— Пропишешь нас? — голос у Вики был на удивление будничным, словно она просила передать солонку за обеденным столом. — Мне с Катькой надо. Временно.
Марина застыла в прихожей, все еще держа в руках ключи от машины. Она только что вернулась с работы, уставшая, мечтая лишь о горячем душе и тишине. А тут на пороге, без предупреждения, стояла сестра мужа с семилетней племянницей за спиной. Вика, как всегда, выглядела вызывающе: узкие джинсы, короткая кожаная куртка, слишком яркая помада для пасмурного октябрьского вечера. Катька, наоборот, казалась маленьким испуганным воробышком, жавшимся к матери.
— Прописать? — Марина медленно сняла ботильоны, давая себе время на то, чтобы осмыслить услышанное. — Вика, зачем? Что-то случилось?
— Случилось то, что ребенку в школу надо, — отрезала золовка, проходя в квартиру так, будто это было ее собственное жилье. Она бросила сумку на пуфик. — А без местной регистрации нас не берут. Говорят, все классы забиты. А с пропиской — обязаны взять. Ты же понимаешь.
Марина прошла на кухню. Голова начинала гудеть. Квартира была ее. Двухкомнатная, доставшаяся от бабушки. Единственное по-настоящему ее место в этом мире, ее крепость. Павел, ее муж и брат Вики, переехал сюда после свадьбы пять лет назад. Он никогда не претендовал ни на один квадратный метр, всегда подчеркивая, что это — Маринин дом. И она ценила это больше всего на свете.
— Я понимаю, что ребенку нужна школа, — осторожно начала Марина, наливая воду в чайник. — Но почему именно у нас? Вы же живете в Подмосковье, у вас там своя квартира.
— «Своя квартира», — передразнила Вика с горькой усмешкой. — Ты хоть знаешь, сколько оттуда до приличной школы пилить? Два часа в один конец! Я хочу, чтобы мой ребенок учился в нормальном месте, в центре. Здесь, рядом с вами, отличная гимназия.
Марина посмотрела на Катю, которая робко выглядывала из-за дверного косяка. Девочка была симпатичной, с большими серыми глазами, как у Павла. Сердце неприятно сжалось. Ребенок ни в чем не виноват. Но интуиция кричала, что дело не только в школе. С Викой никогда ничего не было просто.
— Вик, прописка — это серьезный шаг. Это не просто штамп в паспорте. Тем более постоянная…
— Да кто говорит про постоянную? — вспыхнула золовка. — Временную! На год! Пока в школу устроимся, а там видно будет. Тебе жалко, что ли? Квартира большая, не убудет от тебя. Мы же семья.
«Семья». Это слово в устах Вики всегда звучало как ультиматум. Марина вздохнула.
— Мне нужно поговорить с Пашей. Я не могу решать такие вещи одна.
— А что с ним говорить? — фыркнула Вика. — Он мой брат, он не откажет. Это только ты у нас можешь начать права качать. Ладно, звони своему драгоценному. А мы пока руки помоем. Катюш, пойдем.
Марина смотрела им вслед, чувствуя, как внутри закипает глухое раздражение. «Звони своему драгоценному». Она всегда так говорила, с легким налетом пренебрежения, будто Павел был не ее мужем, а какой-то вещью, которую она удачно отхватила.
Когда через час вернулся Павел, обстановка в квартире была уже наэлектризована до предела. Вика с Катей сидели в гостиной и смотрели мультики, а Марина ходила по кухне из угла в угол.
— Паш, нам надо поговорить, — сказала она, едва муж переступил порог.
Павел, высокий, широкоплечий, с вечно немного уставшим, но добрым лицом, сразу все понял по ее тону. Он молча поцеловал жену, прошел в комнату, поздоровался с сестрой и племянницей и вернулся на кухню, плотно прикрыв за собой дверь.
— Что стряслось? — спросил он тихо.
— Твоя сестра приехала. Она требует, чтобы я прописала ее с Катей в нашей квартире.
Павел нахмурился.
— Зачем?
— Говорит, для школы. Хочет отдать Катю в гимназию здесь, поблизости.
Он потер переносицу. Было видно, что новость ему совсем не понравилась.
— И что ты сказала?
— Сказала, что должна посоветоваться с тобой. Паш, я не хочу этого делать. Я не верю, что дело только в школе. У нее всегда какие-то скрытые мотивы.
— Я знаю, — глухо ответил он. — Я поговорю с ней.
Разговор получился коротким и громким. Павел вышел на кухню через десять минут, его лицо было мрачнее тучи.
— Она уперлась. Говорит, мы ее последняя надежда. Что мы черствые и бессердечные, если откажем. И мать уже в курсе.
Это был удар ниже пояса. Людмила Ивановна, их свекровь. Женщина, которая никогда не повышала голоса, но умела вгонять в чувство вины одними лишь вздохами и многозначительными паузами в телефонных разговорах. Она жила одна в другом районе Москвы и считала своим долгом «скреплять семью».
— И что теперь? — спросила Марина, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
— Я не знаю, Марин. Я сказал ей, что мы подумаем. Она с Катей останется на ночь. У них последний автобус ушел.
Марина молча кивнула. Спорить было бесполезно. Не выгонять же их на улицу. Но ощущение того, что в ее крепость ворвались и начали устанавливать свои порядки, было невыносимым.
Вечером позвонила Людмила Ивановна. Трубку взял Павел. Марина сидела рядом и слышала обрывки фраз.
— Мам, я понимаю… Да, внучка… Но ты пойми и нас… Это квартира Марины…
Потом он долго молчал, слушая тихий, вкрадчивый голос матери. Когда он положил трубку, его лицо было серым.
— Она плачет. Говорит, что мы разрушаем семью. Что Викочке и так тяжело одной с ребенком, а мы ее добиваем. Просила меня «повлиять» на тебя. Сказала, что мудрая женщина всегда пойдет навстречу родне мужа.
Марина почувствовала укол холодной ярости.
— Мудрая женщина? Паша, твоя сестра пришла в мой дом и потребовала прописку! Она не попросила, она потребовала! А твоя мама теперь манипулирует тобой, чтобы ты надавил на меня. Это не семья, это какой-то шантаж.
— Марин, я не давлю на тебя! — он повысил голос. — Я просто передаю тебе ее слова! Я сам в бешенстве! Но что мне делать? Порвать с ними со всеми?
— А может, и порвать! Если они не уважают ни меня, ни тебя, ни наши границы!
Они впервые за долгое время по-настоящему ссорились. Легли спать в разных комнатах. Марина лежала без сна, слушая, как за стеной в гостиной посапывает Катя, и чувствовала себя загнанной в угол.
Утром Вика вела себя так, будто вчерашнего напряжения не было. Она суетилась на кухне, пытаясь приготовить завтрак, но только мешала Марине, которая привыкла делать все сама.
— Марин, а где у вас овсянка? А сахар? Ой, а сковородка у тебя какая-то неудобная.
Марина молча доставала все, что та просила, сжимая зубы.
Павел ушел на работу хмурый, бросив на прощание: «Вечером решим».
«Решим». А что тут решать? Варианта было два: согласиться и впустить в свою жизнь хаос по имени Вика, или отказать и стать врагом для всей его семьи.
Днем снова позвонила Людмила Ивановна. На этот раз Марине.
— Мариночка, деточка, — голос свекрови был сладок, как мед. — Я так за вас переживаю. Викочка звонила, вся в слезах. Ну войди ты в ее положение. Одна, с ребенком… Мужика нет, помощи ждать неоткуда. А тут родной брат… и ты, такая умница, хозяюшка. Неужели тебе трудно помочь? Это же просто формальность.
— Людмила Ивановна, это не формальность, — ровным голосом ответила Марина. — Это моя квартира. И я не хочу никого здесь прописывать.
В трубке наступила тишина. Длинная, звенящая.
— Я поняла тебя, — наконец произнес голос свекрови, и в нем зазвенел лед. — Ты боишься, что они у тебя квартиру отнимут. Думаешь только о своих квадратных метрах. А о душе ребенка, о семье — не думаешь. Я в тебе ошиблась, Марина. Очень ошиблась.
И она повесила трубку. Марина сидела с телефоном в руке, и ее трясло. Ее только что обвинили во всех смертных грехах. Облили грязью с головы до ног, прикрываясь заботой о «семье».
Весь день Вика ходила по квартире с видом оскорбленной добродетели. Она демонстративно громко разговаривала по телефону с подругами, жалуясь на «черствость некоторых людей». Катя, чувствуя общее напряжение, была тихой и плаксивой.
К вечеру, когда вернулся Павел, Марина была на грани срыва.
— Я больше не могу, — сказала она ему с порога. — Либо они уезжают сегодня же, либо уеду я. Поживу у мамы.
Павел посмотрел на ее измученное лицо и все понял.
— Хорошо, — сказал он твердо. — Я все решу.
Он зашел в гостиную. Марина осталась на кухне, но слышала каждое слово.
— Вика, собирайтесь. Я вызову вам такси до дома.
— Что? — взвизгнула та. — Ты нас выгоняешь? Родную сестру с племянницей?
— Я не выгоняю. Я отправляю вас домой. Вопрос с пропиской закрыт. Ответ — нет.
— Это она тебя настроила! — закричала Вика. — Эта твоя мегера! Променял семью на юбку!
— Не смей так говорить о моей жене, — голос Павла стал стальным. — Это ее квартира, и ее решение — закон. Я с ней полностью согласен. У тебя есть свое жилье. А проблемы со школой можно решить и по-другому.
— Как по-другому? — рыдала Вика. — Дать взятку директору? У меня нет денег! Ты думаешь, я от хорошей жизни к вам приперлась?
— А я думаю, что дело не только в школе, — спокойно сказал Павел. — Но разбираться в твоих проблемах таким способом мы не будем. Такси будет через пятнадцать минут.
Сборы были похожи на ураган. Вика швыряла вещи в сумку, что-то бормоча себе под нос. Катя плакала, не понимая, что происходит. Людмиле Ивановне было отправлено короткое сообщение от Павла: «Мама, Вика с Катей едут домой. Больше эту тему не поднимаем. Никогда».
Когда за ними захлопнулась дверь, в квартире повисла оглушительная тишина. Марина подошла к Павлу и обняла его.
— Спасибо, — прошептала она.
— Не за что, — он поцеловал ее в макушку. — Это мой дом. Наш дом. И здесь командуем мы.
Казалось, кошмар закончился. Но это было только начало.
Следующие несколько недель были адом. Людмила Ивановна и Вика развернули против них настоящую информационную войну. Они обзвонили всех родственников и общих знакомых, рассказывая душераздирающую историю о том, как бедную мать-одиночку с ребенком выставили на мороз из-за жадности и черствости невестки. Марину выставляли монстром, а Павла — безвольным подкаблучником, который пошел на поводу у своей «хитрой жены».
Павлу звонили тети, дяди, двоюродные братья. Все с одним и тем же вопросом: «Паша, как ты мог? Это же твоя сестра!» Он терпеливо, раз за разом, объяснял ситуацию, но его почти никто не слушал. Семья уже вынесла свой вердикт.
Марине было еще тяжелее. Некоторые «доброжелатели» писали ей в социальных сетях, обвиняя в корысти и бесчеловечности. Она перестала отвечать на звонки с незнакомых номеров и заблокировала половину родственников мужа.
— Они не успокоятся, — сказала она как-то вечером Павлу, листая очередное гневное сообщение от какой-то троюродной тетки из Саратова. — Они хотят нас затравить.
— Пусть стараются, — мрачно ответил Павел. — Собаки лают, караван идет. Главное, что мы вместе.
Но эта ситуация подтачивала их изнутри. Павел стал более замкнутым и раздражительным. Он переживал разрыв с семьей, хоть и не показывал этого. Марина постоянно находилась в напряжении, ожидая нового удара.
Интрига, которую она чувствовала с самого начала, не давала ей покоя. Почему Вика так отчаянно цеплялась именно за их квартиру? Дело не могло быть только в гимназии. Должна быть другая, более веская причина.
Марина решила действовать. У нее была общая с Викой знакомая, Лена, с которой они когда-то работали вместе. Марина не очень доверяла Лене, та была известной сплетницей, но сейчас это было на руку. Она позвонила ей под предлогом узнать, как дела, и разговор сам собой зашел о Вике.
— Ой, Марин, я слышала эту ужасную историю, — защебетала Лена. — Бедная Вика! Так с ней поступить…
— Да, ситуация неприятная, — осторожно согласилась Марина. — Она говорила, что все из-за школы для Кати.
— Ну, школа школой… — Лена понизила голос до заговорщицкого шепота. — Но там, кажется, не только в этом дело. У нее же проблемы посерьезнее.
— Какие проблемы? — сердце Марины забилось чаще.
— Она же влезла в какие-то долги. Говорят, связалась с каким-то мутным типом, он ее уговорил вложиться в «супер-прибыльный бизнес». Взяла несколько микрозаймов под бешеные проценты. А он с деньгами испарился. Теперь ее коллекторы достают. Звонят, угрожают. Квартиру ее подмосковную вроде как за долги забрать не могут, она единственное жилье, да еще и с ребенком. Вот она и придумала, видимо, финт с пропиской.
Марину словно ледяной водой окатили. Вот оно что. Прописка в ее квартире была нужна Вике не для школы. Она была нужна, чтобы создать видимость, что у нее есть другое место жительства. Возможно, она хотела свою квартиру продать или сдать, а сама с дочкой пересидеть у них, пока все не уляжется. Или, что еще хуже, регистрация в чужой квартире могла быть частью какой-то мошеннической схемы, о которой Марина даже не догадывалась.
— Спасибо, Лена, — сухо сказала Марина. — Теперь мне все понятно.
Она положила трубку. Пазл сложился. Вся эта драма со школой, слезы, давление со стороны матери — все это был спектакль. Циничный и жестокий. Их просто хотели использовать.
Вечером она рассказала все Павлу. Он слушал молча, его лицо каменело с каждым ее словом. Когда она закончила, он ударил кулаком по столу.
— Я так и знал! Я чувствовал, что здесь какая-то гнусь! Использовать собственного ребенка как прикрытие… У меня нет сестры.
На следующий день он поехал к матери. Без предупреждения. Марина осталась дома, но представляла себе этот разговор. Павел вернулся через три часа, осунувшийся и злой.
— Я выложил ей все. Про долги, про коллекторов, про обман. Знаешь, что она сказала?
Марина молча смотрела на него.
— Она сказала: «Ну и что? Разве это повод бросать родную сестру в беде? Вы должны были ей помочь, а не копаться в ее грязном белье! Вы должны были ее прописать, продать ее квартиру, погасить долги и поселить у себя!»
— Она… серьезно? — прошептала Марина.
— Абсолютно. Она считает, что мы, как более благополучная часть семьи, обязаны решать проблемы Вики. За наш счет. За твой счет. Потому что твоя квартира — это «общий семейный ресурс». Я сказал ей, что она не в своем уме. И что больше я на порог ее дома не ступлю, пока она не извинится перед тобой.
— А она?
— Она назвала меня предателем и сказала, что у нее больше нет сына.
Наступила тишина. Глухая, тяжелая. Они сидели на кухне в своей тихой, безопасной квартире, но чувствовали себя так, словно пережили землетрясение. Семья Павла, какой он ее знал, перестала существовать. Ее разрушила ложь, эгоизм и чудовищная уверенность в том, что им все должны.
Прошел месяц. Потом еще один. От родственников больше не было ни звонков, ни сообщений. Они просто вычеркнули их из своей жизни. Павел первое время очень переживал, ходил мрачный, почти не разговаривал. Марина, как могла, поддерживала его. Она не лезла в душу, просто была рядом. Готовила его любимые блюда, они вместе смотрели старые фильмы, по выходным уезжали за город, просто чтобы сменить обстановку.
Однажды, холодным декабрьским вечером, когда они сидели в гостиной с чашками чая, Павел вдруг сказал:
— Знаешь, я все думал… А ведь они бы нас сожрали. Если бы ты тогда сдалась, они бы влезли в нашу жизнь и не вылезли бы уже никогда. Они бы разрушили все. Ты спасла нас, Марин. Твоя твердость нас спасла.
Марина посмотрела на него. В его глазах больше не было той муки, которая преследовала его последние месяцы. Была усталость, грусть, но была и решимость.
— Мы спасли себя сами, — ответила она. — Вместе.
Они больше никогда не обсуждали эту историю. Это был шрам, который остался с ними навсегда. Шрам, который напоминал о том, как хрупко бывает доверие и как легко слово «семья» может стать оружием. Иногда по ночам Марине снилась маленькая испуганная девочка Катя, и она просыпалась с тяжелым сердцем. Ребенок был пешкой в жестокой игре взрослых. Что с ней стало, они не знали.
Их жизнь постепенно вошла в свою колею. Стала тише, замкнутее. Они отдалились от шумных компаний, предпочитая проводить время вдвоем. Их крепость выстояла, но цена за это была высока. Павел потерял мать и сестру. Марина приобрела знание, от которого было горько: иногда самые близкие люди могут оказаться самыми опасными врагами. И спастись от них можно, только наглухо захлопнув перед ними дверь. Без всякой надежды на то, что она когда-нибудь снова откроется.