Наверно я все-таки старею, потому что стала чаще вспоминать те счастливые дни 40-50 лет назад, которые проводила у дедушки в деревне. Моя малая родина доставалась мне только в короткий мамин отпуск, чаще летом на неделю-две. Но удивительное дело ‒ несмотря на такой мизер, в моей детской душе эти дни остались такими длинными, такими наполненными, будто я проводила в деревне всё лето...
Я родилась в воронежском роддоме, а свой первый год с хвостиком росла в селе с гордым названием Воля. Правда, в доме никогда не звучало это название и я, читая свое свидетельство о рождении, никак не могла понять при чем тут Воля, если я родилась в Синицыно, дедушка живет в Синицыно и все письма мы писали на п/о Синицыно.
Уже значительно позже узнала, что в 1968 году в село Воля включили еще два поселения, которые практически срослись воедино: Синицыно и Китаево, но жители по привычке называли их старыми именами.
Дом деда стоял на главной улице села ‒ Советской. В детстве эта улица казалась мне бесконечной, и чтобы добраться с одного ее конца на другой, приходилось долго крутить педали. Дорога была грунтовая и в целом достаточно ровная, но были и места с подвохом. Однажды на повороте колесо велосипеда соскочило в колею, и я буквально вылетела из седла и вмазалась в забор. Здорово ударилась плечом и сильно разодрала ногу от щиколотки до колена. И все бы ничего, но в тот день я, как назло, надела новые немецкие гольфы. Они были страшно дорогие и ужасно модные ‒ из тонкого капрона в мелкую красно-белую полосочку. Гольфы были строго на выход, и надела я их тайком ‒ так хотелось пофорсить перед сестрами.
Скрючившись под забором от боли, вся в слезах и соплях, я разглядывала разодранные в хлам гольфы и думала только о том, как мне за них влетит. О том, что я разбила дедов велосипед, мне даже в голову не пришло переживать. Доковыляла до тетушки и та, охая и ахая смазала все ссадины, выстирала эти злосчастные гольфы и так мастерски их зашила, что я до сих пор с восторгом вспоминаю эти крохотные шовчики. За это время брат умудрился исправить восьмерку на колесе и если бы я сама дома не рассказала, что произошло, то никто бы ни о чем и не догадался.
А я ж понимаю, что мама все равно увидит швы, поэтому решила сама во всем признаться и повиниться. Показываю гольфы и обещаю, что буду носить их и новые никогда-никогда не попрошу, а мама посмотрела на мою ногу, на которой не было живого места, обняла меня и сказала, что я дурочка.
Но не только колеи подстерегали на дороге. Еще были куры и гуси. И если самой большой проблемой от первых было их непостижимое стремление перебежать дорогу прямо перед колесами, то вторые неслись за тобой не хуже собак, так и норовя ущипнуть за ногу. И надо было разогнаться так, чтобы в момент, когда гусиный клюв находится в непосредственной близости, задрать ноги и по инерции проехать их территорию. Задачка была со звездочкой, потому что в месте дислокации гусей были пески, на которых велосипед никак не хотел разгоняться. Чаще мне удавалось проскочить, но пару раз получала удары клюва по пяткам.
Сразу за домом начинался огород с садом. Никогда не забуду ощущения, когда выходишь из тени яблонь за калитку, а там такой простор, от которого аж дух захватывает ‒ совхозные поля! Вид любых полей по сей день возвращает меня в те благодатные времена...
Иногда я ходила вдоль них пешком, иногда просто сидела у края, наслаждаясь пением жаворонков, но чаще вытаскивала через огород дедов велосипед и катилась по дороге то в одну, то в другую сторону.
Увы, вынуждена покаяться ‒ вместе с сестрами и братьями мы подтягивали с полей горох и кукурузу. Я не относилась к этому как к воровству, просто не задумывалась о подобных вещах, а взрослые нас за это не ругали. Горох рвали редко, до него далеко было идти, а вот за кукурузой охотились регулярно. Только рвали мы его не на еду, а для игры ‒ делали кукурузных куколок. Набирали полные подолы и майки молочных початков, а потом часами разыгрывали разные истории. Кукуруза отбиралась строго по эстетическим соображениям ‒ чтобы была с красивой шевелюрой! Были у нас и блондинки и брюнетки, королевы и колдуньи и прочие герои, которые требовались для очередной истории. Дамам заплетали косы и художественно обрывали листы для фигуры и одежды. А потом всю сказку спокойно съедали ‒ до сих пор помню нежный вкус молочных початков.
Еще одной моей любовью был сосновый бор. Я уезжала туда на велосипеде и просто сидела на земле, слушая, как шумят сосны. И даже мысли не было, что меня кто-то может обидеть. Сосна до сих пор является моим любимым деревом, которое дает мне силы.
Однажды нам с мамой пришлось топать по этому лесу в новогоднюю ночь, прямо в полночь. Мы хотели успеть к бою курантов, но самолет сильно опоздал, и мы чудом успели на последнюю электричку. До сих пор помню свои ощущения, когда мы сошли на площадке (станции). Вокруг стояла торжественная и восхитительная тишина, а перед нами черная стена из высоких сосен. Накануне прошел дождь, к ночи ударил мороз, и дорогая превратилась в настоящий каток. Мама сняла со своей шубы пояс и прицепила его к ручкам дорожной сумки. И вот мы идем по этому ночному лесу, катим за собой наш багаж, словно машинку на веревочке, и во все горло поем песни. Идет мелкий снежок, который я ловлю языком. То ли от того, что я слишком громко пела, то ли снега было многовато, но я почти сразу свалилась с гриппом. Так тяжело я больше не болела никогда в жизни, но при этом воспоминания о том времени остались необыкновенно теплые: гудящая печка, тиканье ходиков и чай с малиной. Так хорошо...
Наверное, из-за того, что в наши короткие зимние приезды я все время умудрялась заболевать, я совсем не помню зимнюю деревню. Грипп был вторым, а в первый раз я приехала с ветрянкой. Мама обнаружила сыпь на животе накануне вылета, и почти всю дорогу я ехала с закрытым шарфом ртом, чтобы никого не заразить. На следующий день по приезде я уже была с ног до головы в зеленке. Хорошо помню, как ко мне в гости несколько раз приходили двоюродные братья и сестры. То ли они уже переболели и им было не страшно заразиться, то ли, наоборот, это было нужно, чтобы они переболели до школы ‒ не помню. Зато помню, как мы играли в моряков, а вместо корабля у нас была прялка моей покойной бабушки. Ее колесо мы крутили как штурвал, изо всех сил нажимая на педаль.
Поездки в деревню закончились в мои 14 лет со смертью дедушки-фронтовика, маминого отца. Но еще многие-многие годы после этого я видела сны про дом, поля, сосновый бор и дорогу через него к площадке. Там на тропинке лежал огромный стальной лист, который гулко стучал, когда на него наступали ногами.
Помню как скрипели полы и шуршал дермантин на входной двери. В комнатах всегда был полумрак, потому что шторы плотно задергивали от жары и мух, и оттого атмосфера внутри казалась очень таинственной. Мы спали за печкой на высоченной кровати с настоящей периной. И не было большего удовольствия вечером, чем прыгнуть в самый центр взбитого облака!
У окна стоял массивный буфет, покрытый темным лаком, в ящиках которого лежали несметные сокровища: фонарик, лупа, разнокалиберные пуговицы, пружинки, шарики и много чего еще. Я любила перебирать и разглядывать эту разномастную мелочь, придумывая сказочные истории и разыгрывая сценки.
И что интересно: я хорошо помню квартиры, в которых жила в детстве, но эти воспоминания какие-то плоские. А вот дедов дом, в котором я бывала так мало, буквально врос в меня образами, звуками и запахами ‒ густыми, терпкими, до слез родными.
После смерти бабушки дед женился второй раз, и бабушка, которая, по сути, не была мне родной, баловала меня не меньше, чем дед. Каждое утро меня ждала сковородка горячей жареной картошки, стопка свежих блинчиков и теплое парное молоко в литровой банке. А потом я сваливала из дома до самого вечера, и никто не переживал, что со мной может случиться что-то худое.
Чаще я пропадала у тетушки, общаясь с двоюродными сестрами и братьями. Иногда просто гоняла на велосипеде без особой цели, просто, чтобы ехать. А иногда под настроение брала дедову гармонь и выходила в огород. Сидя на полене, подбирала на слух любимые мелодии. Звучало это примерно так:
‒ И... и... из-за... за... а... а... о... о... остро... о... ва... а... а... а...а на стре... е... еже...е е... ень...
Бедные соседи...
Некоторое время назад осознала, что мои самые первые воспоминания связаны именно с деревней, а точнее с дедовой собакой. Мне было чуть меньше года, и я отчетливо помню свой страх от огромного белого пса. Уже став взрослой, поняла, что дедушкина собачка Белка, ростом ниже колена, и страшный зверь, когда-то напугавший меня, ‒ это один и тот же персонаж.
Очень рада, что смогла, наконец, собрать часть своих разрозненных воспоминаний в одну кучку. Какое же это счастье, что в моей жизни были дни, когда я просыпалась от мычания коров и кудахтанья кур, гоняла на раздолбанном велосипеде по пыльным дорогам, ела кукурузу и горох прямо с поля, висела на соседском заборе, глазея на деревенскую свадьбу и много чего еще. Уверена, что без этого я упустила бы что-то важное, основополагающее для своей жизни. Слава Богу за все!
Звуки моего детства
На оконце лёгкий ситчик летним утром дышит ‒⠀
за остатки сна цепляясь, шум деревни слышу:
мерно бьется о подойник жгут струи молочной,
что-то там бубнит транзистор, важно куры квохчут,
блин шипит на сковородке и шкварчит картошка,
простоквашу уплетает у порога кошка.
Стук-постук грохочет старый синий рукомойник...
На столе давно уж ждет молоко парное...
Дедов велик взяв в сарае и горбушку хлеба
в бор сосновый за деревню вдоль опушки еду.
Дребезжит звонок устало, отмечая ямки,
ему вторит мелодичный "зинь-зинь-цик" овсянки.
В хвою брошен конь железный. Я ‒ к стволу спиною
ввысь гляжу как сосны гладят небо надо мною.
Ветра шум, напевы птичьи, дятла перестуки ‒
мне во сне так часто снятся те лесные фуги...
Лай собак, деревьев шёпот, циркулярки визги ‒
как в сознании засечки этих звуков брызги...
