах предпочитали не задумываться.
Немецкие средние танки, а это основа бронетанковых войск, имели гусеницы шириной четыреста миллиметров. Для французских дорог этого хватало. Для польских тоже. Для русского чернозёма - катастрофически мало.
Удельное давление на грунт получалось слишком высоким. Танк весом в двадцать тонн опирался на узкие полоски металла и проваливался в размокшую землю по самую башню.
Советские тридцатьчетвёрки с их широкими гусеницами спокойно проходили там, где немецкие Panzer III и Panzer IV вязли намертво.
Майор фон Кильманзег сформулировал проблему предельно чётко: грязища по колено, в которой увязает даже гусеничная техника. Подразделения тратили по двое суток на преодоление десяти километров. Вторая танковая дивизия прислала в штаб лаконичное донесение из трёх слов: «Снабжение невозможно». Точка.
Колёсный транспорт превратился в металлолом за считанные часы. Грузовики «Опель», трофейные французские «Рено», штабные «Мерседесы» садились по самую ось. Солдаты пытались толкать - бесполезно. Грязь засасывала машины, как живое существо, и не отпускала.
Артиллерия оказалась в ещё худшем положении. Фон Бок с отчаянием записывал в дневник: чтобы сдвинуть с места одно орудие, требуется впрячь двадцать лошадей.
Двадцать! На одну пушку! А у дивизии их десятки. Где взять столько лошадей?
Расчёты двести шестидесятой пехотной дивизии нашли решение тащить орудия собственными руками. Люди в перемазанных грязью шинелях, хлюпая по колено в бурой жиже, вцеплялись в лафеты и привязанные верёвки. Днями не снимали сапог - бесполезно, всё равно промокнут через пять минут. На преодоление особо тяжёлых участков уходило по два-три часа. На один участок. Батарея продвигалась со скоростью пешехода, увязшего в болоте.
Гудериан констатировал с плохо скрываемой горечью: обеспечение сотен застрявших машин теперь возможно только по воздуху. Транспортные Юнкерсы сбрасывали грузы с парашютами, горючее доставляли на планерах. Самая моторизованная армия мира скатилась к снабжению осаждённого гарнизона.
Паёк сократился до абсурда: пара сухарей, кусочек колбасы, две сигареты. Один солдат писал домой с отчаянием: мы стоим на месте, горючего нет, когда подвезут - непонятно. Дороги с каждым днём хуже. Снег растаял, грязи стало в два раза больше.
Но самое страшное заключалось в другом. Пока немецкие танки вязли в грязи по башню, к Москве непрерывно шли эшелоны с Дальнего Востока.
Свежие дивизии, не измотанные боями. С нормальным снабжением. С широкими гусеницами на танках, созданных именно для этой грязи.
Жуков, назначенный командующим Западным фронтом, быстро понял главное: в распутицу узкие немецкие гусеницы превращают танки в мишени. Надо держать узлы дорог, изматывать противника, выигрывать время. Каждый день распутицы - подарок для обороны Москвы.
Когда пропаганда столкнулась с грязью
Пропагандистские листовки впервые за войну принесли реальную пользу. Правда, совсем не ту, на которую рассчитывало Министерство пропаганды доктора Геббельса.
Лейтенант Хаапе описывал, как солдаты засовывали газеты между гимнастёркой и шинелью, обматывали ими ноги, запихивали в штаны - куда угодно, лишь бы хоть немного защититься от пронизывающего ветра. Впервые агитационные материалы о величии рейха стали утеплителем для замерзающих солдат.
Холод оказался не единственной проблемой. Вши превратились во второго врага после Красной Армии - солдаты так и называли их. Насекомые вгрызались в кожу намертво. Пулемётчик Кредель запечатал одну вошь в стеарин от свечки и отправил родным как сувенир с Восточного фронта с припиской: «Хочу, чтобы вы знали, как выглядит настоящая вошь».
К вшам добавились понос, обморожения, простуды.
Гаральд Генри оставил воспоминания о ночёвке в деревенской избе, куда набилось человек тридцать: по полу струились экскременты, подмачивая шинели и вещмешки. Всех извёл понос. Тело ныло так, что хотелось выть.
Шестнадцатого октября подполковник фон Бозе отправил в штаб радиограмму, которая звучала как крик отчаяния:
«Замерзли настолько, что желаем атаковать».
Штаб озадачился: «Кого атаковать?»
Фон Бозе ответил в том же духе: «Неважно кого. Главное - захватить место для ночлега. Срочно».
Ему повезло. Батальон получил приказ взять деревню Авдотья. Атаковали ночью, выбили русских, заняли избы. К утру русские пытались отбить деревню обратно, им тоже нужна была крыша над головой. Война превратилась в борьбу за тёплый угол.
Генри описывал марш в метель с шести вечера до двух ночи: обмундирование, промокшее насквозь, сковал мороз. В кишках творилось что-то невообразимое. Пальцы деревенели так, что хотелось выть от боли. По щекам текли слёзы. Он брёл, проваливаясь в какой-то дикий кошмар наяву.
А в Германии газеты продолжали победную пляску.
Десятого октября «Фолькишер беобахтер»: «Прорыв ширится!»
Двенадцатого: «Разгром завершается!»
Тринадцатого: «Поля битв в нашем тылу!»
Население рейха читало и ждало финального сообщения о падении Москвы.
Шестнадцатого октября та же газета резко сменила тему: «Торпедной атакой потоплены шесть сухогрузов».
Про Восточный фронт ни слова. Немцы это заметили. В донесениях СС о настроениях населения появились тревожные нотки: люди недоумевают, почему победные реляции так внезапно прекратились.
На фронте солдаты реагировали ещё жёстче. Генерал Блюментритт позже напишет откровенно: войска не желают слушать пропагандистскую брехню. Донесения третьего корпуса в штаб группы армий формулировали проблему прямо: боевой дух падает именно из-за хвастливых заявлений, не имеющих ничего общего с реальностью.
Но распутица принесла Сталину и Красно Армии бесценный подарок, и это было время.
Целый месяц, с восьмого октября до начала ноября, немецкие войска фактически топтались на месте. А к Москве шли эшелоны из Сибири, с Дальнего Востока, из Средней Азии. Дивизии, которые не участвовали в летних сражениях. Свежие, хорошо обученные, с исправной техникой.
Жуков это время выиграл. После окончания распутицы немцам понадобилась целая декада только на то, чтобы привести технику в порядок, пополнить боеприпасы, подвезти горючее. Система снабжения группы армий «Центр» работала настолько скверно, что восстановление заняло десять драгоценных дней.
Величайшая победа под Вязьмой ничего не решила. Месяц грязи стоил Гитлеру всей войны.
Когда техника проиграла
Седьмого ноября на Красной площади прошёл парад. Немецкая разведка докладывала об этом с недоумением: как можно устраивать парады, когда враг в ста километрах?
Но именно с этого парада войска уходили прямо в бой. Распутица закончилась. Ударили морозы. Дороги подмёрзли. Началась новая фаза битвы за Москву.
Только теперь соотношение сил радикально изменилось.
Немецкие дивизии, обескровленные месяцем стояния в грязи, потерявшие треть техники, измотанные физически и морально, шли в атаку против свежих сибирских дивизий. У которых не было проблем со снабжением. Линии коммуникаций которых не растянулись на сотни километров.
Офицер Хаупт сформулировал итог распутицы одной фразой: «То, что земля схватила, она обратно уже не отдавала». Танки и тягачи застряли безнадёжно. Снабжение рухнуло. Войска остановились. Генерал Распутица выполнил работу, с которой не справились в начале войны десять советских армий.
Немецкий солдат написал домой пророческую фразу:
«Россия поглощает нас, растворяя в своих просторах».
Он не ошибался. Немецкие войска поглощала Красная Армия, а также обычная октябрьская грязь, существование которой командование Гитлера почему-то проигнорировало при планировании блицкрига.
Больше шестисот семидесяти тысяч пленных. Тысячи трофейных танков и орудий. Величайшая победа вермахта за всю войну (по данным пропаганды Геббельса). И всё насмарку.
Иногда на судьбы империй влияют не только генералы, солдаты и танковые армады. Иногда достаточно технической детали, которую проглядели инженеры, и погоды, которая не подчиняется графикам наступлений.
Вермахт это усвоил в октябре сорок первого. В грязи. По башню танка. В ста двадцати километрах от цели, которой так и не достиг. А русский народ ему просто не позволил этого сделать!
А если бы распутица началась на две недели позже?