Я помню тот день, когда впервые встретила его маму.
Саша тогда сказал:
— Не волнуйся, мама добрая, просто немного строгая.
Строгая — это было мягко сказано.
Она открыла дверь, посмотрела на меня с головы до ног и, прежде чем поздороваться, спросила:
— А ты откуда?
Я улыбнулась, стараясь не обидеться.
— Из Еревана. — ответила я.
Она кивнула — коротко, как будто отметила галочкой пункт в анкете.
— Ага. Ясно. Проходи.
Уже тогда я поняла: ничего «ясного» там не было. В её взгляде читалось недоверие, настороженность.
Я была для неё чужой.
---
С Сашей мы познакомились в университете — я училась на филфаке, он — на инженера. Мы сидели рядом в библиотеке, я переводила текст с армянского на русский, он спросил, что это за язык. Так и начали говорить.
Он был добрым, немного наивным, и с ним мне было легко. Он смеялся, когда я пыталась объяснить разницу между «джан» и «ян», и называл меня «Анушечка», хотя я просто Анаит.
Через год он предложил пожениться.
Когда он сказал об этом дома, мать устроила ему бурю. Я слышала потом — от него, от друзей — как она кричала:
— Ты совсем с ума сошёл? Ты хоть подумай, как жить будете! У вас всё разное — язык, традиции, привычки!
А он ответил:
— Мама, я люблю её.
Эти слова тогда казались мне спасением. Теперь — просто началом длинной дороги.
---
Свадьба была скромная, в кругу друзей и моих родственников, которые приехали из Армении. Моя мама принесла долму и пахлаву, Сашина мама — оливье и холодец. Они даже не смотрели друг на друга.
Когда пришло время тостов, моя тётя сказала:
— Главное, чтобы семья была крепкая, несмотря ни на что.
А Сашина мама вздохнула:
— Главное, чтобы жили как люди, а не как в сказках.
Я сделала вид, что не слышу.
---
Первые годы брака были тяжёлые. Мы снимали маленькую квартиру, работали оба. Саша часто ездил в командировки, а я всё время старалась «быть хорошей».
Каждое воскресенье мы ходили к его маме. Она жила одна, и я чувствовала, что Саша не может её оставить без внимания.
Сначала я старалась понравиться — приносила пироги, помогала на кухне. Она принимала помощь, но сдержанно.
— Спасибо, но у нас не принято класть столько масла, — говорила она, глядя, как я готовлю.
Или:
— Ты слишком громко разговариваешь, Анаит. Женщина должна быть мягче.
Иногда мне хотелось спросить:
мягче кого?
Но я молчала.
---
Через два года у нас родилась дочь — Лиза.
Когда я лежала в роддоме, свекровь впервые приехала ко мне сама. Принесла крошечный розовый комбинезон.
— Ну, внучка, — сказала она и улыбнулась, — хоть наполовину наша.
Я тогда не поняла, обидно ли это или просто смешно.
Но когда Лиза подросла, я всё чаще замечала: свекровь будто делила её на части.
— Ты у нас русская девочка, да? — говорила она, когда учила внучку читать.
А я потом шептала дочери:
— И армянская тоже, Лизочка. Это важно.
Лиза смеялась и путалась.
---
Иногда мне казалось, что всё налаживается. Мы ездили вместе на дачу, собирали яблоки, свекровь даже спрашивала у меня рецепты.
Но стоило упомянуть о моих родителях — холод проходил по комнате.
— А твои-то как? — спрашивала она. — Всё ещё в своей Армении?
Я объясняла, что мама переехала в Краснодар, помогает с племянниками.
— А-а, значит, не в Ереване. Ну хоть что-то.
Я никогда не знала, что на это отвечать.
---
Годы шли. Саша делал карьеру, я работала переводчицей. Лиза пошла в школу. Мы жили, как тысячи семей — ругались, мирились, строили планы.
Но тема «нации» — как её называла свекровь — никуда не исчезала.
На каждом семейном празднике она находила повод уколоть.
— У вас, наверное, по-другому принято, да? — спрашивала она, когда я ставила на стол красное вино.
— А как именно у нас? — пыталась улыбнуться я.
— Ну, громко, с песнями, со специями… — она смеялась, но смех был колючим.
Саша пытался её остановить:
— Мама, хватит.
— Что «хватит»? Я же просто спросила.
Он вздыхал, а я делала вид, что не слышу.
---
Иногда мне снился Ереван — шумные улицы, запах кофе и абрикосов, моя бабушка, которая всегда говорила:
— Анаит джан, уважай старших, но не позволяй себя топтать.
Я просыпалась в Москве, в сером утре, и думала: бабушка бы не поняла, почему я всё терплю.
---
Когда Лизе исполнилось восемь, я решила отдать её в армянское воскресное училище — чтобы знала язык. Саша согласился сразу.
— Пусть будет ближе к твоим корням, — сказал он.
А свекровь вспыхнула:
— Ты что, хочешь, чтобы ребёнок путался в языках?
— Мама, это полезно, — ответил Саша.
— Полезно? А если потом будет говорить с акцентом?
Я уже не выдержала:
— С акцентом — не страшно. Гораздо страшнее, когда человек гордится тем, что не хочет понимать других.
Она молчала до конца вечера. А потом сказала сыну:
— Ты сам выбрал. Я только надеюсь, что не пожалеешь.
---
Прошло десять лет. Мы с Сашей всё так же вместе, хотя иногда мне кажется, что мы оба устали от этой вечной битвы за мир.
Свекровь постарела, стала мягче внешне, но слова — всё те же.
Недавно она сказала, когда мы сидели на кухне:
— Знаешь, я думала, может, зря я тогда была против. Но всё равно… мне иногда трудно понять, зачем тебе это было нужно.
Я спросила:
— Что — это? Любовь?
Она отвела глаза.
— Нет, не любовь. Сложности.
---
Иногда я думаю, что она действительно не из злобы. Просто она выросла в другом мире, где «свои» и «чужие» были чётко разделены.
Для неё я чужая навсегда — не из-за языка, не из-за обычаев, а просто потому, что в её картине мира место для «других» слишком узкое.
Но в этом мире растёт Лиза — девочка, у которой в одном сердце живёт сразу два дома. Она говорит по-русски без акцента, а когда злится — переходит на армянский, как я. И я верю, что для неё эти границы уже не будут иметь смысла.
---
Иногда, когда мы приходим к свекрови, она спрашивает у внучки:
— Лиза, ты кем себя чувствуешь — русской или армянкой?
А Лиза отвечает серьёзно:
— Я — просто Лиза.
И я вижу, как в глазах свекрови мелькает растерянность.
---
На юбилей их школы Лиза пригласила нас всех — и меня, и Сашу, и бабушку. Она готовила выступление: читала стихотворение на русском и армянском.
Когда она вышла на сцену и запела «Дле яман», в зале стало тихо. Люди слушали, не понимая слов, но чувствуя, что в этой песне — что-то родное, человеческое.
Я посмотрела на свекровь. Она сидела неподвижно, сжав руки на коленях. А потом вдруг — впервые за все эти годы — у неё по щеке скатилась слеза.
После концерта она подошла ко мне и сказала:
— У тебя красивая дочь. И голос — как у ангела.
Я улыбнулась:
— У нас.
Она ничего не ответила, но кивнула.
---
На Рождество мы поехали к ней втроём. Она встречала нас с тортом, и впервые за долгое время в доме пахло не только холодцом, но и корицей — как в моём детстве.
— Это ты добавила? — спросила я.
— Да, — сказала она. — В интернете нашла рецепт армянского пирога.
Мы сидели за столом, пили чай. Лиза смеялась, Саша рассказывал истории с работы. Казалось, всё просто, спокойно.
И вдруг — как будто что-то в ней шевельнулось — свекровь сказала:
— Всё равно, знаешь, Анаит, я иногда думаю… вот если бы Саша тогда женился на ком-то из своих… может, ему было бы легче.
Я замерла.
— Может, и было бы, — ответила я. — Но, может, не было бы счастья.
Она посмотрела на меня, долго, пристально.
— А ты счастлива? — спросила.
Я не знала, что ответить.
---
Счастье — странная вещь. Оно не всегда похоже на то, что показывают в фильмах. Иногда это просто утро, когда муж варит кофе, дочь собирает рюкзак, а свекровь звонит не для того, чтобы упрекнуть, а просто спросить, как дела.
Иногда — тишина после долгого разговора, в котором никто никого не убедил, но хотя бы попытался понять.
Иногда — осознание, что за десять лет ты перестала оправдываться.
---
Недавно я ехала к ней одна. Саша уехал в командировку, Лиза была на кружке. Я принесла ей лекарства и фрукты. Мы сидели на кухне, молчали.
— Ты знаешь, — сказала она вдруг, — я иногда вспоминаю свою молодость. Мы тогда тоже думали, что мир — простой. А он оказался совсем не такой.
— Мир всегда сложный, — ответила я. — Просто мы по-разному его видим.
— Может, — сказала она тихо. — Только одно знаю: ты, наверное, неплохая жена моему сыну.
Я рассмеялась:
— Спасибо. Наверное?
Она тоже улыбнулась:
— Ну, я же не могу сразу всё признать.
Мы обе засмеялись.
---
Когда я уходила, она вдруг позвала меня обратно.
— Подожди, — сказала она и достала из шкафа старую коробку. — Вот. Это семейный сервиз. Моя мама его берегла. Хотела передать невестке… но я думала, что не тебе. А теперь — пусть будет у вас.
Я растерялась.
— Вы уверены?
— Уверена. Пусть Лиза потом помнит.
---
Вечером я рассказывала об этом Саше по телефону. Он молчал, потом сказал:
— Видишь, всё не зря.
Я улыбнулась. Может, и правда не зря.
---
Но через неделю, когда мы снова приехали, она опять сказала:
— А всё же, Анаит, ты не похожа на наших. Совсем не похожа.
И я уже не злилась. Просто кивнула.
— Да, я не похожа. Но это не страшно.
Она вздохнула, налила чай, и мы сидели молча, слушая, как на улице падает снег.
---
Иногда мне кажется, что мы с ней как две разные страны — с разной историей, разными словами. Между нами нет войны, но и мира нет — только тонкая граница, через которую мы всё время передаём друг другу что-то важное: чашку чая, улыбку, прощение.
Может быть, этого и достаточно.
---
Недавно Лиза спросила меня:
— Мам, а почему бабушка всё время говорит, что ты «другая»?
Я посмотрела на неё и сказала:
— Потому что я действительно другая. Но это не плохо. Главное — помнить, кто ты, и не бояться быть собой.
— А бабушка боится?
— Наверное, да. Просто по-своему.
Лиза задумалась, потом сказала:
— А я не боюсь.
Я улыбнулась.
— И не бойся. Потому что если бы все были одинаковые, было бы скучно.
---
Прошло десять лет, а я всё ещё не знаю, примет ли она меня когда-нибудь по-настоящему.
Но я научилась не ждать этого.
Мы живём рядом, но в разных мирах, и иногда эти миры пересекаются — в смехе внучки, в песне, в чашке чая. И, может быть, именно это и есть то хрупкое равновесие, на котором держится семья.
А любовь… она не спрашивает, кто ты по нации.
Она просто живёт — между нами, в нашей дочери, в каждом дне, который мы прожили вместе, несмотря ни на что.
И, может быть, когда-нибудь, глядя на Лизу, свекровь поймёт:
всё это — было не зря.