Июнь.
Жара.
Девяностые.
Мне двадцать, и меня только что «кинули» на сто баксов — или, в ценах того времени, на мою месячную зарплату.
Точнее — с учётом стоимости надувного катамарана — на сто шестьдесят пять, что ещё драматичнее.
Я стою у Центрального телеграфа и понимаю, что произошла катастрофа. Мое внутреннее Федеральное агентство по чрезвычайным ситуациям близко к состоянию паники — новый опыт, такого ещё не было.
Мне двадцать, я студент университета и летом подрабатываю реализатором на вещевом рынке.
Денег в стране мало, и те, у кого они есть, свободнее тех, у кого их нет.
(Тогда ещё мало кто знал, какую несвободу порождают деньги; это понимание придёт уже в рыхлые двухтысячные, но будет поздно — железная клетка капитализма захлопнется.)
Все это будет потом, а пока мне нужны деньги, чтобы ощущать себя свободным и независимым. И, конечно, чтобы развлекаться самому и развлекать девушек — в дальнейшем эта статья на многие годы останется одной из самых значимых в личном бюджете.
Итак, я продаю на вещевом рынке надувные игрушки.
Каждое утро, кроме понедельника, в семь часов (в выходные — раньше) начинается не с капучино на альтернативном молоке, а с грохота выставляемых палаток. Надувание игрушек — и через час всё готово к надуванию первых покупателей.
Хотя, конечно, это фигура речи: покупателей в то время практически не надували.
Это уже потом, когда будут изучены основы маркетинга, начнётся грандиозное надувательство всех всеми, а пока что я целый день до послеполудня продаю нарукавники и жилеты для плавания, бассейны, мячики, насосы, круги, очки с трубками, крокодилов, дельфинов, акул и прочий яркий китайский товар от «Intex».
Спрос в выходные — только успевай поворачиваться (и следить, как бы чего не украли: воров на рынке предостаточно — украдут, платить самому, никто ничего не спишет).
В глубине каркаса палатки (дождя нет, тент не натянут — так лучше видно товар) стоят коробки с супербассейнами для первых полубогатых сограждан — три на пять.
И — венец инженерной китайской мысли — надувной катамаран в блестящей коробке за 65 долларов, бриллиант коллекции. Куда там «Тиффани»!
Супербассейны покупают три-четыре за месяц, катамаран не купили ещё ни разу — дорого.
Конец жаркого во всех отношениях воскресного дня.
Рынок уже начал собираться, когда подходит среднего роста парень лет двадцати пяти.
Как он уверен в себе! Дорогие очки, модная одежда — натренированный взгляд сразу говорит: «платёжеспособен».
Он небрежно закуривает «Parliament» (на пальце блестит обручальное кольцо) и спрашивает, кивая на катамаран:
— Сколько?
Неужели, неужели, неужели я сегодня его продам?!
— Шестьдесят пять.
— А дешевле?
— Шестьдесят пять. (С такого грех не взять.)
— Что-то дорого.
— Не дороже денег. (Сейчас ты у меня раскошелишься!)
Он достаёт сто долларов — романтичные времена, когда «баксы» принимали в любых магазинах, кроме продуктовых.
Прежде чем дать сдачу, я внимательнейшим образом проверяю купюру: масса фальшивых долларов гуляет по стране, и любой среднестатистический продавец тогда был экспертом по подлинности банкнот.
Все защиты, рельефы и нити на месте. Я отсчитываю дрожащими от радости пальцами рубли по курсу (как я хочу быть сейчас таким же независимым и самодостаточным!), он берёт коробку под мышку и делает два шага, а я понимаю, что только что заключил лучшую в жизни сделку.
Но он разворачивается и говорит:
— Знаешь, я подумал, надо всё же с женой посоветоваться, — и спокойно отдаёт мне коробку обратно.
Ему — и посоветоваться с женой?! Да он женат не меньше, чем на Синди Кроуфорд, — уныло думаю я, доставая из долларового отделения кожаной «грыжи» (напоясной сумки для денег) его сотню.
Он перепроверяет её не менее тщательно, чем до этого я, и возвращает мне рубли.
С глазами побитой собаки я кладу катамаран в груду коробок, но он внезапно снова возвращается и говорит:
— Знаешь что, я всё же возьму его. Ну что я с ней буду советоваться? (И всё же он — полубог!)
— У меня сейчас дела, а ты приходи к пяти к Центральному телеграфу.
-
Средний возраст удобен объёмом накопленного опыта.
Сейчас, чтобы меня что-то потрясло, за окном в небе должен пролететь не A350 Delta Air Lines, а минимум НЛО.
Я имею в виду настоящее, глубинное потрясение, к которому не готова психика, потому что ко всему иному она, в принципе, готова.
Да и как может быть иначе, когда на твоих глазах рухнула Империя, похоронив под руинами трёх прекрасных сестёр целого поколения — Веру, Надежду и Любовь? Хорошо, что уцелела их строгая мать, Софья.
В остальном — разнообразием всемирных катастроф мы давно пресыщены в кинозалах Dolby Atmos, а суммарная глупость мировых политиков настолько очевидна всем, кроме них самих, что скорее удивительно, как планета ещё не накрылась шляпой ядерного гриба.
Пять часов пополудни.
Я растеряно стою у Центрального телеграфа и в отчаянье пытаюсь в толпе равнодушных прохожих найти взглядом полубога с катамараном — полубога, на проверку оказавшимся исчадием ада.
А как радостно билось моё сердце всего четверть часа назад!
Я пришёл к месту встречи на десять минут раньше. В кармане — рубли на сдачу, в руках — катамаран, в душе — ликование. Завтра — день радости. Завтра я буду дарить подарки и фейерверчить деньгами.
«А вдруг не придёт?» — я вздрагиваю, но ровно в семнадцать мой полубог появляется в сиянии ореола успеха.
«Буду, буду таким!» — говорю я себе, пытаясь придать лицу равнодушное выражение.
— Ну что, давай, — говорит он, протягивая такую знакомую сотню.
Я снова тщательно проверяю её, полубог спокойно смотрит куда-то поверх суеты, Бенджамин Франклин свойски подмигивает, и я передаю сдачу вместе с катамараном.
Сотка — у меня, сдача и катамаран — у него, и я протягиваю руку для завершающего рукопожатия, когда он внезапно говорит:
— Ну, давай надувай.
— Как — надувать? В смысле — проверять?.. — шепчу я.
— Ну конечно, иначе, — шах и мат, — где я тебя потом буду искать, если брак?
Он отточенным жестом приподнимает дорогие солнцезащитные очки и внимательно смотрит мне в глаза. Какой у него холодный взгляд! Конечно, он прав — деньги стоят денег, нельзя быть богатым и добрым, и я начинаю оправдываться, убеждая ледяного полубога, что мы торгуем каждый день… у нас несколько точек… — мой лепет разбивается о его молчание.
Уйдёт — или нет? Продам — или проиграю? — вот что занимает сейчас меня больше всего, а моё маленькое юношеское критическое мышление полностью отключено его бесстрастным взглядом.
Внутренний калькулятор полубога что-то рассчитывает, и результат оказывается явно не в мою пользу.
— А чего же ты не взял с собой насос? — спрашивает он.
Ну, это уже слишком даже для денег.
Надувать и собирать катамаран на глазах у сотен случайных прохожих (которым, честно сказать, нет дела до происходящего), потом сдувать и упаковывать — как он себе вообще представлял это?
Я молча возвращаю ему влажную от вспотевших ладоней сотку, он мне, так же без слов, — коробку и рубли. Солнечный день меркнет на глазах, тьма затягивает всё вокруг.
Опустив плечи, я на секунду отворачиваюсь, чтобы сделать шаг в сторону ближайшей урны и выкинуть туда все свои чудесные планы.
— Эй! — вдруг слышу я его голос. Укачанный на эмоциональных горках, оборачиваюсь.
— Ты точно завтра там будешь? — сомневающимся голосом спрашивает полубог.
— Завтра — нет, — тихо говорю я, а послезавтра — и всю неделю — да.
Пауза.
Моя Наденька-Надежда слишком крепко спит, чтобы это было правдой. Но вот она шевельнулась и спросонья недоумённо смотрит на нас.
— Ладно, — говорит он, — давай. Но смотри: если что…
Я знаю, знаю, что может быть «если что» — в то время шутить с людьми при деньгах не приходилось, но ведь я правда честный!
Он всё ещё держит сотку в пальцах. А я — сдачу и катамаран.
Вожделенная купюра снова переходит ко мне, коробка и рубли — к нему.
Он, чуть помедлив, пожимает мне руку и исчезает в потоке людей.
Я кладу деньги в карман, и в этот момент что-то остро колет в сердце — это проснулась интуиция.
Достаю из кармана сто долларов и вижу, что они фальшивые.
-
Сегодня под утро череда ночных грёз о купаниях в каких-то целебных источниках, полётах и легкомысленном флирте завершилась ярким сном.
Я шёл по залитому солнцем пестрому и цветастому вещевому рынку, встречая людей из прошлого.
С кем-то здоровался, с кем-то — останавливался поболтать.
Как же давно я не испытывал такого счастья! — подумал я, просыпаясь и выходя из состояния той квинтэссенции экзистенциальной свободы, которая возможна только в двадцать лет.
Однако свобода — это не только радость.
Свобода даёт массу возможностей, и одна из них — угодить в «попадос».
Стоя у телеграфа, я понимал — попал…
Сейчас опыт двадцатилетних несравненно больше.
Что бы ни случилось — «Гугл в помощь». Пара звонков, отслеживание по камерам — и деньги, скорее всего, вернут уже к вечеру. Тогда же всё было иначе.
Когда цунами паники утихло, пришло время разбирать ментальный мусор его последствий.
Первое — долг. Полтора месяца бесплатной работы. Ну что же, отработаю.
На что жить это время? Буду питаться у родителей. В этом смысле очень надёжно, когда родители — есть, а иных обязательств — нет.
Стало поспокойнее, но вспыхнула жгучая досада. Я — лох, и меня только что «развели».
Быть лохом не хочется, а значит, надо идти или к знакомым бандитам, или к знакомым операм.
Идти к бандитам смысла не было — сам дурак, да и не их это уровень. Значит, к операм.
В тот день в отделе на дежурстве скучал Костик, молодой лейтенант из уголовного розыска.
Мы закурили, он выслушал мой горестный рассказ и достал альбомы с фотографиями валютчиков-«кидал».
— Этот? Этот? Этот? — чёрно-белые, плохого качества фотографии и фотороботы мельтешили перед глазами.
— Вроде этот, — неуверенно сказал я, показывая на одного, похожего на моего падшего полубога.
— Короче, так, — сказал Костик. — Вот его адрес. Езжай с утра «пасти». Как выйдет из дома — смотри, куда поедет. Я завтра утром в восемь сменюсь с суток. Если найдёшь — звони на домашний, подъеду и возьмём.
Ну что ж, всё честно — мне надо, я и бегай. С Костиком у нас не того уровня приятельские отношения, чтобы он суетился, а в дежурке в те времена и вовсе могли послать.
Вечером, встретившись во дворе с Лёшей — «Мышем» (владельцем ушатанной «копейки», не имеющим водительских прав, что никого тогда особо не смущало), договорились завтра в пять утра ехать «пасти».
Утром проснулся в полшестого.
— Да твою же...
Сонный, недовольный Мышь уже в машине. Едем по адресу. Ждем.
Шесть, полседьмого — никого. В семь из подъезда вышел и сел в машину кто-то отдаленно похожий.
Едем за ним, "копейка" то и дело глохнет, и недалеко от ЦУМа мы его теряем.
Костик сменится в восемь, до половины девятого будет в отделе, и я спешу к нему.
— Так, — говорит он, — раз недалеко от ЦУМа, значит, стоит там, где кидалы.
(Вот же логика! От ЦУМа до «точки» не меньше километра.)
— Зайди через час.
Захожу через час, вижу трёх слегка помятых «разводил» (хватило ума оказать сопротивление) и холодею — полубога среди них нет!
Вызываю в коридор Костика и говорю об этом, он тихо и зло спрашивает:
— Слушай, тебе деньги нужны? Стой на своём, две сотни — тебе, сотка — мне.
Мы возвращаемся, и я уныло твержу своё лжесвидетельство:
— Да, это они, — а щеки горят от стыда.
— Братан, да ты чё! Попутал? — не напрасно волнуются «разводилы»: сбыт фальшивых долларов — это серьёзная статья.
— Костян, ну ты-то знаешь, что мы «ломаем» (купюры, недодавая часть денег из пачки), а не по фуфлу! — их глаза горят огнём праведного гнева, они давят на меня, но я упёрся, и они просят нас выйти из кабинета, чтобы посовещаться. Это уже наглость, и Костик выразительно звякает «браслетами».
Парни шушукаются, и я слышу философскую фразу:
— Ну что же, мы кидаем — и нас кидают. Это жизнь.
Отдают триста баксов и с крокодильими, натянутыми улыбками покидают кабинет.
Костик, сонно ухмыляясь, берёт свою сотку и говорит:
— Завтра с тебя операм поляна.
С тяжестью на сердце и двумястами долларами в кармане я покидаю отдел.
В шкафу злорадно скалит зубы скелет свежего опыта — блестящий, как новенький катамаран.
© писательроманов
#writerromanov #писательроманов